Ната Сучкова (Сучкова Наталья Александровна) — поэт. Родилась в Вологде в 1976 г.
В течение четырех лет издавала в Вологде литературный альманах “Стрекоза”. Окончила Литинститут им. А.М.Горького в 2006 г. Автор книги стихов “Лирический герой” (М., 2010). Стипендиатка Русского ПЕН-центра и Фонда Альфреда Тепфера (Германия) 2000 г. Лауреат VIII Международного литературного Волошинского конкурса (2010 г.). В журнале “Дружба народов” печатается впервые. Живет в Вологде.

 

               * * *
Городишко захолустный: винстон лайт да телик,
Убредешь к часовне разве, подгоняем ветром,
Подойдет к ограде робко, тихо спросит время —
Никогда здесь не бывало никого с мольбертом!
Широко расставив ноги, смотрит-ротозеет,
Имя спросишь — не ответит, кажется, с приветом,
В синих штопаных рейтузах, в кофте бумазейной,
С оглушительно шуршащим на ветру пакетом.
Городишко захолустный — росчерк карандашный,
Капнешь масло на подрамник и сугробы — тают.
Улыбнется, снова спросишь, тетка крикнет: “Машка!”
Городок провинциальный — все друг друга знают.
На пакете у Маруси золотое “Gussi”,
А в пакете банка с красным краснодарским чили,
Что она ни скажет дома — ни за что не пустят,
Есть ли кто еще в ответе, чтобы приручили?

 

               * * *

Смотри, она по воздуху идет,
она идет, идет, а не летает,
он провисает под ее шагами,
он прогибается, он тоненько поет.
И песня из-под облака плывет,
и легкая собака подлетает,
и купидон замерзший замирает,
он вкладыши из жвачек вынимает,
он облака обклеивает низ,
вот только не дари ему “Love is…”,
он юмора, увы, не понимает.

Ну что ты смотришь — старый идиот?
У облака, как у мастифа, морда,
скажи ей: “Нынче чудная погода!”,
пока она по воздуху идет.
Пока она не снизошла с моста,
пока она не выбрала тропинку,
которую мастиф твой протоптал,
скажи ей: “Нынче, право, красота:
собака, дерево, фонарь, блондинка…”,
пока по воздуху скользят ее ботинки:
“Смотрите, это облако как дом!”
пока не отвернулся купидон,
чтобы наклеить глупые картинки.

 

               * * *
Теплое облако синее
можно поймать за хвост,
даже не нужно усилия —
выпрямись лишь во весь рост.
Солнце блестит на радужке,
пар преломляет свет,
синее облако — бабушка,
белое облако — дед.
Ты все такая же вредина —
прыгни — раз, два — и повис,
вон, от ее передника
свесился краешек вниз.
— Бабушка, видишь, там радуга?
Как мне достать до тебя?
Только она, аккуратная,
фартук уже прибрала.
— Спи, мой хороший, полно-ка,
я ведь и так с тобой, —
и укрывает облаком
с вышивкой набивной.

 
 

               * * *

Эта маленькая пекарня, этот тонкий дух дрожжевой,
я стою под ним — привыкаю, как под теплой водой дождевой,
как куличики выпекаю из речного песка на песке,
а вода в рукав затекает и становится хлебом в руке.
Эти удочки — бога ради! — эти скользкие камни на дне,
Александр Анатолич — блокадник, я гуляю с ним по воде.
Форму круглую доставая, белый мякиш смотря на просвет,
дома бабушка молодая нас давно уже ждет — обед.
Эта корка — спеклась и прогоркла, почему мне при нем — опять! —
почему мне так страшно неловко даже корочку пусть оставлять?
Невозможно и невыносимо то, что это увидит он —
почему мне дается насильно этот сладкий мучительный сон?
Этот берег — в ветвях заскорузлых, эти камни — на скользком дне,
Этот воздух — тяжелый и вкусный, точно хлеб на войне и не.

 
 

               * * *
На этой земле есть его отпечаток —
есть то, что испорчено, сломано.
Ворона на ветке сидит, как перчатка —
Потерянная, огромная.
Он ходит с завязанными глазами,
по улицам и по аллеям,
как будто к дорогам его привязали,
как будто летать не умеет.
Как будто он то, что когда-то запомнил,
в себе в сотый раз повторяет,
а крик догоняет — картавый, вороний,
и в спину его ударяет.
Обветрены руки и ржаво-кирпичны —
Цветут, как по ситцу гвоздики,
и гаснет в нем крик, точно благовест птичий
во колоколе безъязыком.

 

               * * *
Кабы ветер северный детку не продул,
Кабы дурь из девочки никуда не вышла,
Я ее отправлю в город Истамбул
С первым подвернувшимся воришкой.
Сядет моя девочка — ножки по-турецки,
Глянет — очи черные, брови как смола,
Ковырнет птифуру с греческой орешкой
Золоченой вилочкой, тонкой, что зурна.
Ой, блестит у деточки изумруд на ушке,
Ой, щекочет деточку южный ветерок,
Черной-черной полночью в номерочке душном
Поцелует девочку честный фраерок.
Что не спится фраеру, что неймется фраеру?
Что поможет дарлингу, что остудит кровь?
В кружевных подвязочках холодящий браунинг,
Безотказный браунинг, быстрый, как любовь.
В Царе-граде-городе да с моей подружкою,
Сладкой моей девочкой он идет на дело,
В первоклассном номере, как платок надушенном,
Косточки вишневые на манишке белой.

 

               * * *

Коньками нацарапанный,
пробитый до воды,
как детские каракули,
висит над домом дым.
Несешься вверх, ужаленный,
зима поет во рту,
а дым — он отражается,
засахарен во льду.
Рисуют ноги кренделя,
и вертится земля,
с тоскою смотрят на тебя
твои учителя.
Блестят надменные очки,
и лепятся правее
твои — с натяжкой — троячки
по чтению и пенью.
Но что они не говорят,
ты знаешь, будет твердой
по рисованию твоя
небесная четверка.

 

               * * *

Вдруг в раю пошел снег. Невесомый, крахмальный,
Он мешается с бабочками, мотыльками,
Он идет, будто снег, он кружится, он липнет
На ресницы огромных дрожащих колибри,
И визжащие дети, распробовав — сладкий!
Ловят снег в кружевные сачки и панамки.

Добродушный медведь, вдоль прибоя пошлепав,
Собирает, ворча, их сандальки и шлепки,
Закрывает сундук, полный сахарной ваты,
На тележку относит, и сам виновато
В толкотне, беготне — снег идет настоящий! —
Наполняет им трубочку — сладким, хрустящим.

Спит под деревом волк, километры набегав,
И ему снится снег, много белого снега!
Обнимают за шею и треплют за холку,
Одного не хватает чудесному волку,
Спит под деревом волк — у него выходной,
Снег идет и идет — очевидный такой.