Олег Ярославович Бондаренко родился в 1960 году на западе Украины (Черновцы), вырос на востоке Украины (Донецк). В 1982 году окончил Донецкий госуниверситет по специальности финансы и кредит. Работал управляющим отделением Госбанка СССР на Курильских островах, затем вернулся на “материк”. Жил в Москве, с 1992 года постоянно проживает в Бишкеке. Работал журналистом, учителем, в 1995 году открыл центр дианетики в Бишкеке, в 2000 году участвовал в организации одной из первых в Кыргызстане выставок восковых фигур. В 2001-2003 годах работал менеджером Медицинского центра Назаралиева. В 2003—2009 годах — менеджер компании-провайдера “АзияИнфо”. В 2008-м разработал и запустил проект “Новая литература Кыргызстана” — цифровой многоязычной библиотеки произведений кыргызстанских авторов, адрес в Интернете www.literatura.kg. С 2010 года — исполнительный директор Ассоциации книгоиздателей и книгораспространителей Кыргызстана. Автор многих научно-философских книг, прозаик. В “ДН” печатается впервые.

 

 

Иваниада

 

Все началось с повестки в суд.

Иван Иванович Иванов — в просторечье Ванька, придя с завода, на котором работал слесарем, растерянно повертел бумажку в руках. И перечитал: “Вызывается в качестве ответчика по делу о незаконном использовании торгового знака… Слушание назначено на такое-то число… Неявка ответчика без уважительной причины будет рассматриваться как неуважение к суду…”

— Зоя, это че это такое? — недоуменно спросил он жену. — Ты, блин, че-нибудь поняла?

Жена испуганно посмотрела на него и помотала головой.

— Мне Маринка сказала, это, типа, когда DVD пиратские смотришь или там китайские товары с поддельными лейблами покупаешь… — предположила она. — За это, типа, пять лет дают.

— Но у нас нет DVD. Пропили! И потом, когда я тебе китайские шмотки последний раз покупал?.. — огорченно пробормотал Ванька. И тяжко вздохнул: — Во, блин, дела!..

Зоя, как водится, налила мужу водки и наложила целую кучу макарон по-флотски (но без мяса). Ванька опрокинул стопарь и задумчиво поковырял вилкой в тарелке.

— Суд, говоришь? Прикольно. Расспрошу-ка я завтра у мужиков…

 

…В назначенный день Ванька, отпросившись с работы, явился на заседание суда. Он надел — в кои-то веки! — чистую белую рубашку и галстук (спасибо жене). Главной причиной, по которой он решил показаться в суде, было, конечно, любопытство; никакой вины Ванька за собой не чувствовал, и ему в голову не приходило, что его могут судить вполне по-взаправдашнему.

— Встать! Суд идет!.. — сурово объявил председательствующий на процессе. Ванька огляделся. В зале присутствовало с десяток человек, из которых трое-четверо, по-видимому, были адвокатами истца. Сам истец — преуспевающего вида делец с наглым видом устроился в первом ряду, бросая изредка на Ваньку взгляды, полные презрения. Так смотрят пингвины на беспомощно барахтающегося в ледяной воде неудачливого участника антарктической экспедиции.

Слово взял один из адвокатов. Его голос звонко разносился в полупустом помещении суда.

— Ваша честь, — сказал он. — Истец — Иванов Иван Иванович, проживающий в городе Москве, Рублевское шоссе, дом номер такой-то, предъявляет иск гражданину, именующему себя Иванов Иван Иванович, проживающему в городе N, по такому-то адресу, по причине незаконного использования последним торгового знака…

Суть дела такова: мой клиент в 20.. году, в установленном законом порядке зарегистрировал в Роспатенте право на использование в качестве торгового знака своего имени-отчества-фамилии ИВАНОВ ИВАН ИВАНОВИЧ®. Соответственно житель вашего города, присвоивший себе аналогичное имя-отчество-фамилию без согласования с правообладателем, не имеет право на использование указанного торгового знака. Между тем ответчик везде называет себя “Иванов Иван Иванович”, расписывается аналогичным образом в документах — передаем суду образец его подписи в ведомости на получение зарплаты — и, таким образом, грубо нарушает законодательство Российской Федерации.

Законом признается исключительное право на торговый, или товарный, знак, удостоверяемое соответствующим свидетельством. Правообладатель торгового, или товарного, знака имеет право его использовать, им распоряжаться и запрещать его использование другими лицами.

Незаконное использование торгового, или товарного, знака влечет за собой гражданскую, административную и уголовную ответственность согласно статье 1515 ГК РФ, статье 14.10. КоАП РФ и статье180 УК РФ.

Исходя из вышеизложенного, просим уважаемый суд воспрепятствовать дальнейшему незаконному использованию ответчиком торгового знака ИВАНОВ ИВАН ИВАНОВИЧ® и взыскать с ответчика сумму в один миллион рублей в качестве возмещения морального вреда… — При этих словах истец, который до того с важным видом кивал головой по мере выступления адвоката, повернулся к Ваньке и еще раз уничижительно смерил его взглядом разгневанного пингвина.

Ванька слушал и ничего не понимал. Более того, ему казалось, что речь в зале суда идет вообще не о нем, а о каком-то уважаемом Иване Ивановиче — почтенном члене общества и особом гражданине города N; не ясно было лишь одно — а причем здесь, собственно, он, Ванька?..

— Ответчик, — грозно обратился к нему судья. — Что вы можете сказать в свое оправдание?

— А… Я… Э-э… Мне… Это Вы мне говорите?

— Повторяю: как вы объясните суду свои незаконные действия? Вместо того чтобы получить разрешение у правообладателя на использование торгового знака ИВАНОВ ИВАН ИВАНОВИЧ® с выплатой правообладателю полагающегося ему вознаграждения, вы по сути занялись пиратством. Вы распространяете заведомо неверные сведения, что будто бы ваше имя Иванов Иван Иванович, и тем самым наносите ущерб интересам и деловой репутации истца.

— Но… — промямлил Ванька. — Меня так… это… родители назвали…

— Я спрашиваю не о действиях ваших родителей, а о ваших собственных действиях! Вы должны отвечать за свои поступки! У вас была возможность раньше истца зарегистрировать указанную торговую марку в службе интеллектуальной собственности, но вы этой возможностью не воспользовались. И в настоящее время являетесь нарушителем закона! Именем Российской Федерации я приговариваю Вас к уплате одного миллиона рублей в пользу истца. Кроме того, вам запрещается использовать имя ИВАНОВ ИВАН ИВАНОВИЧ® в каких бы то ни было обстоятельствах. В дальнейшем вы имеете право называться этим именем лишь с письменного разрешения правообладателя, и с выплатой ему сумм, причитающихся по договору, а в случае отказа правообладателя предоставить вам право пользования этим именем — сменить его в течение срока, установленного законодательством. Судебное решение окончательное и обжалованию не подлежит!

Судья стукнул молоточком по столу, и служители Фемиды подтолкнули Ваньку к выходу. Ванька ошарашенно смотрел на стайку адвокатов, окруживших, уже в коридоре, ИВАНОВА ИВАНА ИВАНОВИЧА® из Москвы и поздравлявших того с удачным завершением процесса… Один из адвокатов подошел к Ваньке.

