Роман Арбитман

 

18 декабря 2020 года от осложнений, вызванных коронавирусной инфекцией, ушел из жизни прозаик, писатель-фантаст, критик и педагог Роман Арбитман. Его книги выходили под многими псевдонимами, в том числе Лев Гурский, Рустам Святославович Кац, Аркадий Данилов, Андрей Макаров. Воспоминаниями о Романе поделились его друзья, знакомые и коллеги: Ирина Горелик, Ефим Водонос, Сергей Волков, Татьяна Зайцева, Александр Динес, Светлана Смолякова, Сергей Сергиевский, Борис Плохотенко, Вероника Долина, Мария Галина, Василий Владимирский, Алексей Слаповский.

 

 

Ромка, ты очень смелый!

 

Ирина Горелик, художественнный руководитель театра «Микро» (Иерусалим)

 

Рома, привет, мой хороший. Что-то в последнее время приходится слишком много вспоминать ушедших, не находишь? Но ты у меня никак не вписываешься в этот формат, вот и решила пообщаться с тобой в привычной нам эпистолярной форме. Между прочим, я только сейчас поняла, что, будучи со мной на «ты», звал меня ты чаще по имени-отчеству, видимо, прочно засел в тебе первый этап нашего знакомства, когда ты подростком пришел ко мне в школьный актив ТЮЗа. Мы вместе с тобой, на равных, несмотря на разницу в возрасте, писали тогда пародию на «Трех мушкетеров», и твои монологи кардинала Ришелье, которого ты потом и сыграл в нашем одноразовом спектакле, были уморительно смешными. А еще, помнишь, эту пародию мы написали, с твоего посыла, в детективном жанре. То есть твои литературные предпочтения уже расцветали, и я тогда подумала, что из таких даровитых еврейских мальчиков нередко рождаются хорошие русские писатели. 

Знаешь, позже твое глубокое увлечение фантастикой и сыщицкими книжками мне казалось странным, учитывая твою серьезную филологическую образованность. Сработал штамп нашего поколения: мы считали их жанрами второго сорта. Поэтому, когда ты мне принес свои первые детективы под смешным псевдонимом «Эдуард Бабкин», я отнеслась к ним, как к забаве. Потом подарил «Историю советской фантастики» под еще более забавным ником «Рустам Святославович Кац», и я, пробежав несколько страниц и подивившись твоей безразмерной фантазии плюс изощренной издевке над советским литературоведением, брошюрку отложила. Дальше — детективы Льва Гурского, тоже полные разудалой интеллектуальной игры и такими сюжетными виражими, что дух захватывало. Все это было прелестно, но твое литературное плутовство долго казалось мне просто таким безбашенным развлечением интеллектуала. Вот когда мы с тобой в газете «Саратов» затеяли рубрики «Очень умный» и «Книжный развал», которые ты плодовито воплощал, в них, мне казалось, твоя огромная литэрудиция и парадоксальное мышление давали более весомый результат. Рома, ну прости, я близорука. Не видела, что ты развиваешь доселе неведомый жанр — господи, как же его определить? Детективная мениппея? Сатирическая фантасмагория? «Сатифанде»? Словом, что-то головокружительное по изобретательности во всех составных частях твоих, увы, последних произведений «Корвус Коракс» и «Министерство справедливости». Да, подсмотрела, как про «Министерство» ты мне писал, что это «мстительно-оптимистическая фантастика». Еще пишешь, что книга «о том, как нынешних ворюг и кровопийц накажут в близком будущем, когда ржавые «скрепы» рассыплются…» И — «о, как ты все угадал»... И океан книг-статей насочинял. Кстати, ты знаешь, что о твоей безразмерной работопотребности ходили анекдоты среди твоих друзей? Рассказывали, как с высоченной температурой и невозможностью оторвать голову от подушки, ты одной рукой все же пытался настучать на машинке какой-то насмешливый текст. Иногда сквозь эти иронические рулады я не могла разобрать твоего истинного отношения к персонажу. Например, в «Корвусе» действовала явно команда Навального, и симпатичная, и одновременно нелепая в твоем изображении. Ты разъяснил, что относишься к прототипу с уважением, но не можешь удержаться от ехидства. Но здесь-то это было ласковое ехидство. А выпороть словами ненавистного персонажа, причем, чем он высокопоставленней, тем порка неподкупней, ты умел как буквально никто. Ты, смелый, Ромка, ты очень смелый. Без капельки рабской в жилах. Удивительно, что, будучи бесстрашным забиякой в литературных боях, ты в личном общении с детства был очень деликатен и щедр на тепло. Слушал пристально, рассказывал о своих сердечных переживаниях трогательно. Помнишь, ну конечно помнишь, ту красивую девочку, которая отнеслась к тебе слегка насмешливо, за что я готова была ее порубать на салат. Ты всю жизнь влюблялся в красавиц, которые, как им и положено, уже были ангажированы, поэтому взаимность нашла тебя в очень взрослом возрасте. Но зато Лена — и красавица, и настоящая жена писателя — понимающая, сдержанная, умная. 

