В ходе своего визита в Россию в этом году один из отцов-основателей современной политической философии, польский социолог Зигмунт Бауман высказал предположение, что прошлое России — это будущее Европы: “У вас долгое время проходил процесс национального строительства. Осуществлялся принцип триединства, соединивший суверенитет, нацию и государство. Иными словами, Россия исторически решила проблему, которую основной части Европы еще только предстоит решить: наладить мирное сосуществование разных народов, религий, культур, традиций и языков. Россия сегодня живет так, как Европа будет вынуждена жить лет через тридцать. У россиян существует комплекс, будто вы существенно отстали от остальной Европы и норовите что есть силы ее догнать. Но вы перегнали европейцев в таком важном компоненте, как умение жить вместе. Мне думается, что у России имеется возможность выступить в роли учителя Европы. — А как же конфликты на Кавказе? — Это особый случай. Жить вместе с другими народами Россия училась многие века. Жить вместе с народами Кавказа Россия учится чуть больше двух столетий. Я полагаю, что она рано или поздно найдет решение этой проблемы”. (“Итоги”, № 20/779, 16.05.11)

Мы предложили прокомментировать это высказывание Зигмунта Баумана известным российским писателям, политологам, общественным деятелям и деятелям культуры. На нашу просьбу откликнулись политологи Юрий БОЛДЫРЕВ и Алексей МАЛАШЕНКО, писатели Дмитрий БЫКОВ, Евгений КЛЮЕВ, Афанасий МАМЕДОВ, Захар ПРИЛЕПИН, Александр ПРОХАНОВ, Герой России, заслуженный летчик-испытатель РФ Магомед ТОЛБОЕВ, кинорежиссер Владимир ХОТИНЕНКО.

Вопросы для обсуждения:

1. Согласны ли вы с точкой зрения Зигмунта Баумана? Ваше понимание проблемы.

2. В чем особенности современного российского мультикультурного общества и каковы вероятные пути его развития?

3. Что сегодня российскому государству и обществу (а также европейским странам) стоило бы позаимствовать из опыта Советского Союза и что из европейского и мирового опыта могло бы оказаться полезным для России?

Юрий Болдырев:

“Не частные решения, но объединяющие цели и жесткие ответы на угрозы”

1. Спасибо Зигмунту Бауману за добрые слова. Конечно, слышать подобное лестно. Хочется высоко поднять голову или, как минимум, уж точно не унывать. Но затем стоило бы все-таки уточнить, о чем именно идет речь, каких именно европейцев и чему именно мы можем научить.

Например, если заглянуть глубоко в историю, то можно предположить, что мы, например, могли бы научить англосаксов и франков при экспансии на новые территории не уничтожать местное население, а и культурно, и биологически объединяться с ним. Но, во-первых, тому же могли бы научить и те же испанцы и португальцы. То есть в данном случае уместно говорить об обучении не европейцев вообще, а лишь конкретной их группы. А также о том, что есть учителя и кроме нас. И, во-вторых, что еще более существенно, можно ли этому “научить”?

Более того, если вернуться в наше время, хочет ли кто-то чему-то (не говорю уже, чтобы у нас) учиться? Так, в чем трагедия Югославии? Просто ли в озверении масс и ошибках или преступлениях их вождей, которых вовремя не “научили”? Или же в целенаправленном разжигании конфликта на еще самых первых стадиях, причем извне Югославии, но, кстати, в том числе, и изнутри Европы? Зачем так поспешили признавать отделившиеся части Югославии? Чтобы затем обвинить силы, противодействовавшие развалу государства, в экстремизме, варварстве и преступлениях против человечности и начать их бомбить силами НАТО?

Кстати, наивный вопрос: это заслуживающее всяческого уважения желание научиться жить мирно распространяется исключительно на внутриевропейские дела? А, например, на Ирак или теперь Ливию, где практически общезападными или как минимум (в случае Ливии) общеевропейскими силами, хотя и под чутким руководством США, было уничтожено уже просто несчетное количество мирных людей, не распространяется?

И другая сторона вопроса. Что происходит сейчас собственно с Европой? Не открою Америки, понимание этого стало уже общим местом: Европа стремительно становится жертвой своей уж слишком расширительно трактованной терпимости и толерантности, вплоть до совершенно реальной опасности утери во вполне обозримом будущем национально-культурной идентичности ряда европейских народов и государств. То есть проблема не в том, что не умеют жить мирно, вроде как в отличие от нас. Проблема в том, что потеряли ощущение национально-культурного баланса, инструменты его поддержания и даже, может быть, чувство исторической ответственности за полученное от предков. Если это трактовать как “неумение жить мирно”, то готов согласиться — жить мирно, но так, чтобы без опасности потерять самих себя, действительно, похоже, разучились. Но…

Но кто сейчас этому может научить? Неужели мы? Имея в виду не нас прежних, скажем, полувековой давности, а нас нынешних? Можно осуждать прежние советские институты прописки и квотирования, но это были те или иные инструменты предупреждения развития проблемы, которая теперь во весь свой рост встает равно и перед европейцами, и перед нами. И новые эффективные инструменты пока, надо признать, не придумали и не внедрили ни они, ни мы.