— Вот вам реквизиты для перечисления денег, — сообщил он, передавая проигравшей стороне соответствующие бумаги. — Не тяните с перечислением. По всем вопросам, связанным с исполнением решения суда, вы можете обращаться по этим телефонам. И еще — Иван Иванович® желает вам подобрать себе новое, хорошее имя, более приличествующее обстоятельствам, и жить в дальнейшем честно, не нарушая прав добрых людей.

После этих слов представители истца удалились — вместе с хозяином. А Ванька грустно почесал затылок, прикидывая, что бы такое рассказать о суде ребятам с завода, ибо то, что произошло, было недоступно его разумению и, следовательно, дать четкую, толковую информацию он не мог.

— Пойду, запью… — решил Ванька, и это было самое верное на тот момент решение.

 

…Все дальнейшие дни Ванька ровным счетом ничего не предпринимал. Он по-прежнему ходил по утрам на смену, по вечерам заправлялся спиртным и смотрел по телевизору COMEDY CLUB или “Наша Раша”. Ругался с женой. Зоя никак не могла взять в толк, что же такое хотели от ее мужа в суде, и требовала пойти разобраться. Слова “миллион рублей” ни Ванькой, ни Зоей всерьез не воспринимались, так как подобная цифра выходила за рамки воображения.

Через месяц к ним в квартиру пришли судебные исполнители… Ванька как раз был на заводе, поэтому ничем не мог помочь своей жене. Зоя растерянно смотрела, как описывают и выносят их нехитрый скарб. Потом пристав вручил ей извещение об изъятии квартиры во исполнение решения суда.

— Вам дается 24 часа на выселение… — предупредил он. — За вашим мужем еще остается сумма восемьсот пятьдесят четыре тысячи триста тридцать рублей 28 копеек. При невнесении этой суммы в недельный срок он будет объявлен в розыск.

Взволнованная Зоя пошла к соседу, работавшему, по слухам, в милиции, чтобы он прояснил ей, что в конце концов происходит, и дал дельный совет. Сосед долго слушал взволнованную, плачущую женщину и вместо ответа откупорил бутылку дорогого коньку. “Мужик твой козел… — ответствовал сосед. — На-ка, накати! И будем вместе думать…”

Вечером Ванька, обессиленный и опустошенный, мерил шагами пустую квартиру, дожидаясь возвращения жены. В руках он держал постановление о выселении. “Гады, гады, гады! — твердил он себе. — За что они так… Всю жизнь мне сломали!..” И, чтобы утопить горе, налил себе очередной стопарик…

 

С работы Ваньку рассчитали в четверг. Мастеру не понравилось, что его рабочий неделю пропадал в запое. Ванька, лишившийся в одночасье жилья, пристроился на время у брата жены, и они вдвоем коротали время за водкой. Потом, напившись, обычно ходили вместе в Ванькин бывший дом и бывший подъезд, стучались к бывшему соседу, который, по слухам, работал в милиции, и просили поговорить с Зоей с глазу на глаз. Но Зоя теперь о Ваньке и слышать не хотела. “На фиг ты мне такой сдался! — причитала она. — Горе ты мое! Квартиру профукал, деньги всем кругом должен, и даже звать-то теперь тебя непонятно как! А мне теперь и здесь хорошо! Я здесь под надежной защитой — мой-то, новый, работает в милиции! И не ходи сюда больше! А то, смотри, скажу новому своему, так он тебя заарестует! Тебя ведь теперь в розыск объявили!..”

И Ванька, грустный, возвращался с братом жены в свое временное пристанище, и опять пил с досады.

В один прекрасный день родственник сказал ему: “Ты бы, это, того… Ну, правды, что ли, искал… И не век же тебе у меня тут кантоваться…”

И тогда Ванька решил поехать в Москву, чтобы найти того самого Ивана Ивановича® и попробовать с ним объясниться. “В самом деле, — горько говорил Ванька. — Мужик-то он нормальный, русский, значит, должен понять… Мы же — русские люди — всегда можем между собой договориться!..”

Брат жены провожал его до вокзала. Они выпили напоследок, и родственник даже сунул, расчувствовавшись, Ваньке 500 рублей в потную ладонь. “Ты, это, того… Держись там! Не дай им себя победить! Где наша не пропадала!..” И он еще долго стоял, глядя вслед уходящему поезду и махая рукой.

 

В Москве Ванька сразу поехал на Рублевское шоссе. Номер дома он помнил — по судебному процессу, на котором обнародовались адреса сторон. Найдя нужный ему особняк и впечатлившись его размерами, мощными стенами и охраной, Ванька попробовал было попасть на прием к хозяину. Но был в два счета отшит охранниками. Пришлось дожидаться у обочины дороги.

К вечеру к воротам, по направлению из города, подкатил джип “Хаммер” с тонированными стеклами… У Ваньки замерло сердце. Он бросился наперерез. Джип резко затормозил, и из него вылез ОН — тот самый Иван Иванович®, с золотой цепью на груди, и в окружении дюжих телохранителей.

— А, это ты… — бросил Иван Иванович®. И затем скомандовал секьюрити: — Не трогайте его… Че, деньги привез?

— Слушай, братан, какие деньги… — Ванька волновался, ему очень хотелось быть услышанным. — Понимаешь, у меня все забрали: и квартиру, и вещи, и жену. Братан! Мы же свойские люди! Оба Иваны — что, мы друг друга не поймем?

— Ты мне это брось! — высокомерно парировал Иван Иванович®. — Какие мы с тобой друзья? Ты че, думаешь, один ты такой?! Да у меня пол-России — Иваны! Иваны Ивановичи!! Ивановы!!! И все они мне башляют за право называться так, как я им велю! Какие на фиг друзья! В нашем мире кто первым встал — того и тапки! Устраиваться надо уметь! А кто не умеет — тот не Иван. А так, человек без имени… Даю тебе сроку до завтра. Не принесешь деньги сам — тебя найдут мои молодцы. Поверь, от них не скроешься. А пока… Не Иван ты, нет, не Иван… А так…

Сверкнув глазами, Иван Иванович® самодовольно и важно прошествовал к воротам дома. И, на ходу, милостиво швырнул что-то к Ванькиным ногам. Ванька поднял маленькую бумажку. Это была визитная карточка, на которой крупными буквами было выведено:

 

ИВАНОВ ИВАН ИВАНОВИЧ®

 

— Стой… — пробормотал Ванька. — Стой! Братан, стой! — и он со всей дури помчался к воротам, стремясь пробиться сквозь охрану к владельцу дома. — Ах ты, гад! Ах ты, мразь!..

И он протянул к Ивану Ивановичу® свои натруженные, сильные руки.

— Не сметь! — закричал Иван Иванович®. — Иван! И ты, Иван! Взять его!