Знаешь, что я еще в тебе люблю? Великую твою нежность к своим маме и папе. Ты был Сыном с большой буквы «сы». Прямо вижу твои ответные строчки: «Ты мне льстишь. Но приятно».

Друже! Когда ты так внезапно нас всех покинул, не одно только потрясение от потери меня сотрясло, но и количество людей, которые, не зная тебя лично, чувствовали тебя близким человеком, потому что, пожалуй, ты единственный, кто сумел фейсбучных френдов превратить в друзей. Оказывается, ты не только писал каждый божий день, нет, не посты, а превосходные мини-новеллы, ты состоял в многоликой личной переписке с хорошими людьми, легко прорубая проталины в виртуальном льду.

Ты как-то написал мне, что наши с тобой «всяческие добрые чувства неизменны уже... страшно сказать… почти полвека!» И еще пообещал: «В следующие полвека они останутся такими же». Ошибся. Им теперь дорога куда дальше. Пока, дружище, до вечности. Вот бы ты поржал над моим пафосом...

 

Школьный актив ТЮЗа, 1978. Слева — Роман Арбитман, в центре — Ирина Горелик

 

 

Я представлял его, прежде всего, учёным

 

Ефим Водонос, искусствовед

 

Я помню Романа Арбитмана где-то со второй половины 1960-х годов: это сын моего старшего друга, а потом и научного руководителя в Радищевском музее. Он рос любознательным и восприимчивым ребёнком, а подростком обладал уже достаточно обширной информацией, особенно в сфере гуманитарной. Если сотрудники музея не знали каких-либо второстепенных исторических личностей, я насмешливо рекомендовал им обратиться к Роме, снимал трубку, и они слушали его ответ. Всегда он отвечал с оговоркой: «Мне кажется, что Рудольф Гесс — это сподвижник Гитлера. Он полетел, вероятно, для переговоров в Англию, где его арестовали, после войны судили, и он, вроде, всё ещё живой, сидит в тюрьме для нацистских преступников в Западной Германии». Роману было тогда около 14 лет. Осторожные оговорки оставались у него и позднее в разговорах вне сферы его основных интересов. А интересы его уже тогда были достаточно широки.

Его тезаурус рос стремительно, и, после поступления на филфак Саратовского государственного университета, я уже представлял Романа аспирантом, а затем и молодым профессором. И впрямь, достаточно прочесть его «Субъективный словарь фантастики» или даже абсолютно выдуманную им «Историю советской фантастики», чтобы осознать, что и сугубо литературоведческий его потенциал достаточно высок. Это ощутимо, несмотря на интеллектуально-провоцирующий и подспудно пародийный подход в его «воссоздании» становления и развития этого жанра в СССР.

Но Романа всё-таки тянуло к другому. Когда он был ещё в старших классах, а потом и в первые студенческие годы его отец приносил мне его стихи, к сожалению, их сохранилось немного. Они отличались какой-то взрослостью восприятия социально-исторических реалий, почерпнутых, как правило, из книг. Я представлял его, прежде всего, именно учёным. Но, похоже, что он вовсе не сожалел, что в молодости прошёл мимо аспирантуры и последующей научной карьеры, став популярным писателем и серьёзным литературным критиком.

