Саед-Шах Анна Юдковна — поэт, журналист, сценарист. Закончила филфак Московского областного пединститута. Печатаеся с 1985 г. Автор двух поэтических книг. Живет в Москве.

 

Ночь перед Рождеством

И повторялась каждый год история:

 

и ветер дул, и ночь валилась с ног,

 

и, как пацан, мурашкался у моря

 

провинциальный робкий городок.

 

…Монах румяный нес ведерко с краской,

 

под ряской пряча кисть,

 

с опаской

 

чернявому котенку плюнул брысь.

 

Заторопился.

 

К забору подошел, перекрестился

 

на ту звезду, что тлела наверху,

 

и, подоткнув овчинную доху,

 

закрасил вмиг три буквы на заборе:

 

святая ночь, а тут такое…

 

Замазал и пошел, чтоб не торчать без дела.

 

…Бесславно ночь редела,

 

стекало краски липкое вино.

 

Но слово проступало все равно,

 

и слово было Бог —

 

я в темноте своей не разглядела.

 

 

* * *

Я не смею смятеньем тебя донимать,

 

утешать своей женскою жалостью хилой…

 

Голубоглазая девочка-мать

 

хнычет над маленькой свежей могилой.

Набекрень нахлобучу беспечный берет,

 

подставляя лицо под невзрачное солнце,

 

улыбнусь невпопад:

 

— Слава богу! Как дед

 

твой сынок никогда не сопьется!

И никто, как отца, не зарежет его

 

и с ума не сведет, как отцову сестрицу.

 

…С ним плохого не будет,

 

с ним уже ничего,

 

никогда ничего не случится.

 

 

Заявление в суд

Подушку зря изрыдала — перышки не просушить,

 

хотела еще бедняжкой ну хоть недельку пожить,

 

да не успела, увидела, что за птица —

 

и теперь мне придется с тобой разводиться.

 

Сам посуди:

 

девичья поступь сорок второго размера,

 

груда тесного злого тела,

 

добычу тычет, зубами пенится, —

 

а рядом дяденька ерепенится —

 

как же ты постарел!

 

…Помнишь, была у нас златоглавая, вся в вязании,

 

была еще востроногая, хоть и сутулая.

 

А это что же за наказание,

 

я вот думаю:

 

если рухнул от этих стрел —

 

как же ты постарел!

 

А на кой мне такой старый,

 

зависший над стойкой бара,

 

лебедь такой непарный,

 

плыви себе, не гунди —

 

сам посуди.

 

 

* * *

                                                 Памяти Андрея Вознесенского

И летал он в белом шарфике в Париж,

 

и ходил он в красном шарфике по даче,

 

и кружил по саду, как осенний лист,

 

падал весело головою вниз,

 

будто из ворот выбивал подачу.

…Зоя несет таблетку, видимо надо уснуть,

 

а повезет — и проснуться, и строчки думать,

 

мучительно подбираясь к раю,

 

и слушать, как в доме Учителя

 

старый рояль тяжело поднимает грудь,

 

и клавишей стаю кормит с руки Наташа,

 

пыль протирая.

 

Ветер играет в кости бревнами старого дома,

 

окна открыты… страшно,

 

воры вот-вот залезут, заберут последнюю видеому

 

и душу прихватят —

 

значит, пора ей…

 

Внутренним голосом ты говоришь Зое:

 

не бойся, я все еще здесь,

 

я все еще — Гойя,

 

Гойи не умирают —

 

пусть забирают.

 

 

* * *

Ну что тебе надо еще от меня…

Андрей Вознесенский

Да кто ты мне собственно будешь такой,
не брат и не сват, не друг, не любовник,
не сын и не муж, не вор, не садовник —
так близко живешь, почему?

Мне вовсе не трудно рубашку зашить,
пельмени сварить, исправить проводку,
за пивом с утра, когда алкаши
боятся и думать про водку.
Зимой — по диванам, а осенью в Крым —
я так бы сумела прижиться с любым,
а вот не живу. Почему?

Ты смотришь спокойно, с ухмылкой в зубах,
и носишь друзей своих в легких гробах,
и бьешь кулаком в поднебесье.
Зачем, ну зачем, двадцать лет говорю,
зачем увязался за мной к алтарю
послушать венчальные песни.
И свечи хранишь — почему?

И нет мне покоя от мыслей твоих,
живешь, в загрудине себя затаив,
за стенкой прерывисто дышишь.
…и ангел упрямый — один на двоих
кружится над сорванной крышей.