2. Что же касается особенностей “российского мультикультурного общества”, то здесь я пессимист. И более склонен определять наше современное общество не столько как мультикультурное, сколько как мультинекультурное. Культура — нечто общее, объединяющее. Но если у общества и у государства нет никакой единой общей цели, то не может быть и общей культуры. И это отнюдь не торжество разнообразия, не соцветие различных культур. Нет, это — смешение различных вариантов поведения, еще как-то привязанного к прежним традициям, но уже освобожденного от каких-либо моральных устоев. Плюс вкрапления групп, связанных общими национально-религиозными и моральными устоями, но, зачастую, не чувствующих никакой ответственности перед всеми остальными, в эту группу не входящими, а своей морали вроде как (и как это представляется членам группы) и вообще не имеющих. Вот вам и готовая гремучая, взрывоопасная смесь.

3. В какой-то степени я уже ответил на этот вопрос. Возведение в ранг высшей добродетели исключительного сиюминутного индивидуализма с отказом от какой-либо социальности практически исключает возможность даже постановки некой общей для всей нации цели и задачи. Соответственно из опыта как советского, так и наиболее успешных народов и государств мира стоит позаимствовать прежде всего идею общности и единства судьбы, взаимной ответственности, солидарности и справедливости и, следовательно, определенного самоограничения. Коротко и ясно: общее должно стать выше индивидуального. Что только и может позволить ставить единые цели, выстраивать под них экономическую, социальную и культурную политику и в результате добиваться во всех общественных процессах, включая межнациональные отношения, доминирования сотрудничества, а не конфронтации. И, кстати, не надо возлагать ложных надежд на образование — в том виде, как оно у нас сейчас понимается. Образование как набор неких менеджерских и финансово-спекулятивных знаний и навыков, но без единства общенациональной цели и единых смыслов — бесполезно.

И второе — и тут, пожалуйста, без иллюзий: своевременное и самое жесткое пресечение всей мощью государства даже первых признаков насилия одних групп населения в отношении других, причем, подчеркиваю, не только на религиозно-национальной почве, но и на почве любой иной. Здесь самокритично, имея в виду и поздний СССР — понятие “резня” ведь трагически знакомо и нам. И поныне, согласитесь: разве нормы лишь от шести лет тюрьмы за умышленное убийство и от восьми за убийство, например, с особой жестокостью (а затем и это сократите на возможность условно-досрочного освобождения) сами по себе не воспитывают будущих убийц и не провоцируют будущую кровь? Не обучение “толерантности” — свободные люди вправе любить или не любить того, кого хотят. Но жесткие табу: “руками не трогать”.

Итак, в целом: не отдельные частные решения, а прежде всего объединяющие глубинные цели и смыслы, а также жесткие ответы на угрозы. Иначе, как это определяли классики, “война всех против всех” — до полного самоуничтожения…

Дмитрий Быков:

“Сам Эйнштейн полагал, что со временем все нации будут благодарны России за продемонстрированный ею опыт”

1. Защищать сегодня советский опыт — занятие неблагодарное, но что же делать, не одними общепринятыми сентенциями живы люди. Хорош или плох был Советский Союз, на смену ему очень часто приходило обыкновенное варварство, пещерные суеверия, дичайшие предрассудки. Национализм в его самом вульгарном, кроваво-почвенном, языческом варианте — банальная готтентотская мораль, которую мы наблюдаем сегодня почти во всех областях жизни вообще. Не то что Зигмунт Бауман — сам Эйнштейн полагал, что со временем все нации (“если к тому времени они будут существовать”, — оговаривался он) будут благодарны России за продемонстрированный ею опыт. СССР наломал страшное количество дров, но национальный вопрос он решал оптимальным для Евразии образом. Думаю, высылка чеченцев или балкарцев — имевшая свои причины и корни, о которых надо говорить отдельно, — не должна заслонять всей культурной политики СССР на Кавказе и в Средней Азии. А разговоры о пресловутой “русификации” не должны, мне кажется, подменять собою объективный анализ того, как Россия элементарно принесла десяткам наций письменность и возможность изучать их собственный фольклор.

Думаю, у СССР есть три бесспорных достижения: образование (при всех издержках), борьба с национализмом (на всех уровнях) и отделение церкви от государства. Атеистическое государство дурно, нет слов, но государство, в котором церковь заменяет идеологический отдел ЦК КПСС, ничем не лучше.