Как и его отец, бесспорно, самый серьёзный искусствовед и художественный критик в Саратове, Роман оставил большое и разнообразное творческое наследие достаточно высокого уровня и вовсе не только сугубо местного значения. Эмилий Арбитман всегда говорил, что провинциальность — понятие духовное, а вовсе не географическое.

Уверен, что время прояснит реальное значение отца и сына в истории отечественной культуры. Ибо ничто настоящее не утрачивает своего значения с течением лет. Напротив, оно только проясняется в своей нетленной сущности. Оба они оказались настоящими, преданными своему делу работниками, убеждёнными и стойкими поборниками подлинной демократии и раскованного, но ответственного свободомыслия.

 

Акция в поддержку политзаключенных. Саратов, 2019

 

 

Человек, который поплыл дальше нас

 

Сергей Волков, журналист

 

Писать о людях, которые внезапно ушли из жизни, всегда нелегко. Если они были тебе хорошо знакомы — тем более. Ну, а если человек, которого ты потерял, был твоим близким другом, то это — совсем тяжело и горько…

А на мне сейчас, кроме чувства ужасной досады от потери Романа, повисло ощущение огромной обиды. Такой вот, по-детски честной, неизбывной и предательски жестокой. И, к сожалению, не отменимой…

Ведь никто из нас — друзей Романа — никогда бы не смог предположить такого разворота судьбы. Я говорил далеко не с одним человеком, и все сходились во мнении, даже вспоминали старые шутки, что именно о нас «будет, кому писать талантливые памятные тексты». Но так не случилось…

Мы подружились с Романом, когда учились во втором классе «А» 37-й школы, куда меня перевели в связи со сменой места жительства. И, как я гораздо позже (во взрослом возрасте, начав анализировать тот период) понял, именно тогда жизнь моя начала приобретать совершенно иной смысл. А точнее даже — смысл этот обретать. Причем через самые простые, но очень умные вещи: упражнения с шуточными рифмованными строками, стенгазету «Зеркало», сценарии детских театральных постановок (до сих пор не могу забыть свой дебют третьеклассника в кукольном спектакле «Как мы перехитрили хитрую лису»), подготовку к экзаменам, а главное — постоянное общение. И вот об этом — особо.

Лично я, по точному выражению мамы Романа Нелли Борисовны, в их доме «пасся». Так оно и было. Эта замечательная женщина (физик, инженер-конструктор важного оборонного КБ) искренне и бескорыстно любила всех приходящих в их дом мальчиков, кормила нас, давала дельные советы и умела (это также стало понято гораздо позже) прививать навыки жизни новой увлекательной игрой. А вот папа Эмилий Николаевич (блестящий историк и искусствовед) относился к нам, особенно к Роману, гораздо критичнее. Но в этом не было и тени риторства или морализаторства — только здоровый путь к развитию мышления через умножение знаний, пропущенных через фильтры смысла и самоиронии.

Папа был очень стойким к жизни человеком (партийные гонения семидесятых хорошо подтвердили это), приспособленным к любому быту и очень спортивным. Поэтому его (я хорошо это помню) раздражало то, что сын почему-то так и не научился плавать. И когда мы с Эмилием Николаевичем, отдыхая на даче Союза художников в селе Пристанное, заплывали чуть ли не на середину Волги, Рома скучал на берегу. Кто мог предположить тогда, что поплывёт он гораздо дальше?

Но это проявлялось постепенно — год за годом, в самых разных делах. И даже не в школьной золотой медали, дипломе с отличием Саратовского университета и самоотверженной трёхлетней работе школьным учителем в селе. И, можем предположить, не в тех работах, которые выдавали в Романе Эмильевиче прекрасного литературоведа (начиная с диплома 1984 года, посвящённого исследованию творчества Аркадия и Бориса Стругацких). И даже не в издании сорока пяти (именно такое число называл мне Роман осенью прошлого года) книг за двадцать лет — это ещё будет подробно исследовано позже. А за свою истинно несгибаемую позицию (основы её достались Роме от отца) — ни перед властью, ни перед какими другими обстоятельствами. Многие из нас такими качествами не обладают. А вот он обладал.

