Родился в 1977 году в Новосибирске, журналист, редактор, переводчик. С 2002 года в Германии, учился в Гамбургском университете на славистике. Автор нескольких сборников стихов и романа «Кентавр vs Сатир» (Тверь: KOLONNA Publications, 2009). Работает в редакционно-издательской фирме. Неоднократно входил в шорт-листы литературного конкурса имени Н.С. Гумилёва «Заблудившийся трамвай», проекта «Эшколь: актуальная израильская и еврейская культура в России» и других конкурсов. Победитель русскоязычного поэтического слэма в Берлине.

 

Стихи Андрея Дитцеля выстраиваются, словно работы на выставке живописца. Быстрыми точными мазками автор набрасывает бытовые зарисовки, создающие общую картину окружающего мира. Или, если угодно, эти стихи можно уподобить чёрно-белой ленте кинохроники – эпизод сменяется следующим, возникает опять же портрет времени. Приметчивый взгляд поэта выхватывает из реалий жизни точные детали и броские сюжеты, творя образную систему его мировидения.

 

 Д. Ч.

 
СЕРДЦЕ
 
Бабушка в моём детстве не раз учила –
сердце у человека должно быть слабым.
– Вот и опять закололо, скоро в могилу, –
говорит баба Маша, еще не старая баба.
– Пусть поработает, но недолго, немножко,
пока не ослабла память, носят суставы.
Тащим на электричку в город картошку.
Дачное общество – поле, забор, канавы.
 
Брал под язык валидол – может быть, вкусный?
Ставила в угол. Верней, запирала в кладовке.
В старых хрущёвках были такие, с капустой,
банки на самодельных полках, мясорубки, шинковки...
– Внуки, – кричит невестке, – пьют мои соки!
Сходишь за хлебом, и не забудь про аптеку.
Ишь, нарожали себе... А старым морока.
По телевизору похороны генсека.
 
Деда помню, но мало. Было до школы.
Рухнул на огороде, врачи не успели.
Вот у кого было слабым... Ну да, алкоголик.
Добрый зато. Повесил на даче качели.
Бабушка снова вышла замуж. Удачно –
за одного из соседей, со старой «Волгой».
Правда, ругалась: – Я на него батрачу...
Но ничего, осталось уже недолго.
 
Пережила и его. Президентом стал Ельцин.
Думали, и сама безнадёжна, по сути –
как ещё держится в этом сморщенном теле?
Охает, стонет. Глядь, президентом стал Путин.
Стала сбиваться, путать, по-стариковски
пачкать бельё. На уборку и стирку нет силы.
Помнится, за решётку попал Ходорковский.
Умирать совсем расхотела. Воцерковилась.
 
Единороссы рукоплещут на съездах,
бойко клеймят хомячков, агентов, шакалов.
Часто сидела на лавочке перед подъездом.
Там и скрутило однажды. Парализовало.
Мази от пролежней. Пластиковая иконка.
Старый ковёр, фотографии, стенка с сервизом.
Бабушке третий год меняют пелёнки.
Только мычит. Да пялится в телевизор.
 
А в телевизоре те же самые лица,
те же самые флаги, песни и пустословье.
Сердце, похоже, не думает остановиться.
Сердцу, похоже, не занимать здоровья.
 
2013
 
 
ЛЕТНЕЕ РАСПИСАНИЕ НА ЮГ
 
Купив стаканчик семечек, постой, смешайся с озабоченной толпой,
как будто той же крови, той же расы. (Табак и солод, сдоба и анис.)
До электрички – вечность. Потопчись, поплевывая у билетной кассы.
Шумят цыгане, сразу за углом (вокзал и мост, на горке новый дом)
скупают золото, торгуют травкой. Здесь совпадают повод и предлог.
Мой город, перекрёсток всех дорог, по-прежнему туга твоя удавка.
 
Куда-то ехать... Сколько ни крути, а железнодорожные пути,
как и Господни, неисповедимы. Ещё живут в бараках старики,
и, говорят, на самом дне реки об эту пору прячутся налимы.
Коротким летом ярче и сочней всё то, что тянет соки из корней,
и гибнет всё, что потеряло корни. Найди в вагоне место у окна,
смотри, как на перроне (два бревна) гоняет пыль задумавшийся дворник.
 
Окраина. Индустриальный лес стал реже, кое-где совсем исчез.
Кусты и травы празднуют победу. Люд православный сонно пьёт кефир,
грустит, что не работает сортир. Сосед приглядывает за соседом.
...Из музыкальной сделали приход. Пристроили шатёр с крестом – и вот
теперь мы все немного христиане (и милостыню щедрую творим.)
Мальчишки жгут покрышки. Едкий дым. Вкус родины, сухой комок в гортани.
 
 
* * *
 
Иногда я хотел бы вернуться в город,
где все пьют растворимый кофе,
покупают батон нарезной, если голод,
и на задней парте сидят как в окопе.
А когда выпускной, то ходят по парку,
целуются под кустами сирени.
Я бы выгуливал на районе собаку,
вечерами слушал программу «Время».
 
Иногда бы мне набивали морду,
иногда давала бы соседняя тёлка,
одетая по выкройкам BurdaModen.
На диване под постером с ModernTalking.
А я читал бы Кастанеду и Гумилёва,
готовился поступать в НИИГАиК
и верил в силу живого слова,
а ещё – что буду философ, прозаик.
 
Болгарское из зарешеченного киоска,
набережная в огнях, и сердце как мячик.
Счастье непритязательно и неброско
в худшем из всех миров, мой мальчик.
Счастье – где нас больше нет и точка,
сыро да зелено. Версия бета.
Шоколад Alpen Gold (это помню точно).
Сумка с книгами и тетрадями. Джинсы, кеды.
 
