Маршрут
 
От Славянска до Дербента —
сутки тряского пути,
скверного асфальта лента.
Легче горы перейти.
Кто уходит с рюкзаками
по тропинке через сад,
где у глаз и под руками
сливы черные висят?
 
Вы вернуться не могли бы,
этот путь — в один конец.
Смуглый хлопец из Магриба
по таким маршрутам спец.
До последнего момента
остается полчаса.
В древней крепости Дербента
с кровью смешана роса.
 
 
           Осадок
 
Глубок осадок тишины в разрушенном дому.
Он синим пламенем горел, не спать, не жить ему.
А запоздалые жильцы несут последний скарб,
и экскаватор на парах — как королевский краб,
и, две платформы накидав обломков кирпича,
фигуры движутся в пыли, по-тюркски лопоча.
Глубок осадок тишины в подвальном этаже.
Железом лязгала она, порушенным уже.
Она, условно говоря, уже давно не тишь.
И ты, глотая боль и пыль, в беспамятстве стоишь.
 
 
 
           * * *
За окном норд-ост ревет в куртине,
тот еще солист.
Держится на скрюченной рябине
желтый дряблый лист.
Рвешься на последний жалкий рубль
пятаки спасать.
Дружбу на естественную убыль
нелегко списать.
 
 
           Сигареты
 
Земледелие. Стройка. Ухабы.
Темен взор обмирающей бабы,
налопатившей кучу песка.
Тощим стадом бредут облака.
— Эй, подруга, ссуди сигареткой! —
К ней свернуть аварийною веткой,
на которой застрял порожняк,
мне накладно, обутой не так.
 
Я пойду, к сожалению, прямо.
Переезд. Товарняк. Пилорама.
Не услышит, но я говорю:
— Извините, давно не курю.
Как всегда, убываю куда-то.
Однозначно просрочена дата,
что влияет на выбор пути.
Знай, водитель, баранку крути.
 
Земледелие: луг, огороды.
Перелески. Случайные броды.
Хлипкий мост и болотце с пятак.
Я, конечно, одета не так.
Откровенно дрожу, не тушуюсь.
Я когда-нибудь переобуюсь
и пальтишко на рыбьем меху
непременно сменю на доху.
 
Я — не ваша забота, водитель.
Вы крутите баранку, крутите.
Не хотелось бы ухнуть в кювет.
Правда. Нет у меня сигарет.
 
 
           * * *
 
Соляркой натоплены печи.
Курьерский несется в Москву.
Открытыми гласными речи,
глаза закрывая, живу,
не вижу ни неба ночного,
ни снежной притихшей земли.
Полозья вдоль русла речного
двойную черту провели.
 
 
           Обида
 
В стакане невозможное топя,
решаешь, что продержишься в сторонке.
Латаешь дружбу старую, кипя
обидой, достающей до печенки.
Брезгливо укрываясь от дождя
московского, пока не прояснится,
не станешь дверью хлопать, уходя:
едва притихла нервная столица.
 
 
           * * *
На майских идах ветер тормознул.
Явились ласточки, прибавилось щеглов.
Дерутся селезни под голубиный гул —
да я не птичница, а ты — не птицелов.
Пролью немного красного вина,
качнется стойка. Что это со мной?
Роняет шишки старая сосна.
Чужая сакура цветет на Крепостной.
Не достает ни почта, ни молва.
Наш телефонный номер устарел.
Пускай недосчитается Москва
двух не обремененных плотью тел.
 
 
           Смоленская типография
 
                                                          Т.Б.
 
Возникнув в затяжном апреле,
отчаянно привычна грусть.
С посмертной книжкой не поспели
к рождению… Да ну и пусть.
Забьют смоленскую дорогу
другой товар, иная кладь.
А эту книжку-недотрогу
из типографии — не брать!
Слезой, припрятанной по-женски,
кого попало не дари.
Пусть обретаются в Смоленске
твои клесты и снегири.
Не лечит время, а калечит.
На тающий апрельский лед
на Патриарших ветер мечет
весь сор, который соберет.
Недостает душе отваги,
она боится новой лжи.
Лежи в оберточной бумаге,
судьба посмертная, лежи.
 
 
           Экзистенция
 
                                                      Памяти А.М.
 
Совершенство купила по сходной цене.
Словно в сейфе пылятся мои раритеты
на чердачном полу,
и не надобно мне
принимать без конца дармовые советы.
Чур меня! Пронесло сквозь такой брик-а-брак,
что пришлось отдохнуть на голодной диете.
Пахнет шпанскою вишнею шведский табак.
Тех, кто жизни учил, больше нету на свете.