Не буду говорить, что это кого-то к чему-то обязывает. Лично у меня это вызывает зависть. А это очень продуктивное чувство. И я осознаю, что сам уже давно так далеко не плавал. Даже не заплывал за буйки…

Роман Арбитман был крещен в Православии. Он узнал об этом, будучи уже взрослым, но национальными традициями не пренебрег.

 

Сергей Волков и Роман Арбитман в школьном спектакле по пьесе Владимира Маяковского КЛОП. Саратов, 1979

 

 

Почетный гость

 

Татьяна Зайцева, представитель еврейского общинного центра города Саратова «Бейт Шимшон»

 

В последние годы Роман Арбитман не раз был почетным гостем в еврейской общине Саратова. Разные мероприятия, разные форматы предлагались известному писателю. И всегда с готовностью, с большой охотой, он соглашался, очень трепетно подходя к выбору темы выступления. А после мероприятия всегда непосредственно спрашивал: соответствовал ли он задуманному формату?

Многие запомнили его блистательную лекцию на Дне еврейских знаний об иллюстрировании фантастики в СССР, очень пронзительную, наполненную драматизмом, презентацию книги «Альтернативная история литературы».

Роман был благодарным — после каждой такой встречи он обязательно писал публичную благодарность тем, с кем пообщался, тем, с кем сотрудничал, с теми, кто его слушал, читал. Мне тоже была вынесена такая благодарность от Романа Эмильевича. Очень приятно было все это. Как-то по-человечески! Вот он — образец настоящего интеллигента.

Всем нам жаль того, что этот человек не будет больше приходить к нам. Но, может быть, это расставание в чём-то возместят написанные им книги.

 

Мечтательный романтик

 

Александр Динес, автор и ведущий телеигры «Маркиза»

 

Умер Ромка… Для всех нас, друзей и просто знакомых, как бы редко мы ни общались, всегда было достаточно сказать «Ромка», чтобы понять, о ком речь…

Вспоминаются какие-то отрывки. Мы и встречались с ним отрывками. Больше пятидесяти одного года. Например. Школа, уже старшие классы. Высокий, худой, с довольно длинными волосами и робко вылезающими усиками, в очках и тонком синем халате, надетом поверх коротковатой школьной формы, которая была тогда вроде и обязательна, но носили её только самые законопослушные, Рома произносит фразу, звучащую парадоксально, даже если отвлечься от фигуры того, кому она была адресована: «Вы — догматик, Лев Николаевич!» (Роман уже тогда был другом парадоксов во всех смыслах, а как теперь ясно — и в пушкинском понимании тоже…)

Предназначалась же эта фраза мастеру производственного обучения, крупному и несколько флегматичному человеку, которому мы в наших подражаниях катаевскому «Алмазному венцу» дали имя Гаргантюа. Роман пытался защитить личное право держать паяльник как-то по-своему. Но Лев Николаевич, глубоко вдохнув пары расплавленной канифоли, поднимавшиеся от мятежного паяльника, и выдохнув их, уже обогащёнными запахом «Явы», привёл аргумент, если вдуматься, вполне достойный Рабле. «Арбитман, вот ты когда в туалет идёшь, штаны через голову снимаешь?» Возражений Рома не отыскал, да их, пожалуй, и не было, но в итоге припаял свой проводок идеально и, как всегда, получил «пятёрку». Он получал только «пятёрки». И в школе, где мы учились в параллельных классах, и на филфаке, где мы учились в параллельных группах.

В школе мы читали одни и те же книги, заходили за ними друг к другу в гости. Помню Ромину комнату, которая, по-моему, с тех пор не изменилась. Только появился компьютер, книг стало больше, и к ним прибавились произведения Льва Гурского, Рустама Каца, Р. Арбитмана и многочисленные экземпляры с дружескими надписями авторов, которые тогда нам казались недостижимыми людьми из других миров… Ещё какое-то деревянное ложе, на котором он спал, укрепляя спину, письменный столик. Всё как-то уютно соответствовало образу хозяина. Да, ещё портрет Ромы — подростка, по-моему, летний, дачный, замечательно написанный каким-то художником, видимо, другом его отца — искусствоведа. Такой мечтательный романтик, притихший на минуту озорник, какого в школе мы в нём и не подозревали…