Охрана — все они были, по-видимому, Иваны — молниеносно скрутила Ваньку и уложила его на землю. Ванька пробовал брыкаться, вырываться, выкрикивал что-то Ивану Ивановичу® в лицо, но его очень быстро успокоили. Два-три профессиональных удара плюс электрошок — и Ванька провалился куда-то во тьму… Он летел и летел, вниз, во мрак, и голова его мучительно болела…

 

…Много дней потом Ванька приходил в себя. Он знал, что находится в каком-то страшном подвале, и вместе с ним там же сидели и лежали десятки людей. Вновь научившись ходить, Ванька потихоньку со всеми знакомился. Выяснилось, что каждого из них звали — когда-то в прошлом, по крайней мере, — Иван Иванович Иванов. И каждый из них оказался жертвой обстоятельств…

— Зачем они нас здесь держат? — спрашивал Ванька у товарищей по несчастью, поедая баланду, которую охранники спускали в одноразовых судках откуда-то сверху, в темноту и смрад подвала. — Что они от нас хотят?..

— Будем отрабатывать натурой, раз деньги не смогли внести, — печально отвечал ему один, умудренный опытом старик — тоже Иван Иванович (в былом). — Вот ты аклимаешься, тогда с тобой и поговорят…

— Но ведь нас найдут рано или поздно — в этом подвале! Нас уже должна искать милиция! Нас освободят! — не сдавался Ванька.

— Найдут, найдут… — хмыкал старый мудрый Иван Иванович (в былом). — Да они тебя и так ищут — ты же в федеральном розыске числишься? И потом — не думай, что кто-то тебя хватится как обычного человека, а не беглого преступника. Тебя в России нет больше… Потому как ты — человек без имени…

— Я Ванька! — настаивал Ванька.

— Ты никто… — отвечал старик. — Ты не зарегистрирован Роспатентом…

В один из дней — а, может быть, это было в одну из ночей — в подвал с гулким звуком столкнули еще одного человека. Избитый и окровавленный, он плакал навзрыд. Когда раны его немного зажили и бедняга подуспокоился, обитатели подземелья окружили новичка и засыпали его вопросами.

— Слушай, Иван, а ты как здесь оказался?..

— Я не Иван… Я Петя. Петр Петрович Петров.

В подвале воцарилось неловкое молчание.

— А почему… Почему тогда тебя сюда?.. За что?..

— О, это долгая история… — новичок всхлипнул и, помедлив, решился поведать, что с ним приключилось, миру.

— Это произошло месяц назад… — сказал он. — Все началось с судебной повестки…

 

2010 год

 

 

Чашка кофе

 

Поздно вечером на привокзальной площади в свете фонарей случилась нехорошая драка между двумя группами молодежи — патриотически настроенными русскими экстремалами и выходцами с Кавказа. Дрались по-черному — с кусками арматуры, кастетами, нунчаками, ножами; кое-где среди множества копошащихся тел тупо грохали выстрелы. На асфальте, под ногами дерущихся, темными пятнами расползалась кровь. Тут и там слышались выкрики: “Гады! Мочи их! Россия — для русских!” и с противной стороны: “Уроды! Наци! Свиньи! Аллах акбар!”

Молодые ребята, увлекшись, били стекла витрин. Поблизости горел киоск и чей-то перевернутый автомобиль…

После того как прибыли омоновцы и оцепили площадь, несколько бритоголовых попробовали прорвать кордон. Они забросали людей в касках и со щитами камнями, кто-то отвлек на себя их внимание, и ряд пацанов проскочил под носом у ментов. За участниками потасовки погнались. Удирая со всех ног, ругаясь на чем свет стоит, ныряя в переулки и прячась за машинами, одинокий патриот, оторвавшись от преследователей, схоронился в конце концов в городском парке. И, выждав некоторое время, скользнул в темноте по знакомому адресу.

— Настя, открой!.. — забарабанил он в дверь, впрочем, не сильно громко. Дверь открылась, и заспанная Настя, причитая, впустила нежданного гостя.

— Боже ты мой! — тараторила она, вытирая кровь с разбитой, бритой головы молодого человека. — Да когда ж это кончится? Димка, милый, да сколько ж можно воевать? Сегодня остаешься у меня! Смотри, чтоб завтра отсиделся! Я утром на работу, а ты — чтоб ни шагу из дому! Нельзя так к себе относиться…

— Гады, — твердил сквозь стиснутые зубы Димка, дергаясь от прикосновения ватки с йодом. — Убью на фиг всех черных! Ой, как больно, осторожней!.. Заполонили Россию, сволочи…

И он еще долго бормотал проклятия, уткнувшись в Настенькину грудь, а она гладила его, как малое дитя, и утешала его, и слушала, и слушала, и слушала…

 

* * *

Ночью, когда Дмитрий уснул, Настя обратилась к Богу.

— Господи, останови его! — попросила она пред иконкой. — Останови их всех! Вразуми их, ибо не ведают, что творят!

— И как ты хочешь, чтобы Я их остановил? — спросил Бог.

— Ты Господь! Все в твоей власти!

— Есть дела Божеские и есть дела человеческие, — нахмурился Бог. — Смешивать их негоже. Я не могу решать за человека его проблемы.

— Но ведь Ты можешь открыть им глаза! Показать, объяснить! Сделай так, чтобы их проняло, чтоб они испытали все на себе! Прочувствовали то, что чувствуют те, другие!

— Ах, это! — Бог вздохнул с видимым облегчением. — Если ты просишь только это… Ну, такую просьбу Мне выполнить нетрудно…

До утра Настя истово молилась перед образом и почему-то совсем не запомнила момент, когда ее сморил сон.

 

* * *

…Дмитрий открыл глаза от того, что в них брызнул солнечный свет. Сев на постели, он обвел взглядом пустую комнату — подруги его не было, видимо, она, как и обещала накануне, убежала на работу в самую рань.

Дмитрий прошелся по квартире, заглянул в туалет и только тут вспомнил все, что случилось вчера вечером. Странное дело! — голова не болела совсем. Взглянув на себя в зеркало, Дмитрий поначалу даже не понял, что к чему. Всмотрелся. Выпучил глаза. Похлопал ресницами. Сглотнул слюну. Из зеркала на него смотрело абсолютно незнакомое лицо. Лицо какого-то кавказца. Причем с пышной копной иссиня-черных волос.

Некоторое время Дмитрий молча разглядывал эту непривычную физиономию. Потом потрогал себя за волосы, ощупал подбородок, нос, скулы. И закричал. Он кричал дико, неистово и под конец, как будто не удовлетворившись, саданул рукой по зеркалу, разбив его на тысячи, тысячи мелких осколков.

Рука окрасилась кровью.

Дмитрий все еще кричал.

Он ударил вновь — на этот раз в стену. На стене остался кровавый след. Дмитрий надрывно зарычал, выскочил из ванной в комнату и заметался, как раненый зверь. Он вообще плохо соображал, что делает.

Последующие полчаса несчастный патриот трясся от омерзения и ужаса, изредка оглядывая себя в маленькое карманное зеркальце, которое отыскал у Насти на полочке. У него никак не укладывалось в голове, что такое с ним приключилось.

Потом он лежал плашмя на кровати и глухо стонал… Бессильно бил руками по подушке, кусал одеяло и вновь — кричал, кричал, кричал.

Наконец в дверь позвонили. У Дмитрия замерло сердце — ему было страшно от того, что кто-нибудь увидит его в этом новом, чужом обличье. Он тихонько прокрался в прихожую и затаился. Из-за двери послышался голос: “Димка, это я — Борька! Мне сестренка сказала, что ты у нее остался! Давай, открой!”

