Наталья Гранцева. Ломоносов — соперник Шекспира? — С.-Пб.: изд-во “Журнал “Нева”, 2011.

 

Вряд ли кто-нибудь сегодня будет отрицать тот факт, что современное литературоведение переживает далеко не лучшие времена. Отход от глобальных целей, связанных с просвещением и развитием национальной культуры, и отсутствие творческого вдохновения породили кризис жанра, от которого мы долго не сможем оправиться.

Сам термин “литературоведение” совмещает в себе два слова: литература и ведать, т.е. “знать”. Чем же в настоящее время отличаются знания профессиональных исследователей от представлений обычных читателей, и чего нам ждать от академической науки в будущем?

Наука — “это драма, драма идей” (А.Эйнштейн). Вот этих самых идей нам как раз сегодня и не хватает. Современные литературоведческие исследования стали напоминать бухгалтерские квартальные отчеты, в которых научный анализ подменяется цифрами, таблицами, повторяющими друг друга диаграммами, выводы из которых часто настолько очевидны, что не требуют арифметического обоснования.

С другой стороны, для молодых исследователей иного пути просто не существует: самостоятельная творческая мысль в академических кругах уже давно не приветствуется. Казалось бы, и научных школ в истинном значении этого слова у нас практически не осталось — одни должности, но эти “должности” действуют не менее решительно, чем при советской власти: шаг влево или вправо от сложившейся теории — научная “смерть”.

Еще одна тенденция, которая обозначилась в последнее время, связана с отрицанием: и “петербургского текста” как носителя “сверхэмпирических высших смыслов” и ценностей не существует, и русская литература, возникшая гораздо позже западной, — не более чем подражание, и система советского образования никогда не дотягивала до западных стандартов, и решающий вклад СССР в победу во Второй мировой войне — искусная пропаганда советской идеологии.

Однако, к счастью для нас, читателей, здравый смысл отменить невозможно.
В отсутствии ярких идей и трезвого взгляда на существующие проблемы в сфере академической науки, на смену профессионалам приходят исследователи-любители. И надо сказать, что зачастую их работы заслуживают самого пристального внимания.

В прошлом году страна отмечала важный юбилей — трехсотлетие со дня рождения М.В. Ломоносова. Вряд ли кто-нибудь в России и за рубежом решится оспаривать его огромный вклад во все сферы российской науки, культуры и образования. Однако, как оказалось, все не так просто, и до сих пор существуют вопросы, которые требуют уточнения.

Наталья Гранцева в книге “Ломоносов — соперник Шекспира?” пишет: “Так уж повелось у нас — обозревая и перечисляя сделанное Ломоносовым за четверть века его активной деятельности, авторы уныло повторяют друг за другом более двухсот лет: драматургия Ломоносова слабее его поэзии, пьесы Ломоносова нельзя считать удачными, написанные им трагедии не заслужили внимания современников и потомков…”

Но так ли это на самом деле? Неужели в драматургии Ломоносову не удалось сказать ничего нового, задается вопросом автор книги и начинает свое расследование.

Наталья Гранцева рассказывает о ситуации, которая сложилась в российской науке того времени, об интригах при дворе и о немецких ученых, которые, как мухи на мед, слетались на необъятные просторы Российской империи с целью поправить свое благосостояние или создать себе имя в научном мире. Как многое в далеком XVIII веке, травля Ломоносова-драматурга современниками не обошлась без иноземного участия. Желание поучать российских коллег никогда не оставляло иностранных специалистов. “Если в научном сообществе, — пишет
Н. Гранцева, — процветала германофилия, то в литературной сфере ломоносовского времени царили французские стандарты. “Модный приговор” той эпохи — от парикмахерского искусства до сценических канонов — выносился исключительно с оглядкой на Париж”.

Ломоносова, который всю свою жизнь работал “для славы, для пользы отечества”, подобное положение дел не устраивало. Его соперник по драматургическому цеху А.П. Сумароков — “Северный Расин”, как называли его современники, — наоборот, неукоснительно следовал общепризнанным французским стандартам, описывая в своих “высокопарных и душещипательных стихах” эффектные позы, угрозы и попытки самоубийства, которые были призваны заставить неискушенного читателя расчувствоваться до слез. И что удивительно: его наследие, ни у кого не вызывает ни вопросов, ни сожалений.