2. Думаю, именно в культуроцентричности этого общества. В СССР правильно понимали: нет другой колонизации (скажем точнее — другого способа принести цивилизацию), кроме культурной экспансии. Вернейшими эмиссарами советской власти в республиках — особенно на Кавказе — были местные поэты, ученые, просветители: не только потому, что советская власть давала им почет, депутатство и ордена, а потому, что она отстаивала их исконные идеалы. Сторонники просвещения и светской культуры получали в лице советской власти верного и сильного союзника. Российское мультикультурное общество во многом построено и продолжает существовать за счет теснейших контактов людей культуры. Отлично помню, как Ина Туманян и Рустам Ибрагимбеков — армянка и бакинец — обнялись на лестнице Дома кино в дни карабахского кризиса, и многие, глядя на них, одумались. Думаю, что и западный мультикультурализм имеет все шансы состояться, если это будет именно культурный, а не только социальный или религиозный проект. Люди культуры из всех категорий населения наиболее точно понимают последствия межэтнических катаклизмов. И, вопреки легенде, они умеют дружить и понимать друг друга куда лучше, чем представители, скажем, бизнеса или религии. Более того: в смысле скорости и прочности контактов люди культуры уступают, пожалуй, только научному сообществу.

3. Я недостаточно знаю европейский опыт, но думаю, что нам необходим свой Гюнтер Вальраф, первым рассказавший о проблемах мигрантов изнутри. Мы о них толком не знаем, а коллективная пьеса “Война молдаван за картонную коробку” еще не есть объективное исследование гастарбайтерского быта. Что касается советского опыта — он во многом базировался на поиске и поддержке талантливых, независимых и свободно мыслящих людей в республиках. Сегодня Россия умеет только подкупать наиболее циничных и поддерживать наиболее бездарных — то есть распространять собственную деградацию на соседей. Хорошо недавно написал один социолог: СССР был плохим государством, имевшим шансы стать лучше. Современная Россия отличается главным образом тем, что ее вектор направлен в совершенно иную сторону.

Евгений Клюев:

“Я скептик и полагаю, что ни Россия у Европы, ни Европа у России ничему хорошему не научатся”

1. При всем моем бесконечном уважении к Зигмунту Бауману мне трудно занять по отношению к данной его мысли какую-то определенную позицию, то есть согласиться или не согласиться с ней. И это даже не столько осторожность по отношению к Бауману, чьи идеи — в частности, о поведенческих моделях в эпоху глобализации — я считаю заслуживающими самого пристального внимания, сколько по отношению к политической философии как таковой или даже к самой возможности постулировать понятие “политическая философия”. Словосочетание “политическая философия” я воспринимаю как оксюморон: рядом оказываются слова, которым, опять же сугубо с моей точки зрения, рядом делать нечего... приобретая атрибут “политическая”, философия просто перестает быть философией — наукой об универсалиях. Поэтому утверждения политико-философского характера довольно часто приводят меня в недоумение. Например, в данном случае мне кажется странной сама предпосылка, из которой следует, что разные страны могут — или даже должны — чему-то учиться друг у друга. Несмотря на безусловное признание мною реальности глобализации, я продолжаю считать, что каждый национальный опыт уникален и что воспроизведение чужого опыта на другой территории (или даже на той же территории, но в другое время) неизбежно приобретает гротескно-уродливые черты. По этой причине и любые оценки извне обычно лишены в моих глазах исторической ценности. Как русский, способный в силу своей биологической причастности к этой стране оценить российские нормы жизни изнутри, я и прежде не видел, и сейчас не вижу особых успехов в налаживании “мирного сосуществования разных народов, религий, культур, традиций и языков” на территории России — вне зависимости от того, имеем мы в виду Россию и Кавказ или Россию и Украину. Ни принудительное показное братство народов советского времени, ни теперешнее раздутое до неимоверности чувство собственного достоинства россиян по отношению к остальному миру не представляются мне тем идеалом, к которому имело бы смысл стремиться другим. Особенно с учетом того, что национальной бравады не занимать ведь и европейским странам — в том числе и крохотной Дании, в которой я живу и которая перманентно испытывает головокружение от собственной значимости. Например, тогда, когда — в составе объединенных войск НАТО — посылает горстку солдат налаживать порядки в мусульманском мире. Так что в этом отношении я скептик и полагаю, что ни Россия у Европы, ни Европа у России ничему хорошему не научатся, даже если и отправятся друг к другу на выучку. Впрочем, я думаю, что едва ли отправятся... и слава Богу.