 

Художник Иван Михайлович Новосельцев. Портрет Романа Арбитмана, 1977

 

Любимым нашим занятием при редких встречах было совместное сочинение рассказов в стиле того или иного произведения. «Алмазный мой венец» я уже упомянул. Заканчивался тот наш опус, помню, так: «…и тень от моей шагающей фигуры перечеркнула широкое поле. И грянул гром…», поскольку намекал, совершенно несправедливо по отношению к Катаеву, на хорошую песню Фрадкина-Рождественского, которую приватизировали (такого слова ещё не было, но повадки-то были) комсомольские активисты для официальных мероприятий, а вольнодумцы троллили (хотя и такого слова тогда не было) строчками из неё мемуары Брежнева. «Я сегодня до зари встану. По широкому пройду полю. Что-то с памятью моей стало. Всё, что было не со мной, помню». Ну и Брэдбери тоже в наш текст затесался. Странно ещё, что обошлось без Стругацких! Без них, как и без Ильфа с Петровым, обычно не обходилось. И без Булгакова, Шекли, Окуджавы с Галичем. И, конечно, Высоцкого. Тут, кстати, тоже парадокс Романа. Казалось, по стереотипному представлению мелких школьных хулиганов и солидарных с ними учителей, что этот примерный и послушный тихоня должен читать только «Мать» и «Как закалялась сталь», а он обожал фантастику и детективы. Впрочем, и в этом был отличником!

В университете мы встречались только на лекциях, где писали стихи по две строчки, продолжая друг друга. Правда, на лекциях я бывал не слишком часто. Наша компания больше времени проводила в «Аудитории», как у нас назывался пивной подвальчик неподалёку. А Рома занятий не пропускал.

 

Раз вместе попали в одну группу на летнюю фольклорную практику. Детали я позабывал, но сохранились наши стишки, которые мы, как выяснилось в совсем недавнем телефонном разговоре, оба помнили.

Можно и дату разговора определить — 7 июня 2020 года. Спустя 40 лет после их написания. Обстоятельства той экспедиции Рома живо напомнил мне, когда я, услышав, что сегодня день Ивана Купалы, позвонил ему и, не здороваясь, произнёс первую строчку. Оказывается, мы добирались до места ночным поездом, непонятно, правда, почему он останавливался у маленького посёлка, я влез на багажную полку в белых брюках, жили мы там в школе, светлой и деревянной. В одном классе — мы с Ромой, в другом — наши девушки, превосходившие нас численно раза в четыре в обычной филфаковской пропорции. Им досталась комната с перегоревшей лампочкой, которую я и заменил, стоя на панцирной кровати с отогнутым, чтобы не затоптать, непослушным матрасом, поочерёдно утопая в жесткой сетке то одной, то другой ногой и представляя, кто на этой кровати будет спать. Рома удерживал норовивший распрямиться матрас, девушки — меня. Им и посвящено наше поэтическое воззвание. Интересно проследить, как нарастает наше осознание ситуации с каждой строфой. Его легко реконструировать по меняющейся рифме…

 

«Мы проснулись с утра

В день Ивана Купалы.

Славно было вчера.

Только этого мало!

И пускай я не первый.

Сердце биться устало.

Отдыхаете, стервы?!

Только этого мало!

Поднимаем мы руки,

Чтобы лампа сияла…

Пусть Максимова Надя

Мне штаны постирала…»

 

Тогда только что вышел «Сталкер» Тарковского со стихами его отца, которые гениально читал Кайдановский.

 

Конец восьмидесятых, возвращаюсь домой пешком по улице Ленина. Пять утра. Ранняя весна, предрассветный морозец. У киоска Союзпечати разговаривают, притопывая и иногда толкаясь плечами, несколько человек. Самый высокий из них — Ромка в шапке с ушами. Все ждут, когда откроется киоск, чтобы купить «Московские новости». Их привозили экземпляров по пять. По-моему, с ним вместе была его мама. Эту газету давали по одному экземпляру в руки, как билеты на Таганку. Я-то дожидался, когда мне прочитанный номер пришлёт старший брат.