Всячески открещиваясь от академической науки (этим, наверное, во многом объясняется и “ненаучное” название книги), Наталья Гранцева профессионально проводит анализ текстов и, сопоставляя факты, делает интересные выводы. Автор книги видит свою задачу в том, чтобы раскрыть истинный смысл и значение драматургии Ломоносова “перед лицом доброжелательного читателя и филологической науки, которая уже более двух с половиной веков смотрит на него исключительно с прокурорской точки зрения”.

Пьеса “Тамира и Селим” — это не столь любимая публикой XVIII века “слезная история”, а драма историческая, в которой рассказывается о поворотном для русских событии — Куликовской битве. Особо автор подчеркивает тот факт, что все события в пьесах Ломоносова “изображены в точном соответствии с историческими источниками, с данными летописей”.

Каков же был смысл в создании “Тамиры и Селима”, почему Ломоносов решил написать эту пьесу, что занимало его воображение? По мнению Н. Гранцевой, наиболее важной в проблематике трагедии является мысль, которая проходит через всю пьесу: “Крымские татары (херсонский полк Нарсима), находясь формально в составе войск Мамая, фактически сражались на стороне русских”. Не о слезах и вздохах и даже не о несчастной любви, столь близкой сердцу читателей того времени, писал Ломоносов, а о русской истории, о становлении и развитии Российского государства, о налаживании отношений с соседями и союзниками. Следуя за рассуждениями автора книги, мы погружаемся в волнующий, полный величия и страстей мир драматургии Ломоносова.

Почему же пьесы Ломоносова не только не стали востребованными, но и на протяжении длительного времени подвергались незаслуженной критике? Этот во-прос, который возникал и возникает у читателей и почитателей таланта “русского Леонардо”, рассматривается Н. Гранцевой с особым интересом. И тут есть над чем подумать. До сих пор Ломоносова-драматурга принято оценивать исключительно как придворного деятеля, который взялся за написание пьес с одной целью — укрепить свое положение при дворе. Зная характер Михаила Васильевича и факты его биографии, в это трудно поверить, однако ни у отечественных, ни у зарубежных специалистов подобная точка зрения сомнений не вызывает.

В работах академических исследователей преобладает мысль о том, что в своих пьесах Ломоносов, как и вся русская литература XVIII века, опирался на опыт французских и немецких предшественников. Но разве это главное, когда речь идет о художественных произведениях? Даже если мы найдем и обозначим все сходные черты между пьесами Ломоносова и его западных предшественников, это вряд ли прибавит что-то существенное к нашему пониманию его творчества.

А вот параллели с Шекспиром, как показывает Гранцева, действительно заметны и могут раскрыть неизвестные до сих пор стороны драматургии Ломоносова. И это сходство тем более удивительно, что в XVIII веке не только в России, но и во Франции и Германии, с которыми она имела культурные связи, пьес Шекспира в каноническом, неискаженном и неадаптированном для широкой публики варианте еще не знали.

Двух титанов своего времени связывало многое: и уровень владения материалом, и умение создавать многоплановые развернутые, полные драматических коллизий повествования. В пьесах Ломоносова, как и у Шекспира, нет однозначности и нет повторения: они являются новаторскими и чрезвычайно актуальными, и не только для своего времени. Поэтическое повествование требует особых канонов и средств изображения — и Шекспир, и Ломоносов разработали в драматургии свои законы и правила развития повествования.

Наталья Гранцева особенно остро чувствует поэзию, и именно с этих позиций она оценивает творчество и Шекспира, и Ломоносова: “Автор трагедии “”Тамира и Селим” изобразил (именно изобразил, а не описал словами, то есть дал в образах, в образах действия) печальный конец “сопостата” Мамая”. Анализируя текст, Н. Гранцева скрупулезно и последовательно проводит читателя через поэтическую мастерскую Ломоносова-драматурга.