2. Если исходить из того, что в настоящее время любое общество на населяемом нами континенте в той или иной степени мультикультурно, поскольку в исторических рамках мультикультурализма оно просто не может быть другим, то особенности каждого такого мультикультурного общества — включая российское — объясняются единственно спецификой составляющего именно его набора наций. В этом смысле Россия, кажется мне, надолго еще обречена сохранять оставшуюся в наследство от советских времен национальную структуру как по набору составляющих ее, в том числе и на данный момент, национальностей, так и по исторически сложившимся между ними отношениям. Правда, по моим наблюдениям, сценарий “старшего брата” постепенно утрачивает черты советской романтики: сегодня мы, видимо, находимся в той фазе этого сценария, где “старший брат” уже положил глаз на добытую младшим братом жар-птицу и не прочь присвоить ее себе, но пока еще не знает, что делать с самим младшим братом. Ибо, как учат нас русские народные сказки, дело никогда не в родстве — дело всегда в жар-птице. А поскольку “масса” старшего брата обычно превосходит “массу” младшего, принадлежность жар-птицы, как правило, легко прогнозируема. Впрочем, едва ли российское национальное большинство в этом смысле сильно отличается от любого другого национального большинства нашего времени: национальное самосознание граждан почти всех более или менее известных мне стран в последние годы приобретает черты сознания националистического — и эта тенденция меня очень настораживает, чтобы не сказать пугает. Я бы не подстегивал и без того уже весьма и весьма спорую глобализацию, помня о том, что любое насильственно учреждаемое общественное устройство рождает тем более грубое сопротивление, чем выше степень насилия. Вероятные же пути развития мультикультурализма на территории России... увы, путь я вижу только один: в направлении всем нам уже хорошо знакомого и совершенно беспросветного положения дел, когда культурам национальных меньшинств в лучшем случае разрешается быть “национальными по форме”, а содержание этих национальных по форме культур определяется и диктуется культурой большинства. Хотя оно и понятно,
но — грустно, грустно и грустно.

3. Отвечая на первый вопрос, я уже признался в том, что не считаю возможным трансляцию национального опыта. То же самое придется сказать и по поводу опыта исторического — в частности, опыта Советского Союза: опыт Советского Союза неотделим от самого Советского Союза и может предлагаться только “в наборе”, поскольку любой иносистемный элемент, внедряемый в новую систему, в перспективе неизбежно искажает эту систему, нарушая прежние системные связи. Вот почему подобного рода заимствования — во избежание разрушения системности — оказываются в конце концов не более чем заимствованиями вербальными: как греческая демократия, рассматриваемая в качестве источника европейской демократии, не имеет с ней ничего общего, кроме названия, так и Советский Союз едва ли возможен в каком-либо ином, чем изначальный, пространственно-временном варианте. Что же касается мирового опыта... Гегель говорил, что человечество ничему не учится у истории, и мне кажется, он был прав. А потому корректность словоупотребления “мировой опыт” вызывает у меня большие сомнения.

Алексей Малашенко

Вечный процесс

Слова Баумана должны льстить российскому самолюбию. Но вот существует ли в природе то, о чем он пишет? Существует ли российское национальное сознание — вот в чем вопрос. Мне представляется, что оно только начинает формироваться и трудностей на этом пути хоть отбавляй.

Бауман считает, что россияне “обрели умение жить вместе”. Я бы выразился осторожнее: жители Московского государства, впоследствии Российской империи, учились жить вместе, давая друг другу уроки не только согласия, но и жестокой вражды. Можно условно считать, что “курс совместного проживания” начался после взятия в 1552 году Казани. (Хотя кое-какой материал накопился уже в ходе русско-ордынских отношений.) История захвата Россией огромных территорий, вхождение в ее состав сотен народов (Поволжья, Сибири, Кавказа, Туркестана) — история бескомпромиссной борьбы и мучительного взаимного приспособления. Этнокультурное, религиозное “притирание” — наверное, самый болезненный исторический процесс. Он, так сказать, проходит по живым людям ежедневно, ежечасно, вызывая у обывателя чаще взаимное отторжение, которое только спустя поколения перерастает в привычку жить с иноязычным, инокультурным соседом. Например, Москва (говоря по-нынешнему, федеральный центр), с одной стороны, всячески подавляла, даже уничтожала ислам, пытаясь христианизировать мусульман-татар, но с другой, впоследствии, начиная где-то с XVIII века монархия делала реверансы в сторону представителей мусульманства, русские цари выступали покровителями ислама.

Мне кажется, что в последние три десятилетия своего существования Империя стала обживаться в своей, как говорят ныне, полиэтничности и поликонфессиональности. Составляющие ее народы становились “подданными государя”, а имперский аппарат все четче начинал ориентироваться в подведомственном ему культурном многоцветии. Россия не была и не могла стать “плавильным котлом” смешения культур, ибо каждая культура базировалась на своей земле, сохраняя территориальный очаг. Не знаю, можно ли назвать эту ситуацию мультикультурной, но сосуществование традиций было налицо. Притом, что более продвинутая русская культура, безусловно, оказывала позитивное влияние на народы Средней Азии и Кавказа. Продвижение русского языка, новых политических институтов, передовых для того времени технологий, создание системы образования производило ассимиляционный эффект на часть местных элит. Но в то же время власть всегда давала возможность следовать местным традициям и все меньше посягала на идентичность нерусских народов.