Потом, с середины девяностых, Рома стал приходить к нам на записи «Маркизы». Приносил свои книги для призов победителям. Одну он всегда дарил гостю передачи. Помню, как Сергей Юрский, которому я передал книгу (автор не смог в тот раз прийти, о чём потом запоздало сокрушался), обрадованно сказал: «Я знаю Гурского!» Ромины мистификации уже стали знаменитыми.

Как-то он сам вышел в финал игры, отгадав, кстати, песенку Окуджавы, и мы веселились, обсуждая, сколько же у нас финалистов, если считать Романа за троих (вместе с Гурским и Кацем). Тут свихнулся бы и сам старик Кукушкинд.

Кстати, в процессе игры выяснилось, что Рома вырастил ещё несколько чуть менее знаменитых гомункулов.

Помню вид из окна машины. Лето, жара, центр города, пробки. Рома, обгоняя нас, степенно шествует в шортах, с внушающей уважение бородой к некой неведомой мне цели.

Помню свадьбу Романа и Лены, устроенную 1 апреля, в его духе. И ощущение какой-то гармоничной радости от всего, что там происходило…

Вот совсем свежее воспоминание. Рома стоит в одиночном пикете у памятника Вавилову с плакатом «Мне не всё равно!» Удивительно похожий на тот портрет из детства. Мечтательный подросток, бесстрашный и счастливый. Может быть, потому что рядом Лена, а у него много-много друзей, читателей, замыслов…

В университете я развлекался сочинением весёлых эпитафий друзьям и преподавателям. Будущая смерть казалась нам всем тогда абстракцией и поводом для забавных шуток. Надо сказать, что они были довольно рискованными. Слегка оправдывает меня только большое количество самоэпитафий, правда, они исподволь льстили автору, намекая между делом на его брутальность, хотя тогда и это слово ещё не было обиходным, и некую инфернальность…

Например:

 

«Аминь. Обрёл я постоянство.

Главассистенты обретанья —

Систематическое пьянство

И бессистемное питанье»

 

Тогда стояло время моды, следуя которой благородный Сильвио перепил славного Бурцева, воспетого Денисом Давыдовым.

В отличие от заслуженных героев подобных произведений, мои имели возможность ответить. Ромка, например, написал стишок, пририсовав меня в виде парящего ангела с кулаками (он и рисовал замечательно):

 

«Не состоит он членом мафии,

В стихах не угрожает прямо,

Но почему-то эпитафии

Предпочитает эпиграммам...»

 

Я тогда посвятил ему несколько таких сочинений. На все вкусы.

А вот сейчас не могу…

 

Первый роман Романа

 

Светлана Смолякова, преподаватель

 

Иногда долгая дружба с человеком изглаживает из памяти день первой встречи с ним, кажется, что знакомы и дружны были всегда, сколько себя помним. Но, хотя с Романом Арбитманом наши дружеские отношения длились более сорока лет, я прекрасно помню, как мы познакомились. Это было в 1978 году в первый день занятий по литературе в филологической группе на подготовительных курсах Саратовского государственного университета, где я преподавала. Желая познакомиться со своими учениками, я называла им эпиграфы к разным произведениям, программным и внепрограммным, и просила назвать источник и автора. Тогда читающих старшеклассников было намного больше, чем сейчас, мне отвечали хором. И только когда я назвала эпиграф к повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу», мне ответил один мальчик. Это был Роман Арбитман.

Вскоре я смогла убедиться в его необыкновенной любви к фантастике и глубоких знаниях в этой области. Конечно, это всё не означало, что Роман был равнодушен к классической литературе, нет, он был настоящим филологом, и его нельзя было упрекнуть в равнодушии к творчеству Пушкина и Гоголя, Толстого и Достоевского, но фантастика, как главная привязанность, занимала исключительное место в его жизни уже тогда.

На курсах поощрялись литературные опыты учащихся. Мы спрашивали их, не пишут ли они стихов или прозы. Заброшенный невод приходил главным образом с девичьими стихами про несчастную любовь, мальчики гораздо реже пробовали силы на литературном поприще.