“Тамира и Селим”, по мнению Гранцевой, “гениальное произведение гениального ума”. В умении соединить простое и сложное, в особо разработанной символике имен действующих персонажей, в способе датировки происходящего, в умении совмещать трагическое и комическое, а также в вопросах, которые драматург ставит перед современниками по ходу развития действия, проявляется особый взгляд на мир и способность к неординарному художественно-философскому его отражению.

Почему Мамая предали его союзники? Почему в трагедии нет отсылок к исламу? Какое отношение к “Тамире и Селиму” имеет Гораций? Эти и многие другие вопросы поднимает в своей книге Н. Гранцева. И предлагает собственные ответы. Цель автора книги — заинтересовать читателя, расширить его кругозор, свести воедино вещи, которые на первый взгляд не имеют ничего общего. Например, в главе, посвященной “Зимней сказке” Шекспира, один из параграфов называется “Сицилия, Троя и Иван Грозный”.
И автор подробно останавливается на этом неожиданном соотношении, приводя свои гипотезы и аргументы в пользу совмещения в драматургии самых разных временных пластов и самых парадоксальных на первый взгляд явлений.

Вторая трагедия — “Демофонт”, по мнению автора книги, является самым загадочным произведением Ломоносова. Сам драматург лишь однажды упомянул о завершении работы над ней в письме И.И. Шувалову, однако, как пишет Н. Гранцева, это письмо во многом напоминает шифрованное донесение. На первый взгляд (и именно так считают многие историки) речь в нем идет о реальном событии — спуске на воду корабля “Иоанн Златоуст”. Но на деле все оказывается далеко не столь очевидным и однозначным. Каким образом “Иоанн Златоуст” оказывается связанным с “Демофонтом”, читатель сможет узнать из книги Гранцевой. Необычность этой аллегории заставляет задуматься над событиями, которые сопровождали написание пьесы, позволяя увидеть трагедию Ломоносова в новом свете. Одно очевидно: ни поверхностной занимательности, ни утешения от пьес Ломоносова ждать не приходится. Все гораздо серьезнее, значительнее и глубже.

И вновь, как в “Тамире и Селиме”, в “Демофонте” можно выявить соответствия творчеству Великого Барда. На этот раз двух драматургов объединяет интерес к древнегреческой тематике. Гранцева подробно исследует общие мотивы пьес Шекспира и Ломоносова.

Но, наверное, главное, что было свойственно творчеству двух драматургов, — это глубоко национальное восприятие действительности. Во всем, что делал Ломоносов, сквозит его забота об отечестве, о развитии и процветании его науки и культуры. “Вся жизнь Ломоносова, — пишет Наталья Гранцева, — все его литературные труды были посвящены одной, но пламенной страсти — утверждению самоценности российской истории и культуры, ее равновеликости европейской”.

Погрузившись в историю Троянской войны, читатель получит возможность не только воспринимать события в их прямом значении, но и метафорически. Как пишет Гранцева: “В таких сложных, “сгущенных”, концентрированных текстах не бывает ничего случайного, поскольку каждое слово в них имеет заранее заданный (двойной или тройной) смысл”. В изображении Ломоносовым событий и образов из древнегреческой истории просматриваются насущные проблемы России
XVIII века. Только большой художник мог соединить прошлое и настоящее, создав особый поэтический шифр, чтобы представить изображаемое во всем его многообразии, дать возможность читателю распознать главное во множестве равнозначных на первый взгляд событий петровского времени.

Самая интересная загадка ждет читателя в конце книги. Кем были на самом деле герои трагедии? Кого имел в виду Ломоносов, когда говорил об “Иоанне Златоусте”? И каким образом история христианского времени могла воплотиться в пьесе о Древней Греции? Ответы на все эти вопросы содержатся в пьесе Ломоносова, но их не так просто выявить и еще труднее разрешить.

Можно соглашаться или спорить с вы-двинутыми в книге гипотезами, но в любом случае читатель будет вознагражден за проявленный интерес, так как получит возможность войти в неведомый ему до сих пор мир русской трагедии XVIII века.