Пришедшие к власти в 1917 году большевики формировали собственную внутреннюю политику в стране, в том числе в национальном вопросе и в отношении религий. Однако они унаследовали некоторые традиции империи.

Непосредственно после захвата власти, в ходе Гражданской войны, учитывая, что Ленин и соратники первоначально надеялись, что именно входившие в состав России этнические меньшинства, “народы Востока”, станут проводниками революционных идей, им (этим народам) предоставлялась широкая автономия, возможность создавать свои квазигосударственные очаги. Одновременно большевики поддерживали национальные и религиозные традиции, в том числе лояльных им представителей ислама (возникло целое движение “красных шариатистов”), рассматривая их как один из инструментов классовой борьбы.

Даже несмотря на то, что, укрепив свою власть, коммунисты начинают бороться с “местными национализмами”, они по-прежнему, хотя и неофициально, дозволяют национальным меньшинствам жить в соответствии со своими этнокультурными и религиозными обычаями. Здесь уместно сравнить отношение советской власти к православию, которое беспощадно преследовалось, с ее же отношением к исламу, соблюдение традиций которого в принципе разрешалось.

Отношения между народами внутри СССР складывались весьма непросто. Межнациональная напряженность существовала всегда, но она нивелировалась тоталитарным режимом. Все нынешние конфликты — грузино-абхазский, карабахский, узбекско-таджикский, ингушско-осетинский и т. д. – прямое наследие советской власти, которая, создав предпосылки к этим конфликтам, затем десятилетиями была вынуждена мучительно их сдерживать. После исчезновения же исчерпавшего себя режима все эти конфликты до крайности обострились. Так что “дружба народов” и советский вариант мультикультурализма были возможны исключительно в советских условиях. Но советский опыт может быть полезен.

Нынешний же российский мультикультурализм сопоставим с европейским лишь отчасти. В Европе речь идет исключительно о мигрантах, пусть даже в третьем, четвертом поколении, иными словами — о пришельцах, принесших свою, чуждую культуру, которая, как показывает опыт, отторгается “аборигенами”. Эксперимент параллельного и равноправного сосуществования своей и пришлой культур пока имеет негативные последствия. Впрочем, как и ассимиляция чужаков, их полная интеграция в европейское общество.

В России же положение сложнее. С одной стороны, у нас есть, так сказать, классическая миграция из Центральной Азии, Азербайджана, но она так или иначе, в определенном смысле — “полуговорящее” по-русски наследие СССР. Другая, внутренняя миграция – выходцы с Северного Кавказа, которые являются гражданами России, но вместе с тем и носителями ценностей и поведенческих нормативов, отличных от общероссийских. Опыт общения с внутрироссийской мусульманской миграцией труден для восприятия европейцев. Мультикультурализм в России — феномен, качественно отличный от европейского опыта. Взаимное использование опыта, безусловно, возможно, но лишь с большими оговорками. Европа и Россия с этой точки зрения — разные модели. Повод для разговора есть, совместное обсуждение мультикультурности как идеи, как концепции необходимо. Но при всем том крайне важно избегать обоюдного стремления к имитации. Знание иного опыта полезно, но копирование его неизбежно приведет к негативным последствиям. Так что будем осторожны.

Мне вообще представляется в корне неверным подход, который предполагает некое окончательное разрешение проблемы сосуществования носителей разных культур. Такое сосуществование должно восприниматься как вечный процесс, в ходе которого будут постоянно возникать новые, порой очень неожиданные варианты решения проблемы.

Афанасий Мамедов:

“Мы спасемся через русский язык XIX века”

1. Все, что говорит Зигмунт Бауман, очень интересно, красиво и, главное — политесно. Но я все-таки надеюсь, что Европа не будет жить через тридцать лет, как Россия сегодня. Россия — огромная держава, со своим, только ей свойственным укладом. Значительно более хищным. Но еще более хищен уклад Юга. (Читай “Казаки” Толстого.) Кавказ — действительно “особый случай” для России, вот только отношения с Кавказом складывались задолго до Азовских походов Петра I. И складывались по-разному. Проблемы России на Кавказе, вернее на Северном Кавказе, если уж быть точными, это проблемы пассионарности. Ослабнет пассионарность — и не будет проблем на Северном Кавказе, будут проблемы в другом месте. Но ни одна проблема так не страшна России, как проблема потери чувства меры. Причем, тут надо помнить, все начинается с Власти. “Россия сегодня живет так, как Европа будет вынуждена жить лет через тридцать”. Это означает откат далеко назад не только англо-саксонской цивилизации, но всей нашей в целом.