Некоторое время Дмитрий никак не реагировал на призывы Настиного брата. Он ждал, но Борька не уходил. Дело в том, что Борис, как и Дмитрий, был патриотом, и они вместе делали набеги на кавказцев по вечерам. В принципе договаривались сегодня встретиться… Поколебавшись, Дмитрий глянул в глазок — и обомлел: на лестничной площадке, прямо перед ним, стоял дюжий черный кавказец, вырядившийся в кожаную куртку Борьки и говоривший его голосом.

Повинуясь какому-то импульсу, Дмитрий открыл дверь — и тут же отпрянул, отпрыгнул, отскочил, вжавшись в стену коридора. Настин брат ступил в прихожую. И… остолбенело уставился на Дмитрия…

После секундной паузы с криком: “Вот гад!” Борис набросился на приятеля сестры. Оба молодых человека сцепились в поединке. Они яростно тузили друг друга, заламывали друг другу руки, хватали один другого за шеи. Потом вместе упали и катались по дорожке, ругаясь и тяжело дыша.

— Да погоди ты! — взмолился наконец Дмитрий. — Это же я, Дмитрий!

— Жопа ты черная! — хрипя от натуги, отвечал Борис. — Убью гада!

— Да ты на себя посмотри! — сопротивлялся Дмитрий. — Сам-то черный! Вот гляди! — он изловчился и дернул противника за волосы, задрал ему голову. Потом вырвался, резво отпрыгнул — чуть ли не на другой конец комнаты, схватил на лету Настино зеркальце и швырнул его оппоненту. — Видишь?!

Борис, задыхаясь от ярости, мельком взглянул на свое отражение и вновь было рванулся в бой. Потом притормозил… Как-то весь скукожился, уменьшился в размерах, стушевался… Неуверенно спросил у Димы:

— Это, что ли, ты? Блин, замаскировался?.. Вырядился под хачика?..

Потом подобрал зеркальце и с испугом уставился в него.

— Мама родная… — только и пробормотал он. — То-то я смотрю, прохожие на меня косятся как-то по чудному… Ну, дела…

 

* * *

…Почти весь день, часов, эдак, до пяти оба патриота сидели в Настиной квартире, обмениваясь впечатлениями и мыслями. Тяжело, очень тяжело им было привыкнуть к тому, что их новый внешний вид не отвечает русскому идеалу. Их отчаянное положение усугублялось предчувствием разборок с друзьями. Конечно, никому из их группы ничего теперь не докажешь; побьют — и все, а может быть, даже убьют
совсем, — но и это, наверное, к лучшему, чем терпеть позор перевоплощения.

Да, и еще очень не хотелось, чтобы Настенька — истинная русская женщина — застала их в таком ужасном, абсолютно недопустимом виде…

Безусловно, надо было уходить.

Оба товарища — Дмитрий и Борис — с тяжелым сердцем вышли из своего временного убежища. Вжав головы в плечи, не глядя в лица встречным горожанам, они тихонько, как мышки, пробирались задними улицами и переулками к месту сбора всех своих — к привокзальной площади. Больше всего на свете им не хотелось сейчас попасться знакомым на глаза.

Они миновали парк, обогнули — на всякий случай — милицейское отделение и вскоре услышали привычный стук колес проходящего где-то неподалеку поезда.

Итак, они оказались у вокзала.

Дмитрий предложил напарнику не высовываться лишний раз и спрятаться за деревьями маленького грязного привокзального сквера. Борису не надо было повторять дважды. Вскоре из-за деревьев они увидели, как по одному, по двое к площади, пугливо озираясь, подтягивались какие-то молодые кавказцы, одетые почему-то в форму ребят их группы. Кто-то из них негромко обмолвился: “Антоха! Я здесь!..” (а Антоном звали их заводилу), и причем голос, окликнувший лидера, им показался очень знакомым.

— Это Сергей! — предположил Дмитрий, и они оба, уже почти не таясь, с виноватым видом вышли из-за деревьев.

Вскоре вся группа молодых патриотов — выглядевших, впрочем, теперь не так, как прежде, — собралась в кружок неподалеку от сквера. Молча и настороженно парни наблюдали друг за другом и, понятное дело, то, что они видели, не нравилось им совершенно.

— Что будем делать?.. — спросил вожак, грустно повесив свой орлиный кавказский нос.

— Что-что… Спасать Россию уже не получится, — уныло ответил кто-то из толпы.

 

* * *

Часам к восьми вечера на площади показалась группа бритоголовых людей славянской национальности. Они вели себя довольно агрессивно и задирали случайных прохожих. В руках у них были цепи, кастеты, дубинки, куски арматуры, нунчаки.

Патриоты, нахмурившись, со злостью наблюдали за пришлыми.

— Эй, Махмуд, посмотри на этих уродов! — показал пальцем на ребят у сквера один из вновь прибывшей группы.

— Конкретные свиньи, — ответил главный среди славян. — Прикинь, Рамзан, и как только таких земля носит?

— Слушайте, вы! — принял вызов Антон, вожак патриотов. — Давайте, валите отсюда поскорей! Здесь не ваша территория!

— Вон из города! Сволочи! Заполонили все! — поддержали своего Дмитрий и Борис, поигрывая мускулами.

Пришедшие рассредоточились и заняли боевую позицию.

— Ты мне еще рот раскрой, гяур проклятый! Аллах акбар!

— Мочи их, братва! Пусть убираются, откуда приехали!!!

С громкими воплями патриоты бросились в атаку. Некоторая, скорей психологическая заминка вышла с тем, под какими лозунгами вести сражение. Насчет России для русских как-то уже не получалось; само собой сложилось новое: “Белые ! Не фиг топтать нашу землю!”

Через несколько минут свалка перед вокзалом превратилась в жуткое побоище. Дрались отчаянно, жестко, не щадя противника и не соблюдая никаких правил чести. Весь асфальт, тут и там, постепенно заполнился лужами ярко-красной крови…

 

* * *

Где-то наверху Господь Бог не спеша помешивал ложечкой в чашечке с кофе. Попивая горячий напиток, он задумчиво смотрел вниз, на землю…

 

2010 год

 

 

Огни Иссык-Куля

 

Витя относился к тем людям, о которых в народе говорят — раздолбай. Он и сам это понимал, и переживал сильно. Пьяница — но совестливый, пил и ему было
стыдно — по крайней мере, на следующий день. “Да, я выпил вчера, — грустно говорил он сам себе и тому, кто оказывался рядом. — Напился, как всегда! Ну, вот такой я раздолбай!..”

Ему ужасно хотелось перестать пить и заняться делом. И иногда это удавалось. Бывали дни, когда он намеренно придерживался трезвости (то есть не пил практически ничего, разве что грамм сто — сто пятьдесят вечером), и даже выполнял кое-какую работу по дому или на стороне. Это его радовало, и он решал: “Буду вот так жить!” Решительности хватало на неделю или на две, а один раз — даже на три месяца. Руки у Вити были золотые. По специальности он был строителем, и чем только не занимался — и кладкой, и отделкой, и проводкой, и (бывало) сантехникой.