Но Роман и здесь удивил меня. Он предложил мне написать совместно с ним что-то вроде полуфантастического повествования свободной формы и жанра. Оно осталось без названия, а жанр мы самонадеянно определили как роман. Забегая вперёд, скажу, что наш проект не был завершён, были написаны лишь несколько глав. Это было что-то о художнике, иллюстрировавшем Ф.М. Достоевского и во время поисков натурщиков попавшегося в лапы невероятных злодеев. Помню, меня тогда поразило, с каким энтузиазмом, с какой готовностью Роман взялся за дело. Неожиданные повороты сюжета, потрясающие планы злодеев — всё это придумывалось им с редкой изобретательностью, с любовью к делу. Я едва успевала написать свою часть текста, увы, не ощущая в себе Роминой любви к сочинению фантастических историй.

Много лет спустя на одном из моих юбилеев Роман вспоминал наш с ним писательский опыт и шутил, намекая на свою литературную судьбу, мол, видите, что из этого получилось. Думается, что в этой шутке была доля шутки. А если говорить всерьёз, то в Романе очень рано обозначилось его призвание, которому он никогда не изменял.

Разумеется, вспомненный эпизод из жизни Романа — это только крошечная часть того, чем были наполнены долгие годы нашего дружеского общения. О чём сказать в заключение этих мини-мемуаров? Роман всегда удивлял — своей работоспособностью, своим редким умением добиваться поставленной цели. В общении он блистал остроумием и радовал склонностью к самоиронии — свойствами по-настоящему умных людей. Он был талантливым рисовальщиком, и у меня хранятся его рисунки, в том числе и иллюстрации к тому первому едва начатому роману. Он, безусловно, был человеком долга и выполнял его в самых трудных обстоятельствах, шла ли речь об уходе за заболевшим близким человеком или о помощи друзьям. Отнюдь не в качестве мемуарных панегириков о нём можно сказать: каждый день его жизни был наполнен трудом и смыслом.

 

Конвент клубов любителей фантастики. Ростов, 1983. Слева направо: неизвестно, Борис Завгородний, Павел Амнуэль, Роман Арбитман, неизвестно, Виталий Бугров

 

 

Рома — маленький танк

 

Сергей Сергиевский, журналист

 

Один из наших коллег говорит, что известие о кончине Романа Арбитмана настолько ошеломило его своей невероятностью, в первое мгновение даже показалось: да нет, не может быть, какая-то очередная мистификация в духе Арбитмана. Но это была не мистификация.

 

***

Роман Эмильевич Арбитман явился на свет Божий седьмого апреля. Год в данном случае не важен. Важна дата.

На праздновании Роминого дня рожденья несколько лет назад его мама Нелли Борисовна рассказывала нам, друзьям, гостям, сидевшим за столом, что в роддоме ей сказала нянечка: «Мамаша! В какой замечательный день ты сыночка родила — Благовещение!»

С Романом мы это никогда не обсуждали, он не любил религиозные темы. Но что есть то есть, в замечательный день родился замечательный Рома.

Мистификации он и правда любил. О многочисленных псевдонимах распространяться не будем, они и так известны всем и каждому.

А чего стоит одна только книга из «Библиотеки приключений замечательных людей», изданная в очень близком к серийному оформлению ЖЗЛ. Книга, написанная очень серьезно, но не лишенная увлекательности, называется «Роман Арбитман. Биография второго президента России». (Поясняю, что Роман Арбитман в этой книге и есть второй президент России). Автор книги — Лев Аркадьевич Гурский. Наш земляк из Вашингтона. Большое видится на расстояньи.

Но по мне-то лучшая из мистификаций Романа — это «История советской фантастики», вышедшая в девяносто третьем году и несколько раз переиздававшаяся. Веселая выдумка, и текстом и оформлением стилизованная под основательную научную монографию, да еще и с пометкой «Научное издание», мало того, с официальным грифом «Издательство Саратовского университета». Автор — сам по себе мистификация, в которой мне видится ироничная пародия на известный заезженный штамп «многонациональная советская литература». Рустам Святославович Кац.

Суть «Истории» в том, что не только литература, но и политика, и все прочие устремления Страны Советов были нацелены на одно: завоевание Луны. Замечательно, что один из российских телеканалов принял за чистую монету и пересказал в своем эфире главу «Истории», в которой рассказывается, как в 1945 году в Потсдаме Сталин предлагал Трумену заключить соглашение о разделе Луны между державами-победительницами во Второй мировой. Роман был счастлив.