2. Будущее российского общества в сохранении субкультур. Россия должна перестать бояться потерять свое “русское” лицо. Лицо России — составное: нос курносый, брови сросшиеся, скулы подняты, запястья шерстисты. Россия должна сказать “нет” национализму всех мастей. И главное — не бояться кармических долгов. Они изживаются. И в изживании этом участвуют не только русские. Вообще у меня такое чувство, что России нужно просто выиграть время, что говорится, малость “продержаться”, не наделать новых больших глупостей на Западе и на Кавказе, сохранить границы на Дальнем Востоке, не сожрать самою себя. Но при всей свободе, как бы европейскости, необходимо заботиться об охране русского языка. Все пути развития “российского мультикультурного общества” идут через русский язык и русскую культуру. Мы спасемся через русский язык XIX века. Он должен стать нашим культом. Нашим метафизическим союзом.

3. Прежде чем ответить на заданный вопрос, следует для начала вскрыть наше общее заблуждение: из прошлого можно перенести чемодан со шмотками (вспомним “Дар” Набокова), но не дружбу народов. Да и не было таковой. Была другая дружба — “народная”. А народа того уже нет, а если есть, то лишь его валидольные остатки, существующие в других границах, условиях, не объединенных общим языком и пенсией. Посоветовать можно все, что не противоречит аврамическим нормам общежития, из прошлого СССР или Европы — все равно, но эти советы будут носить характер трапезной беседы в отеле “Перепутье”: кофе на десерт, табачный дым, согретый ладонями коньяк… помощь Африке, революция в арабском мире… пожертвования олигархов… новые станции метро… Дело в том, что мы отметили ХХI век и третье тысячелетие выстрелами шампанского, мы погуляли крепко и забыли, что вошли в новую эру, однако, как прежде одухотворяем настенные часы, ждем боя, проецируем собственную душу в предметы и стараемся воспользоваться опытом вчерашнего дня в наступающем завтрашнем. Мы путаем душу древнюю, доисторическую универсальную, с душою вырождающейся фрагментарной, боящейся совокупности. Мы не замечаем или не хотим замечать, что уже электричество переселило нас в другой мир, по сути, на другую планету, и что тот мир обладает иным содержанием, иными нормами морали; от нас зависит, будет ли курсор задерживаться на духовном и как долго. Катастроф, роковых столкновений не избежать. Единственный опыт, которым мы можем воспользоваться, — это опыт религиозный. Но тут тоже не все просто. Мы вместе с верой в Бога должны сберечь в третьем тысячелетии божественно-сакральную суть доисторического бытия. Именно поэтому не важно, что было при жизни Цезаря, а что во времена СССР. В новом времени другое важно — выработать моральные качества, соединяющие нас с той древней, универсальной душой.

Захар Прилепин:

“Бауман, конечно, лучше меня знает, что в качестве учителя Европы нас точно не примут”

1. Да, Зигмунт Бауман безусловно прав, и я, в меру голосовых связок, кричу об этом уже второе десятилетие. Тогда, в начале 90-х, людей рассуждавших подобным образом, именовали “империалистами”, “националистами” и вообще рассматривали как носителей пещерного сознания. Спустя двадцать лет, как мы видим, подобные рассуждения становятся признаком здравого смысла. Через год это будет модой и, что называется, трендом.

Беда в том, что модой и трендом это станет тогда, когда Россия уже не будет иметь ничего, что позволит ей быть хоть как-то привлекательной хоть для соседствующих с ней стран (бывших республик), хоть для иных народов, которым придется разделять участь русских. Ведь что собой являет наше государство? Китайцы называют нынешнюю Россию “медленно тонущий корабль”. Да, в свое время мы проявляли чудеса толерантности и взаимопонимания с десятками и даже сотнями народов (только в Нижегородской области, где я живу, есть постоянно живущие здесь представители около 100 национальностей).

Ну и что теперь? Что мы можем предложить этим сотням народов? Прийти на нашу палубу потанцевать вместе с нами наш лебединый танец? А потом, Бауман, конечно, лучше меня знает, что в качестве учителя Европы нас точно не примут. Представляете, заявляемся мы туда и говорим: “Советский Союз достиг в реализации мирного сосуществования народов, входящих в его состав, огромных успехов”. Свистеть начнут еще до окончания фразы. Или подумают, что это такая шутка.
А это не шутка.

2. Перспективы следующие: при определенном и вполне ожидаемом стечении обстоятельств (кризис, возросшее противоборство экономических или криминальных кланов, крупный теракт и т.д.) Россию ожидает новая кавказская война и отделение ряда территорий. При определенном и вполне ожидаемом стечении обстоятельств (кризис, возросшее противоборство экономических или криминальных кланов, крупный теракт и т.д.) Россию ожидают крупные межэтнические стычки во многих городах и селениях, а также в Москве. В России ожидается появление ряда мрачных политических клоунов, которые будут все более и более жестко разыгрывать “националистическую карту” (в то время как надо делать реальную ставку на “имперскую карту”), обращаясь к самым темным и жутким сторонам человеческой психики и вообще к чертам до недавних пор малосвойственным русскому человеку.
Однако и либеральная общественность со своей стороны будет все более и более крикливо и глупо бороться с возвращением “имперских фантомов”, “реабилитацией советского пещерного сознания” и, стреляя по мрачным политическим клоунам, вытаптывать и охаивать вообще все живое и здравомыслящее на своем пути.