 
* * *
 
Ночью бес съезжает с горки и грызёт твоё ребро.
Как покойник в светлом морге, вскрыто сонное метро.
В стенах дверцы, краны, шланги – ниоткуда в никуда.
Пальцев грязные фаланги и стоячая вода.
Персонал обучен делу, пишет два – один в уме,
ковыряется умело в механизмах и дерьме.
То больничные халаты, кровяная колбаса.
То возносит эскалатор чью-то шапку в небеса,
то буддист лелеет чакры. Поезд мчится по прямой.
Осторожно, двери закры... Выхожу. Иду домой. 

 
ПАМЯТИ АННЫ ПОЛИТКОВСКОЙ И БОРИСА НЕМЦОВА

 
Ребёнок дверью жмёт орех заморский, грецкий.
Матиас Руст сажает борт на Москворецкий.
И в продовольственном ждут с банками сметану,
и Летов  молодой, и всё идёт по плану.
 
Хоть «всесоюзной имени... », хоть символ веры.
«Вот этот децел принимал нас в пионеры».
Хоть партия и труд, хоть Иегова-Яхве,
и патриарх в трусах на черноморской яхте.
 
Когда тебя (когда меня?) не станет часом,
и родина опять нажрётся тёплым мясом,
а требуху и кости сбережёт на борщик.
(Шесть в спину, ледяная рябь, снегоуборщик.)
 
Когда тебя, когда как барскую скотину
на высочайшие прирежут именины –
чтоб не печатались своим гражданским шрифтом.
(Контрольный в голову, глушитель, перед лифтом.)
 
Когда не станет нас на русском да раздолье,
кто будет солодом земли, кто будет солью.
Стоит на глиняных, стозевна и двуглава,
и упивается собой орда, держава.
 
2015
 
 
ЭЛЬБА
 
Если бы тайный советник вкусил этой речи —
смог ли, играя, дожить до восьмидести двух?
Сброд ста языков проводит у пирса весь вечер
и оскорбляет акцентом изнеженный слух.
 
В ратуше судят, убрать ли от пристани сваи
старых причалов, но дело никак не идёт –
благо для чаек. И прусскую спесь покрывает,
как благородную патину жидкий помёт.
 
Парусник, свежие сходни; воздушные змеи
над головами матросов, туристов, зевак;
и, с неохотой, на башне, но всё-таки реет
в пору крестовых походов потрёпанный флаг.
 
Если и ты, заблудившись, как праздный прохожий,
тоже однажды под вечер окажешься здесь,
мокрого дерева, рыбы, продубленной кожи, –
запахов моря нахлынет пьянящая смесь.
 
И ни земной человек, ни небесная птица
в эти мгновения твой не нарушат покой.
Эльба спешит разветвиться в каналах и слиться
с морем, дотронуться моря прохладной рукой.
 
 
* * *
 
Я пишу тебе с острова в Северном море. Во время отлива,
И к тому же в канун Рождества жизнь особенно нетороплива.
Берег пуст, как и улицы (их здесь четыре). Все жители, верно,
нянчат дома детей или пьянствуют в маленькой местной таверне.
 
Через плавни и глинистый ил, наступая на тонкие льдинки,
пробираюсь на мыс к маяку по едва различимой тропинке.
Мелководье окрест. Здесь земля и была, и останется плоской,
от эпохи великих открытий – записей, ни отголосков.
 
В доме пастора пахнет корицей... И целыми днями так славно
перелистывать библию старого шрифта и думать о главном,
потому что спешить остаётся лишь вечером в среду к парому.
Материк – это Дания. Да, королевство. Скучаю по дому,
 
забывая и путая, где он. А воздух Европы разрежен,
город в Азии у полноводной реки и далёк, и заснежен...
Если я проживу много лет, то вернусь. И залечивать раны
будет легче на маленьком выступе суши, краю океана.
 
 
* * *
 
В марте по небу скитаются тусклые рыбы.
Видишь, повсюду вода, не дождаться ковчега.
Суша всё меньше. Мы гибнем с тобой. А могли бы
вместе уйти по последнему талому снегу.
 
Нам бы в пути помогали герои и боги,
я бы учился любить тебя верно и тихо,
гладил бы волосы, трогал бы тонкие ноги.
Так и глядишь, избежали бы горя и лиха.
 
Вот и вода у ступней. Прибывает к коленям.
Море сильнее любого, любому по росту.
Ты понимаешь внезапно: нет смерти и тлена.
Мы просыпаемся рыбами. Как это просто.
 
 
* * *
 
На склоне оживает бурый вереск,
март прогревает воду и траву,
уносит лёд и гонит рыб на нерест,
удерживает лодки на плаву,
бросает горсть зерна и щепоть пепла,
не оставляя никаких причин
грустить, что так прекрасна и нелепа
любовь двух женщин или двух мужчин.
И небо день за днём теплей и шире.
И мы, остановившись на бегу,
сейчас одни, пускай не в целом мире,
а здесь, на этом тихом берегу.
 
 
* * *
 
Тлеет, как огарок,
солнце за рекой.
Сделай мне подарок,
пусть совсем простой:
 
право на ошибку,
право на пустяк;
золотую рыбку,
в банке или так,
 
пушку или саблю,
книгу (я прочту!),
но сперва кораблик,
чтоб играть в порту.
 
Бог бросает кости,
выпадает пять.
Спой мне или просто
волосы погладь.
 
Ночь и темь лениво
бродят по дворам.
Сделай мне красиво?..
А усну я сам.