Еще он был добряком. Дети на улице его любили, кошки подставляли ушки, чтобы он чесал. Пьянки ему прощали, потому что он не сильно буянил и всегда стыдился на следующее утро. Марина — толстенная, необъятная Марина, с которой он жил, — тоже на него не могла долго сердиться, и в дни, когда он решал изменить судьбу, заставляла его надевать старые и еще приличные костюмы, особенно если он шел устраиваться на работу в очередную строительную фирму. Она следила, чтобы Витя по-человечески выглядел. Но когда воздержание лопалось, как мыльный пузырь, Виктор напивался, падал в арык, пачкал выданную подругой одежду, и Марина, плача и ругаясь, била его.

“Ну, дурак я, дурак и раздолбай! — убивался тогда Витя на другой день и рвал на себе редкие волосы. — Ну что ты со мной сделаешь!..” Марина эти его стенания не хотела и слушать.

А выглядел Виктор так: с лысиной на макушке, невысокий, полноватый (хотя и поизящней своей необъятной Марины), не хилый и — здоровьем ничего. Все бы хорошо, если бы только не пил. Да, еще у него были усталые, но порой шаловливые глаза и маленькие усики, из-за чего плотное лицо смотрелось добродушно.

Однажды Витя напился так гадко, что Марина не выдержала и выставила его совсем. Это не было для него неожиданностью. Он дал себе очередной зарок воздержания, взял себя в руки и рванул из Бишкека, где жил, на Иссык-Куль, потому что был летний период, и мужики из бригады позвали его шабашить, и еще он хотел самоутвердиться и доказать Марине, что стоит хоть что-то, и потом надо было все равно где-нибудь осесть.

Вот так он и попал летом в курортную зону на озере Иссык-Куль.

 

* * *

Мужики-шабашники обитали в облезлом строительном вагончике в районе села Долинка, недалеко от места проведения работ. А работа их заключалась в том, что они делали пристройку к дому одному важному бешбармачнику, который смотрел на всех людей сверху вниз. Из достоверных источников Витя узнал, что бешбармачник служил в таможне, но для окружающих считалось, что он как будто бизнесмен, и поэтому дом должен был выглядеть солидно и по-деловому — с зубчатой башенкой. Вот эту самую башенку ребята и возводили, и Витя вместе с ними.

По окончании строительства планировалось, что с башни откроется великолепный вид на Иссык-Куль.

Вкалывать приходилось каждый день — дай Боже! Вставали часов в семь утра; умывались в озере, глотали на ходу яичницу и спешили на объект. Обедали в столовой, за счет заказчика; хоть это хорошо! Потом опять работали — работали, работали и работали, торопясь, понукаемые хозяином, и лишь поздно вечером сами себе устраивали холостяцкий ужин. Не пили, во всяком случае, почти не пили. В это трудно поверить, но у мужиков существовали свои понятия о “чести шабашника”, да и было в этом рациональное зерно — если не пьешь, то на следующий день и не похмеляешься, и в запой не уходишь. Так что не глупые были мужики!

Очень старались поспеть к сроку и нормально сдать объект.

Несмотря на дисциплину и самодисциплину, на самом деле ребята не чувствовали себя сильно зависимыми и уж тем паче не считали себя чьими-то рабами. Иногда они свободно покидали стройку — по совести, конечно, согласовав с напарниками, если надо было в поселке дело какое сделать или что там еще. Но коллег не подводили, вскоре возвращались обратно и вновь брались за мастерок. Просто свободными они были, и душа иногда требовала простора. Что, впрочем, не особо отражалось на общих темпах проведения работ.

Вот так, выйдя однажды днем в поселок — курортное село Долинка такое огромное и там так много пансионатов и домов отдыха, что его селом-то называть неудобно, — Витя и встретил Айнагуль.

 

* * *

Айнагуль сидела на стуле, под деревьями, у самой трассы — через Долинку проходит дорога по северному побережью Иссык-Куля — и продавала абрикосы. Абрикосы были в ведрах, стоили они, по бишкекским меркам, задаром, и проносящиеся по трассе автомобили нет-нет да и притормаживали; проезжающим дамам очень хотелось, приехав домой, сварить из них вкусное варенье.

Витя вразвалочку направился к Айнагуль. Как раз в этот самый момент рядом, на обочине, остановилась летевшая куда-то иномарка, из нее вылез отдыхающий в шортах, хлопнул дверью и куда-то свалил — может, в комок неподалеку или в расположенный тут же, поблизости сортир. Витек, не обращая внимания на подъехавшего, поинтересовался:

— Урюк — че стоит?

Девушка подняла лицо и, глядя куда-то поверх Виктора, назвала цену.

— А че, дешевле не будет?..

Мимо по трассе промчалось несколько машин, обдав и Витю и киргизскую девушку волной горячего воздуха.

— Дешевле не могу, байке… Берите, вкусные!..

Витя не тронулся с места, разглядывая Айнагуль. Ему понравилось ее лицо — по-детски нежное, свежее, чистое; и не очень-то и загорелое, будто и не сидела красавица целый день под жарким иссык-кульским солнцем.

Но что-то в девушке было не так. Витя помахал рукой у нее перед глазами и сообразил — девушка, наверное, слепая.

Это его сильно озадачило и, скажем так, в груди его что-то шевельнулось.

— А что, много люди покупают? — спросил он, сменив тон на более мягкий и наблюдая за продавщицей — сначала искоса, чтобы не так нагло было, а потом все уверенней и уверенней, поскольку, как он убедился, видеть его она однозначно не могла.

— Не-а… Сегодня почти ничего не продала… Они все проносятся мимо и мимо. Хи! — девушка почему-то хихикнула, но не как дурочка, а добро и ласково, доброжелательно так, и свет заиграл на ее лице.

Витя был сражен этим “хи” и понял, что уйти просто так отсюда он уже не в состоянии.

— А Вы из России или из Казахстана? — поинтересовалась девушка. Говорила она по-русски, совсем без акцента, и только легкая-легкая, едва уловимая манера специфически произносить некоторые гласные звуки, присущая молодым киргизкам из села, выдавала, что русский язык вовсе не является для нее родным.

— Я… Э-э… Из Москвы, — соврал Витя. — В отпуск приехал. Давно хотел ваше замечательное озеро посмотреть.

— Ну как, нравится? — девушка была как ласточка, тонкая и прекрасная.

— Еще бы… И озеро хорошо, и люди у вас тут замечательные! И красивые, — подумав, добавил он.

Девушка, казалось, была польщена.

— А у нас и урюк вкусный. Самый-самый вкусный у нас, в Долинке! — тут, видимо, в девушке взыграла предприимчивая жилка. — В Москве такого не найдешь! У нас все свое, из своего сада, и химикаты мы не применяем!

Витя почувствовал, что обязан купить ведро абрикосов. Он принялся лихорадочно копаться в почти пустом кармане.

— Вы меня извините… Наверное, вы не очень хорошо видите? А вдруг кто-нибудь из покупателей захочет вас… э-э… обмануть? — задал он бестактный и, в общем, идиотский вопрос.