3. Из опыта Советского Союза можно позаимствовать только одно: хотя бы то, минимальное, как было в Советском Союзе, сочетание не только риторики с практикой. Советские вожди говорили о том, что они хотели реализовать (даже если реализовать не могли в принципе). Нынешние вожди говорят о том, чего реализовывать не хотят, не собираются и не будут. Поэтому они могут что угодно позаимствовать, но носить и использовать все равно не станут.

Александр Проханов:

“Задача российской власти — создать идеологию многонационального государства”

История России — история русских империй. Империя — это симфоническое отношение друг к другу пространств, народов, культур, верований. Это гармонизация всех этих во многом противоречивых отношений, интегральное соединение всех этих сущностей и потенциалов. В прежнее, царское время, в период, может быть, колонизации Кавказа или Сибири симфония достигалась тем, что русское население, русская культура были могущественнее остальных соседних народов и культур, потому что русский этнос бурно развивался, численность русских увеличивалась, а сама по себе православная культура была восхитительной и превосходила по возможностям культуры малых и малочисленных народов.

Советский Союз, восстановив империю, которая разрушилась во многом по национальным признакам в феврале 17-го года, решил проблему по-своему. Он, по существу, отменил национальности. Он создал наднациональную, интернациональную идеологию. Создал общенациональную мечту. Создал утопию. Утопию коммунизма, утопию общего добра, красоты, которая была неизмеримо важнее и значимее, чем отдельно взятая национальность. Причем Советский Союз предложил своим народам эту утопию реализовать — он начал строить такое общество, он создал огромную артель, огромную площадку, на которой все народы были вовлечены в общее дело. И в этом общем деле русский не разнился с евреем, а казах с украинцем… Они занимали равноценные места в иерархии не по национальному, а по личностному принципу, по принципу талантов и достоинств.

И так продолжалось семьдесят лет. Империи позволял существовать наднациональный мир, который должен был растворить в себе нации. Когда Советский Союз был разрушен, а вместе с ним разрушена и советская идеология, в том числе и интернациональная, то усилиями либералов, — партийных в том числе, — из Советского Союза стали выковыривать народы, искусственно создавать национальные революции, формулировать концепцию национальных государств — Россию также стали называть национальным государством, — и, конечно, все народы шарахнулись в стороны друг от друга. Казахи или, скажем, эстонцы убежали от России, а Россия в свою очередь начала убегать от Армении, Средней Азии, Азербайджана. Оставшаяся после Ельцина Россия, которую мыслили национальным государством, на самом деле таковой не являлась, и превалирование русского народа вовсе не обеспечивало национальную доминанту, потому что русский народ к этому времени был ослаблен, стал деградировать и уменьшаться в численности, а имеющиеся в составе России другие народы — в особенности кавказские — переживали пассионарный период, бурно размножались и переживали период экспансии. В этом смысле возникло много внутриимперских, внутринациональных конфликтов, которые кончались чеченскими войнами, а сейчас отзываются эхом всевозможных кавказских восстаний.

Поэтому задача сегодняшней российской власти, которая конечно же заинтересована в сохранении государства и страшно боится распада — который вполне возможен, — состояла в том, чтобы не просто подавлять национальные восстания и не просто покупать национальный мир, как это делается в Чечне, закачивая туда огромные деньги, а создать идеологию. Идеологию полиэтнического многонационального государства. Она могла бы стать идеологией того, что сегодняшняя Россия по-прежнему является империей, по-прежнему носит имперский характер, хотя и оскопленный, уменьшенный, ослабленный, обессиленный. Причем это империя такого рода, что русский народ в ней, который, конечно, является очень важным, важнейшим компонентом, тем не менее, не есть единственный империообразующий, государствообразующий народ. Такая же имперская, государствообразующая роль лежит на всех народах России, и этим самым все, даже самые малочисленные, народы России возвышались бы в своем статусе, в своем мировоззрении. Они все стали бы столпами, на которых держится единый имперский российский свод.

Евразийский союз, провозглашенный Путиным, — по существу, стремление восстановить геополитическую архитектуру, которая должна будет еще больше упрочить ансамбль сегодняшней слабой имперской России. И конечно же необходимо запустить настоящее, реальное возрождение и развитие. Развитие, в котором все народы, все территории, все коммуникации, месторождения, все человеческие потенциалы станут крайне необходимыми и будут равными в своих усилиях.

