Выросла в Москве, в семье ученых. С пяти лет занималась музыкой. Окончила консерваторию и университет в Германии и Австрии, много концертировала, занималась менеджментом в области музыки, позднее восемь лет руководила международными проектами для ООН. Стихи публикуются в литературных изданиях России, CША и Германии («Гвидеон», «Плавучий мост», «Новый Журнал», «Эмигрантская лира», «Интерпоэзия», «Берлин.Берега», «Новый Гильгамеш» и др.). Первые премии конкурсов «Эмигрантская лира» (2015), «Наследие» (2017), специальная премия журнала «Интерпоэзия» (2015). Живёт в Берлине. 

 

Анастасия Юркевич отмечена несколькими литературными премиями, при том, что она сравнительно не часто публикует стихи в журналах. Публикации вынашиваются неспешно, придирчиво. И обращают на себя внимание. Вот и подборка «А могло быть и так» не такая уж объёмная, составлена из стихов 2016-2017 годов, а некоторые новые черты поэтического характера автора проявляет несомненно. Прежние стихи были ровней, строже, в них было больше от чистого, журчащего лирического потока. Нынешние стихи демонстрируют нервную ткань повествования, экспрессию, задыхание. Им словно бы недостаточно воздуха в строке, в катрене. Стихотворная речь перетекает из строки в следующую, из четверостишия в другое, связуя стихотворение, которое отражает глубокую поэтическую мысль и напряжённое чувствование.

 Д. Ч.

 

А МОГЛО БЫ, В ПРИНЦИПЕ, БЫТЬ И ТАК

(Стихотворения 2016-2017)

 
ИЗ ЦИКЛА «CЧАСТЬЕ»
 
* * *
                   Суть эмиграции – сытость и немота
                                                                    Ирина Евса
 
снова сирень, а значит – прошёл ещё год.
и сколько б ни сменяла ты города,
она и не думает обновить цвéта, запаха.
она совешенно – та.
ты идёшь, держа бабушку за руку, направляясь к школе,
к знаменке, мимо дома пашкова...
 
вот и здесь очумевший дрозд по-прежнему то дерёт
глотку где-то на верхотуре,
(коньке крыши, шпиле, верхушке сосны), то как воды в рот.
и это значит, что всё, в сущности, как тогда, как всегда,
значит, что снисходительный к человечьей дури,
бог, глядишь, даст, и твоя немота пройдёт.
 
 
* * *
 
а могло бы ведь, в принципе, быть и так:
тусклый свет на кухонке, плесень на потолке.
просыпалась бы затемно, трудовой пятак
так и эдак повёртывая в руке... у тени на потолке
тот же пятак в руке.
 
куковать бы тебе, выдюжить, зимовать.
в коридорчике пахнет сыростью.
отопление дорожает. окна не открывать.
выживать бог знает какою милостью,
одеяльцами накрывать, вопросов не задавать.
 
подсдавать дальнюю комнатку. не сдавать-
ся. курить исключительно папиросы.
не задавать вопросов.
просто не задавать.
 
 
* * *
                                                 Андрюше
 
давай я догрызу за тебя сырок,
почищу за тебя зубки, найду твоего кузю,
не буду рассказывать про бабайку,
благословлю на ночь, не забуду сказать аминь.
 
давай я с тобой полежу, закрывай глазки.
завтра в школе злая училка.
дождёмся апреля, купим собаку,
возьмём ребёночка из детдома.
 
играй мне на пианино
любым пальцем стаккато-легато-фрулато.
у сестрёнки вырастут во-о-от такие кудряшки!
 
никогда бы только не пожалеть
ни о чём, только бы никогда бы.
ни о тихом слове, съёжившемся в комочек,
ни о том, мимо чего ты...
 
давай будем есть с тобой одни макароны,
запивать кока-колой, смотреть джеймс-бонда,
пока бог не взялся за нас всерьёз,
пока он нас с тобой не заметил.
 
 
ÉTUDES. «ALEXANDERPLATZ»
 
просто оттого, что буквы здесь не горят,
по фасаду струится «алекса», потом «ерплат».
и когда на дорогу выходишь, совсем один
(на руке – клубный штамп «ID»), –
просто оттого, что звёзды здесь не горят,
не видать ни зги на трамвайном твоём пути.
 
всё ни шатко, ни валко: взобрался, да там же слез,
но зато как силён выживательный твой рефлекс,
как распахнуты настежь все части света!
говорят, что это свобода. видать, за это
ты теперь и платишь, в древесном своём нутре
каждой клеткой болея, надрезом в чужой коре,
как дичок, прикрученный изолентой
 
 
* * *
 
Так потеряешь всех – того, потом другого.
А может быть и пусть, а может – ничего.
Кого-то по своей вине, тогда – хреново,
Кого-то – это проще – по его.
 
Уже одной руки достанет пальцев,
Чтоб сосчитать оставшихся, и ты,
Как дед Мазай, подрастерявший зайцев,
Из новой, близорукой пустоты
 
Глядишь им вслед и щуришься нелепо
Сквозь влажную и радужную взвесь...
Весеннее, бессмысленное небо,
И всё, как есть. И пусть уже – как есть.
 
 
* * *
                                                                                                   F. S.
 
ты, заходивший с измятым пакетом «netto»
из году в год привычно в соседний дом...
сорри, конечно, но спрашивается – где ты
нынче? в каком ты раю, в каком
 
городе, образе, сне, измеренье, чине –
ты, что, сутулясь, просиживал до утра,
грустный, как ослик, оставшись по той причине,
что до рассвета никак не кончались ра-
 
сказы твои, шехрезада моя, мой сложный
случай, мне говоривший – «моя семья».
нынче-то где ты и как, объясни, возможно
это – где ты, и где, извиняюсь, я?
 
как тебе там, mein lieber, на этой новой
местности, стадии, родине, глубине?
впрочем, я знаю: станет и впрямь хреново,
коли сумеешь ползти – приползёшь ко мне.
 
чудится – кто-то у двери моей стучится,
что-то о смерти, ребёнке, твоей вине.
но ничего подобного не случится.
пусть не случится, господи, пусть уж не.
 
 
* * *
                            Памяти бабушки и Васи Муратова
 
Этот снег... И в детстве, на Большом,
Тот же снег, заснеженные кони.
Этот город на твоей ладони,
Как в игрушке вьюга под стеклом
 
Обеззвучен. В комнате темно,
Подоконник в метр толщиною;
Сквозь глухие заросли алоэ
В пыльных окнах отображено
 
Зазеркалье, свет в прихожей, край
Одеяла, сбившегося в угол...
Был бесстрашен, нынче умирай,
Съеденный таинственным недугом,
 
Привезённым – видимо, давно –
Из весьма майнридовских вояжей.
Этажерка с книгами, панно
С выцветшим тропическим пейзажем,
 
Круг от абажура на стене,
Еле слышное: «Пойдём, устанет».
Человек, лежащий в глубине
Комнаты – уже не встанет.
 
Встанем мы, поскольку нам пора.
Треугольник света на паркете.
А когда-то жили-были дети:
Младший – брат, а бабушка – сестра.
 
Язычок, прикушенный в замке,
Встав на место, щёлкнет воровато.
Сквозь пролёты лестницы щербатой
Лифт уйдёт в замедленном пике. 
 

 

 

Михаил Юдовский. «Пфальц». Холст, масло, 30х70 см.