— Меня никто не обманывает, — просто сказала девушка. — Я, правда, ничего не вижу, такой родилась. Но мне все помогают, и братья меня любят, — при этих словах Витя замотал головой, стараясь обнаружить поблизости братьев, но не увидел никого, кроме автомобилистов, с шумом проносящихся в своих машинах в пяти-шести метрах от них. — Я деньги на ощупь различаю! — и девушка звонко рассмеялась, давая понять, как она знает и любит этот мир.

— Я у вас возьму вот это ведерко. Надо же такую красавицу поддержать, — Витя с облегчением извлек на свет мятую купюру, завалявшуюся в одном из бесчисленных карманов старых, потрепанных жизнью джинсов. — Раз у вас самый лучший урюк и раз у вас такое классное озеро, то как же можно не попробовать!.. Вот это ведро… — Он с опаской взглянул на девушку — мол, как она, будучи слепой, будет насыпать ему урюк? Но селянка без труда нащупала пластиковое ведро, выбранное Виктором, полиэтиленовый пакет из специально заготовленной пачки и пересыпала содержимое ведра в пакет. Витя бросился ей помогать.

— Ой, спасибо вам огромное, красавица… Что бы я без вас делал!

Девушка обнажила в улыбке ровные белые зубы.

— Вас зовут… — Витя выдержал паузу.

— Айнагуль. Меня зовут Айнагуль. А братья — Айнаш называют, — девушка еще прекрасней улыбнулась. — Это вам спасибо большое! Вы хороший человек! Добрый! Кушайте на здоровье!..

Вите показалось, что он сейчас потеряет сознание.

В этот момент хлопнула дверь автомобиля, стоявшего совсем рядом от них, — автомобиля, чей хозяин в шортах отлучался не то в комок, не то в сортир. Машина тронулась с места и набрала скорость; Айнагуль обернулась в ее сторону и приветливо взмахнула рукой. Она все еще улыбалась.

Витек не сразу понял, что произошло, а когда понял, постарался как можно тише убраться отсюда с пакетом абрикосов, выбирая моменты, когда машины с ревом проносились по трассе — ведь говорят, что у слепых великолепно развит слух. Ему вовсе не хотелось теперь, после отъезда иномарки, попасть в неловкое положение. Раз девушка считает, что он уехал — значит, уехал.

Чуть пьяными шагами он направился в сторону своих.

Жарко припекало солнце.

 

 

* * *

Большую часть ночи Витя не спал. Абрикосы, кроме него, почти никто из мужиков есть не захотел, поэтому Витя уплетал их, сколько мог, и все время думал про Айнаш. Она почему-то казалась ему солнечным зайчиком.

Под утро Витя точно знал, что никогда не возьмет в рот водку.

 

* * *

Назавтра Витя снова отпросился у бригады — незадолго до обеда — и пошел на то же самое место. Он шел и волновался, что не застанет Айнаш. Но слепая девушка сидела там же, где и вчера, в тени тополей, и машины по-прежнему с шумом и пылью равнодушно проносились мимо.

Подходя, Витя специально купил в комке маленькую, но прохладную бутылку кока-колы. Он встретил Айнагуль, как старую знакомую.

Девушка узнала его, и они разговорились. Витя начал с того, что сообщил, что возвращается с пляжа, что он хорошо отдохнул с утра и даже загорел и что взял с собой на всякий случай холодную кока-колу, которую так и не открыл — но с удовольствием угощает Айнагуль. Девушка выслушала его благожелательно, но от напитка наотрез отказалась. Витя попробовал упорствовать, однако зря. Айнаш из каких-то высших принципов не желала принимать лимонад от незнакомца.

Разговор с девушкой — как-то само собой получилось — занял целых полчаса. А может, и больше?.. Витя совсем потерял счет времени. Он спросил: “А что, вы совсем одна вот так продаете абрикосы на дороге? А где ваши братья, родители?” “Родителей нет, — ответила девушка, — они давно умерли, но братья заботятся обо мне. У меня несколько братьев. Один сейчас в саду, один в Сибири на заработках, один, м-м… Ну, это не важно… Да… Ну, и еще один работает в пансионате, он повар”. И потом, мне нетрудно продавать фрукты приезжим, я занята делом, и меня не обижают, наоборот, многие проезжающие стремятся мне помочь”. (Насчет последнего заявления Айнагуль у Виктора сложилось свое мнение, ибо за все время разговора ни одна машина не остановилась у ведер с урюком.)

“А, простите, что у вас с глазами? Вы говорите, так было всегда?” —“Да, я ничего не вижу от рождения, у меня пленочка на глазах, и доктора говорят, что ее можно попробовать удалить, но это стоит дорого, и семья не может позволить себе такую операцию — особенно после смерти папы и мамы. Правда, еще в детстве собирались заняться лечением, да и сейчас иногда братья говорят о том, и, наверное, все-таки придется как-нибудь съездить в Бишкек (вы там были? — нет-нет, никогда!), но пока только собираемся”.

— Разве братья не в состоянии помочь вам?..

— Они очень любят меня… Они хорошие… Но вы не знаете, у нас в Долинке тяжко, на самом деле денег едва хватает, и из-за революций в Бишкеке народу сейчас меньше стало ездить на Иссык-Куль… Скоро, очень скоро отдыхающие опять начнут приезжать на озеро, и тогда братья помогут мне оплатить операцию.

— Вы классно говорите по-русски. Это ведь… не из школы?..

— Мой папа был учитель русского, и потом у нас все в Долинке по-русски говорят. А вы? Вот вы — как живете в Москве? У вас есть жена, дети? Вашим детям нравится Иссык-Куль?..

— Ну… Как сказать… В общем, я в этом году один отдыхать приехал. У жены свой бизнес в Москве, дети, знаете ли, учатся в Швейцарии, их не выманишь домой даже на каникулы.

— А вы сами были в Швейцарии? У нас тут, на Иссык-Куле, говорят, что Кыргызстан — это вторая Швейцария.

— Да… Пожалуй… Хорошая страна, раз в ней живут такие люди… В Швейцарии я бываю каждое лето, пардон, каждую зиму (на лыжах катаюсь), но в Кыргызстане мне нравится куда больше…

— Ах, как это интересно — увидеть мир!.. Наверное, мне это тоже удастся когда-нибудь…

— А у вас, между прочим, действительно очень вкусный урюк оказался… Я — представляете! — вчера все ведро один съел! И зашел к вам, думал, может, еще купить фруктов…

— Спасибо вам. Вы добрый, очень добрый человек. Да поможет вам Аллах! Спасибо за покупку…

Тут Виктор расплатился с девушкой (занял у ребят немного деньжат под зарплату) и, важно попрощавшись, удалился с покупкой восвояси. Отойдя подальше, он обернулся и долго смотрел на девушку по имени Айнаш.

Да. И еще, перед тем как уходить, он таки уговорил ее взять непочатую бутылку кока-колы. Стоя поодаль, он с замиранием сердца смотрел, как она — красивыми, изящными движениями — сняла пробку и начала пить напиток, утоляя жажду в жаркий день.