Магомед Толбоев:

“Я — аварец, моя жена — русская, двое наших детей — православные, двое — правоверные мусульмане, а культура у всех — взаимно общая”

Я как доктор исторических наук, специализирующийся в области истории народов (этносов) Северного Кавказа, абсолютно согласен с польским социологом Зигмунтом Бауманом. Мне неоднократно приходилось на дискуссиях о вхождении народов Северного Кавказа в Российскую империю защищать концепцию взаимного влияния культур народов Северного Кавказа и русской (славянской) культуры. Исторических примеров тому много. Сам я — аварец, моя жена — русская, двое наших детей — православные, двое — правоверные мусульмане, а культура у всех — взаимно общая.
Европе в этом смысле еще предстоит пройти свой исторический путь, и для них Российская Федерация — хороший пример. Что я заметил, бывая в десятках стран, от Европы до Австралии: мы, северокавказцы, трудно воспринимаем уклад жизни, культуру этих, как говорят, цивилизованных стран. Несмотря на технологические и бытовые удобства, Запад не может похвастаться реализацией принципа триединства: суверенитет, нация, государство.

Российское государство еще более будет укрепляться своими внутриэтническими связями, а европейские народы вряд ли согласятся расстаться со своими вековыми традициями — государственностью, суверенитетом, культурой.

То, что связано с заимствованием друг у друга полезного, нажитого веками, — это будет происходить без участия власти, эволюционным путем, а это путь долгий.
России же будет очень полезно выйти на уровень демократии Запада, особенно в области защиты прав человека и равенства всех граждан перед Законом.

Самый главный недостаток России в период с 1999 по 2011 год — это процветание коррупции в страшных масштабах — от простых чиновников и губернаторов до Генеральной прокуратуры. Надежда одна — на ФСБ и ФСО.

Владимир Хотиненко:

“Единственный способ достичь в России единства — терпение и взаимные компромиссы”

Конечно, высказывание Зигмунта Баумана льстит нашему самолюбию. Проливает бальзам на раны. Очень хотелось бы верить в его слова, но, честно говоря, не слишком верится. Сам по себе опыт России в разных его проявлениях уникален. Это действительно было замечательное сожительство разных наций без конфликтов и противоречий, если не считать каких-то локальных недоразумений, на бытовом, скажем, уровне. Даже при тех крайностях, что допускал Сталин. Я на каждом углу об этом твержу: посмотрите, как мы жили, как все это было замечательно… Не уверен, что удастся найти какие-либо более успешные формы общежития.

Однако говорить об этом можно лишь в прошедшем времени. Прежний опыт не вписывается ни в современный европейский контекст, ни в современный российский. Надо отдавать себе отчет в том, что это был опыт другого социального устройства. Сейчас условия настолько изменились, время поменялось столь решительным образом во всех своих проявлениях, что я не знаю, в какой мере способны сегодня работать методы прошлого. В России они, кажется, пока, слава богу, отчасти работают. Но, повторюсь, лишь отчасти, в общем. Что же до Европы, то боюсь, что она еще не столкнулась со всеми национальными проблемами, а когда столкнется, будет поздно что-либо менять. Европа обнаружит, что она изменилась, когда изменится. Я часто туда езжу и вижу, что там происходит.

Думаю, Европа потерпит крах по одной простой причине — там пытаются смешать все культуры в одно европейское вненациональное пространство. Это категорическая ошибка. Надо было тоньше работать, не с такой поспешностью. Европу подвело, в числе прочего, желание вырвать из зоны влияния России какие-то куски и быстренько втиснуть их в общеевропейское пространство, когда те совершенно к этому не готовы.

К сожалению, европейские политики производят на меня чудовищное впечатление. Они напоминают детей, играющих в песочнице, лепящих игрушечные куличики, разговаривающих с куклами… Эти люди приведут Европу к полной катастрофе. Для них не существует понятий о национальном своеобразии. При всем том, это не вопрос наций, это вопрос природы — объективные законы природы, которые породили разные этносы и культурное разнообразие. В одних местах растут пальмы, и люди там едят финики, у нас растут березки, и мы пьем березовый сок… В каждой особенности есть свое очарование, своя прелесть. Однако это не лирика, а внешнее выражение законов природы. И когда политики забывают о них, это грозит очень плохими последствиями. Потому что на самом деле мы — дети природы и более ничего. Кажется, что человек может все отрегулировать, но это большое заблуждение…

Что делать? По моему глубочайшему убеждению, ответ совершенно однозначен. Единственный способ достичь в России какого-то единства — терпение и взаимные компромиссы. Мир всегда был таким. Всегда существовали мощные националистические, центробежные потоки. И всегда существовала реакция на них: дескать, давайте отделим их и пусть они сами там определяются… Тем не менее нет иного рецепта жить в согласии, кроме как говорить, договариваться, принимать многообразие, уважать национальную идентичность соседей.