Меружан

От переводчика

Разговор о поэте — это, конечно, разговор о стихах. Остальному следовало бы уместиться в короткой биографической справке, в комментариях и сносках. Однако в случае с Меружаном этим правилом надо пренебречь и начать именно с биографии.

Меружан (Меружан Ованесян) родился в 1940 году в Эчмиадзине.

При коммунистах он был инакомыслящим, убежденным и, с позволения сказать, наследственным. Одного его деда большевики расстреляли в 1922 году, на заре советской власти в Армении, другой, о. Адам, священник ошаканской церкви св. Месропа, погиб в 37-м. Тогда же погибли два его дяди, братья матери, а отец, арестованный в 39-м, оказался счастливчиком и через год вышел на волю.

Арестантская одиссея самого Меружана началась, когда ему только-только стукнуло восемнадцать. Отсидка продлилась год, и вот уже Меружан — студент филологического факультета в Ереванском университете. Но вместе с шестью товарищами он создаёт Армянский молодёжный союз, пишет статьи и листовки, требуя возвратить Нагорный Карабах и Нахичевань. В конце 63-го подпольщиков арестовали; последовало “дело семи”, и Меружан получил пять лет. И отсидел от звонка до звонка — в Мордовии, в лагере, и во Владимире, в том самом централе. С кем только не встречался Меружан за колючей проволокой — Андрей Синявский, Анатолий Марченко, Эдуард Кузнецов. Особенно близко он сошелся с Юлием Даниэлем, оказавшим на него заметное влияние. Меружан и сегодня говорит о нём исключительно в превосходных степенях.

Он не писал просьб о помиловании; напротив, отличался строптивостью, многократно стоившей ему карцера. По возвращении в Армению Меружану добавили год гласного надзора, а сверх того — пожизненный волчий билет. Окончить университет ему не позволили, печататься под своим именем он не мог; изредка публиковался под псевдонимами, сочинял рефераты для слушателей Эчмиадзинской духовной семинарии, работал на стройках. И лишь изредка по недосмотру компетентных органов ему удавалось тиснуть — и под собственным именем! — стихи. Впрочем, чтобы подсчитать эти случившиеся за полтора десятилетия недосмотры, с лихвой хватит пальцев одной руки.

Зато когда в Армению приезжал из-за границы визитер, чьи контакты с эчмиадзинским отщепенцем были бы нежелательны, Меружана на недельку-другую сажали в кутузку “за хулиганство”. В конце концов, он надоел гебешникам; от него надумали избавиться всерьез. И в 1983-м — очередной арест. Дело фабриковали долго, без малого три года; Меружан дожидался своей участи в тюрьме. Приговор грянул уже в 86-м — четырнадцать лет лишения свободы! Вдумайтесь, объявлена перестройка, через полгода выпустят академика Сахарова, следом вернутся домой почти все “политические”, кто дожил до свободы.

Меружан не был знаменит. О нём, похоже, забыли. Но когда он очутился близ Красноярска, его навещал Виктор Астафьев. Он сидел в Норильске, в лагере для особо неблагонадежных; окрест бушевали не ветры гласности, но заполярные метели. Вспомнили про Меружана только в 92-м, когда власти, с которой он боролся, наконец-то, не стало.

Читая стихи Меружана, понимаешь: этот упрямый и заскорузлый диссидент отнюдь не человек из железа. Его стихи горькие, сумрачные, а лагерный цикл горек вдвойне. На каждом шагу поминается смерть, ожидание смерти, движение к смерти. Чему тут удивляться; вот и Варлам Шаламов, описывая свои состояния в неволе, сравнивал себя с мертвецом — это во-первых, а во-вторых: “И не смены, а смерти я жду”. Чему тут удивляться; вот и Анатолий Жигулин, куда более сдержанный, нежели Меружан, относительно невольничьей своей судьбы, болезненно сетовал в “Полярных цветах”: “Земля, земля! Отдай обратно мое здоровье и тепло!” Вот и Юлий Даниэль без экивоков признавался бумаге: “Всё кончено. Сейчас мне очень плохо” — и задумывался о самоубийстве.

Я не случайно привожу здесь русские имена. Меружан открывает для армянской поэзии лагерную тему. Она существует в армянской прозе — у Гургена Маари, у Мкртыча Армена, — но стихотворцы покамест ее не касались.

Меружан автор десятка книг стихов, мемуарной прозы и публицистики.