 

* * *

Все последующие дни Виктор приходил к девушке и покупал у нее каждый раз абрикосы. Бригада крыла его матом, поскольку от абрикосов в вагончике вскоре проходу не стало; они портились из-за высокой температуры (холодильника, понятное дело, не было), съесть их все было делом нереальным. Да и, кроме того, мужики начали ворчать на Витю за его ежедневные отлучки. Хочешь работать — работай! А так, чтоб каждый день где-то гулять, — ни-ни… Витек все понимал, он страдал, переживал, ему было стыдно. Он каждый день собирался было объясниться с ребятами, завязать. Но по ночам ему снился солнечный зайчик, и жизнь его наполнялась невиданным ранее светом.

 

* * *

Идея достать девушке деньги на операцию родилась как-то сама собой. Витя даже не думал об этом, просто в один прекрасный день он понял, что это необходимо. Приближался конец августа. Отдыхающие в массовом порядке собирались отъезжать домой — уже к 1 сентября, по какой-то странной традиции, пляжи Иссык-Куля пустели. Айнагуль сама заводила речь с Витей о том, что он вскоре уедет, потому что у него работа в Москве, и надо поскорей встретиться дома с супругой, по которой Витя, без сомнения, скучает. Витя поддакивал, и ему совершенно не хотелось уезжать. С другой стороны, обострились отношения в бригаде, да и с самим нанимателем — в подробности вдаваться не будем; казалось, вот-вот случится то, что в народе называют “колхозный вариант” — это когда за сделанную работу деньги хозяин так и не платит, обещая “завтра, завтра, завтра”.

Вите по-своему везло — он ни разу за все время пребывания в Долинке не встречался с братьями Айнагуль. Именно поэтому ему так долго удавалось выдавать себя за преуспевающего москвича, приехавшего сюда, на юг, пресытившись всем остальным миром.

Но всему на свете приходит конец.

Айнагуль старалась не выражать эмоций по случаю скорого отъезда Виктора. Вообще у них все было чинно, достойно. Поговорили с четверть часа под тополями — и разошлись, точнее, Виктор сам с достоинством удалялся (неся с собой очередную порцию фруктов). Шел вдоль дороги, под шелест пролетающих шин. Но он смутно чувствовал, что девушка рада — даже очень рада их каждодневным встречам, что она ждет их и боится подумать, что будет, когда Виктору придется, наконец, уехать из этих мест.

В последний день августа бригадир сильно разругался с заказчиком — тем хозяином-бешбармачником, который работал в таможне. Случилась ругачка и в самой бригаде, мужики понимали, что кому-то из них придется уйти. Объект близился к сдаче, но чем ближе, тем больше нерешенных вопросов оставалось. И часто — все чаще — крайним оказывался Виктор. Он в принципе мог бы попробовать сгладить ситуацию, разрядить обстановку, но — странное дело! — ему это не очень хотелось. Казалось, он “отбился от рук” и думал в последнее время о чем угодно, только не о работе.

Обозленный, Виктор зашел в жилые комнаты заказчика — ведь строящаяся башня примыкала к основному дому, и в этой части здания сейчас не было людей, они старались не появляться лишний раз в зоне стройки. Внимание Вити привлекла роскошная шкура белого барса на стене в одной из комнат — собственно так глубоко в дом заходить не полагалось, но смятение в душе Витька нарушило все возможные запреты и правила. Да, он видел эту шкуру раньше. Она красивая. Но никак не трогала его; подумаешь! — барс, эка невидаль. Сейчас, однако, Витя уставился на нее, и в его голове что-то такое зашевелилось.

Наверное, это был минутный порыв. Если разобраться, он мог бы получить расчет в бригаде — потенциально, не сегодня, не сейчас, а когда будут улажены все споры и разборки. Но только что бригадир в сердцах кричал ему, что он, Витек, хрен что получит! И потом в душе оставалась обида на бешбармачника и его отвратительную манеру обращения с рабочими людьми.

Витя аккуратно снял шкуру со стены, расстелил на полу, немного полюбовался. Оценил. Вопрос был в том, как ее упаковать и вынести — так, чтобы никто не заметил.

Не зря Виктора считали человеком со сметкой — хотя и раздолбаем… Тщательно уложив барса на дно огромной “челночной” сумки, полинялой и выцветшей, изловчившись в искусстве заметания следов, Витя, не прощаясь (да ну вас всех на фиг!), покинул помещение и очень скоро стоял на остановке на трассе, тормозя транспорт, проносящийся на запад, в Бишкек. С Айнаш он решил — ради предосторожности — не прощаться. Да и зачем? Все равно через день-два он вернется и привезет ей деньги. Много денег. На операцию хватит!

Автобусы никак не хотели останавливаться, видя простого работягу с сумкой. Витя уже стал побаиваться, что его быстро вычислят и нагонят. Но тут, на его радость, возле него остановился дальнобойщик на тяжелом грузовом “Мерседесе”; водила признал в Витьке “своего”, и вопрос с отбытием был решен в два счета.

Всю дорогу Витя развлекал водителя, чем мог.

 

* * *

В Бишкеке он покаялся перед Мариной (надо же было где-то переночевать!) и тем же вечером пошел “перебазарить” со знакомым с Ошского рынка, сомнительные дела которого были общеизвестны. Торговались. Долго. Ударили в конце концов по рукам. Витек договорился, что завтра получит на руки обещанные деньги — целых тысячу “баксов”; а надо сказать, что охота на снежного барса в Кыргызстане запрещена, поскольку зверь занесен в Красную книгу, и продажа шкуры его (для последующего вывоза из страны) расценивается как контрабанда. Уже одно это согревало душу Витька, ибо он смутно надеялся, что таможенник не станет официально поднимать шум, чтобы самому не нажить себе неприятностей.

Кстати, за границей шкура снежного барса стоит таких больших денег, что Витя даже не мог представить, каких. Но что ему думать о том, как там у них, в Швейцарии…

В тот же вечер он немного выпил — ну, так, за удачную сделку.

 

* * *

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять… Десять сотенных бумажек с изображением Франклина легли в карман Витька, и на сердце стало спокойно.

 

* * *

…Айнаш, как всегда, сидела на солнышке, в тени тополей и ждала проезжающие машины. Только мало было машин в сентябре, и никто не хотел останавливаться. Айнаш предлагала и сливы, и немного ягод — но редкие автомобили со свистом проносились мимо, и долго еще вдали слышалось завывание их разгоряченных моторов.

Витек подъехал на такси — честно говоря, ради понта. Не мог же он, в самом деле, будучи богатеньким отдыхающим из Москвы прийти на последнюю встречу пешком. Иначе Айнаш — упаси Бог! — что-нибудь бы да заподозрила… Деньги на такси у него были из последних; оставалось еще только на билет до Бишкека, где, как он надеялся, можно будет затеряться и хоть какое-то время не встречаться с ребятами из бригады. А то, глядишь, и морду набьют!

Айнагуль услышала его издалека. Как она поняла, что едет он? Она встала. Волнуясь, подошла к дороге. Виктор вышел из такси (“Слышь, братан, подожди пять минут, сейчас обратно на автовокзал поедем”), стал перед слепой девушкой. “Где вы были?” — “Ну, так… Дела кой-какие, бизнес, понимаешь ли…” — “Вы уезжаете? Совсем?” — “Мне придется, ты же знаешь…” Помолчали. “Я, это, ну как бы сказать, вот помочь хотел немного… Тут вот деньги — ну как бы за все фрукты, что будут еще, там должно хватить на операцию”. — “Операцию?!” — “Операцию… Ну, то, о чем мы говорили… Понимаешь, в Бишкеке есть клиника знаменитого доктора Исманкулова, называется “Микрохирургия глаза”. Я там, короче, у знакомых поспрашивал (вот, блин, чуть не сказал “у знакомых в Бишкеке!”). Ну, вот он… Ну, не знаю, он должен, типа, такие операции делать. А денег тут хватит. Ты будешь видеть”.

“Я не могу взять у вас эти деньги!” — “Айнаш, пойми… Это, будем считать, прибыль от моей операции с фруктами. У меня знаешь сколько еще денег осталось! Ого-го!.. А это — так, типа маленький презент, в благодарность за общение, за то, что ты такая прекрасная девушка… Прямо как солнечный зайчик…”

Молчание.

— Я не могу взять.

— Айнаш! — Виктор злится. — Мне надо уезжать! Вон машина ждет! Короче, это только на операцию, больше ни на что. Если хочешь, давай договоримся: я приеду на следующий год, и ты мне отдашь, будешь здоровая, зрячая, заработаешь — и отдашь все эти деньги. Договорились? Пусть это я тебе как бы в долг даю. Договорились? В долг взять можно! Никто никому не обязан — ни я тебе, ни ты мне!

Молчание. Она держит в руках деньги.

“Это не сомы… Сомы на ощупь не такие… Это русские рубли?” — “Да, типа рубли. Эй, братан, не нервничай, сейчас поедем! Слышишь, Айнаш, мне пора ехать! Айнаш, Айнаш, что с тобой! Не молчи!”

Она смотрит на него невидящими глазами, тянется к нему лицом. Хочет почувствовать его образ? Запечатлеть? Он также смотрит на нее. Может быть, прикоснется… “Ну что ты, братан! Я же сказал — едем! Айнаш, мне пора. Ну, не переживай. Все будет хорошо. Передавай привет братьям”.

 

* * *

Его взяли на автовокзале, тут же, на Иссык-Куле. Просто милиционер подошел и попросил показать паспорт; а паспорта-то и нету! В отделении долго выясняли — кто и откуда. Потому дежурный звонил, куда надо, обрадованный, сообщил, что “задержал того самого”…

Вскоре приехал таможенник со своими людьми (хорошо хоть ребят из бригады не было). Громко что-то кричал, что-то требовал. Витя плохо понимал, что происходит. В конце концов он уразумел, что есть заявление, будто он украл в доме у таможенника десять тысяч долларов. “Чего-чего?..” — испуганно пролепетал он.

Шкура барса?.. Какого такого барса?! Никакого барса не было! Барс — это контрабанда! Просто вот этот урод (указывает на Витька) у меня все деньги унес! Пусть возвращает! Мы таких, как ты, знаешь сколько переломали!

Деньги где, сволочь?!

Деньги возвращай!!!

 

* * *

Витю били. По почкам. Сломали нос. Витя плакал. Его потом долго лечили в тюремном лазарете.

 

* * *

…Они с друзьями целый день пили. Грязные, вонючие, устроились на пляже в дикой зоне — и пили. Хорошо еще, что сезон уже кончился. Ментов нет. Отдыхающих нет. Можно расслабиться. Водочки попить. Только, блин, денег, как всегда, не хватает…

Заросший, в драной одежде Виктор сидел с друганами на песке и заливал им про то, как катался в Швейцарии на лыжах на зимнем курорте. Ему, понятное дело, не верили. Витек кипятился, доказывал, что у него когда-то был бизнес в Москве и съездить в Европу — ему было раз плюнуть.

В конце концов стемнело.

Бомжи решили сложиться и наскрести хоть на самую дешевую бутылочку. Долго считали и пересчитывали мелочь. Потом бросили жребий — кому идти за водкой. Выпало Вите. Он встал и, чертыхаясь (все тело болело!), побрел по песку и через прибрежные заросли в ближайший магазинчик. Этот участок Иссык-Куля в принципе был не такой уж и знакомый; по крайней мере, в здешних торговых точках Витьке пока бывать не приходилось. Лишь бы не выгнали. Хотя… У меня есть деньги! За что вы будете меня выгонять?! Куплю и уйду. Друганы ждут…

Уже почти в полной темноте он вышел на дорожку, ведущую к дальним сельским домикам. За спиной блестел Иссык-Куль. Видны были — если обернуться — блики от луны на волнах и множество огней на том берегу залива, отражавшихся в воде. Там шла сплошная череда пансионатов. Но Витек не стал оборачиваться. Он и так слишком многое видел в жизни.

Вскоре на окраине села показался магазинчик. Это было что-то типа павильончика, заходить внутрь не нужно было, прилавок выходил прямо на улицу, возле него топталась пара пацанов, выпрашивая у продавщицы сигареты. Продавщица была одна, и ее силуэт хорошо просматривался на фоне заставленных, ярко освещенных полок с нехитрой бакалеей и спиртным. Продавщица что-то сказала пацанам, и тех как ветром сдуло; продала им сигареты, не продала? — отсюда было непонятно.

Витек, хромая, подошел к магазинчику, зажав в руке заветные сомы, собранные его друзьями. Осмотрелся, разглядывая мутным взором бутылки за прилавком; продавщица меж тем отвернулась, что-то записывая в журнале учета покупок.

— Я вас слушаю! — внезапно сказала она, выпрямившись и поворачиваясь лицом к новому покупателю.

Некоторое время Витя тупо смотрел ей в глаза. Она, в свою очередь, смотрела на него — терпеливо, без всякого презрения, без важности, без злости.

Она смотрела на него.

Она видела его.

И в ее глазах играли солнечные зайчики.

Хмель медленно сходил с Витька. Начиная соображать, он молча топтался у прилавка, не решаясь произнести ни слова. В его вмиг вспотевших ладонях все еще были зажаты несколько грязных, ветхих купюр.

— Я вас слушаю, — тихо повторила девушка, и тут Витек развернулся и побежал.

Он бежал прочь, страшась оглянуться назад, бежал туда, откуда пришел, — по направлению к Иссык-Кулю, бежал в темноте, и ветки деревьев хлестали его по неумытой, замызганной физиономии.

Деньги мешали ему, и он даже не знал, где и когда они выпали из рук — может быть, тогда, когда он пытался защититься от ветвей, от кустов, от всей, налившейся грозой атмосферы.

Наконец он выбежал на песок. Он был один на этом безмолвном пляже, и перед ним черным, безбрежным пятном расстилалась вода.

Витек сел, задыхаясь, и закрыл лицо руками. Он так сидел и сидел, ни о чем не думая; он просто пытался унять дрожь в руках и дрожь в сердце.

Наконец он медленно поднял голову. Перед ним был Иссык-Куль. Лунная дорожка по-прежнему тихо отсвечивала на воде, отливая серебром; на той стороне залива по-прежнему сияли огни пансионатов, и их отражение в озере казалось загадочным и прекрасным. Где-то далеко на горизонте маячил одинокий огонек какого-то крошечного суденышка.

Витя сидел и смотрел на огни — будто увидел их впервые.

2011 год