А еще как-то он, со свойственной ему скромностью, показал мне книжку «Истории», переведенную и изданную в Японии. 

Но не мистификациями едиными занимался Арбитман.

Мы с ним познакомились в восемьдесят втором году. Он еще был студентом, я работал в областной газете «Заря молодёжи». Со временем Роман стал постоянным автором газеты. Но писал он не о комсомольских стройках и ленинских зачётах. Он писал о своей любимой фантастике!

После того, как он своей неуклонной настойчивостью добился от руководства (газета ведь была идеологическим «органом» обкома комсомола) согласия на открытие регулярной страницы, посвященной фантастической литературе, одна из сотрудниц редакции сказала: «Рома — это маленький танк» (хотя Рома был довольно высок ростом). Еще бы не танк, если он смог диплом на филфаке защитить по Стругацким — это в начале восьмидесятых!

Страницу в газете назвали «Теория невероятности».

Много чего в ней было, всего не припомнишь. Но, между прочим, в библиографиях братьев Стругацких указывается, что их рассказ «Первые люди на плоту» впервые полностью опубликован под названием «Викинги» в трёх номерах «Зари молодёжи» в январе 1988 года. Угадайте, кто это устроил.

А еще публиковались записи встреч, где спорили о новинках фантастики. «Отягощённые злом, или Сорок лет спустя» Аркадия и Бориса Стругацких, «Игоряша Золотая рыбка» Виталия Бабенко и другие новинки обсуждали Философ, Историк, Программист, Медик, Биолог, Журналист и Филолог. Все они — настоящие люди, не вымышленные персонажи, друзья Арбитмана. Филологом, естественно, был сам Рома. Он же организатор этих дискуссий, которые, если мне не изменяет память, все и проходили у него дома.

Как-то раз на выездной встрече редакции «Зари молодёжи» с читателями (такие встречи в те времена проводились регулярно и были по-настоящему интересны) одна девушка спросила: «А эти дискуссии о фантастике, которые вы публикуете в газете, — это настояшие беседы живых людей или просто инсценировка?» Я рассказал, как это всё происходит. Она сказала: «Как я вам завидую!»

В Роминой комнате, полной книг, под чудесным живописным портретом Романа (его отец Эмилий Николаевич, известный искусствовед, был дружен со многими художниками) были у нас с Ромой и неисчислимые «приватные» беседы за чаем — непременно с лимоном — о литературе, о политике, да обо всём.

В последние годы всё уже становится круг друзей, с которыми можно поговорить обо всём. Можно, конечно, податься за любым советом, с любым вопросом к компьютеру. Но никакой интернет не ответит на мой телефонный звонок негромким Роминым баритончиком: «Здравствуй, дорогой!»

 

Институт космических исследований РАН. Москва, 2013

 

 

Роман, выбравший свободу

 

Борис Плохотенко, редактор

 

Середина 80-х, я, корреспондент отдела рабочей и сельской молодёжи областной газеты «Заря молодёжи», ездил в командировки по области как правило пару раз в месяц. Основным видом транспорта были автобус и попутка. Попутка обычно на обратном пути, а выезжая в командировку, с утра пораньше спешишь на автовокзал. Приезжал к самому отходу автобуса, устраивался на неудобном сидении насколько можно поудобнее и пытался додремать недодрёманное, но в тот раз погодные условия задержали отправление всех рейсов, и я, борясь со сном, слонялся по залу ожидания, когда столкнулся с Романом, которого не видел с университетских времён: «А ты чего тут среди недели делаешь, ты же учителем в селе?» Учителем, в селе, подтвердил Роман, но примерно в часе с лишним езды от Саратова, потому в село переезжать не стал, а каждый день вот так вот на автобусе утром — туда, вечером — обратно. Мне было понятно это стремление ночевать в своей комнате, в своей постели: я умудрялся при двухдневной командировке возвратиться на ночь в Саратов. Но тут же не один-два раза в месяц человек такое делал, а шесть раз в неделю. А ведь ещё и к урокам готовиться, и читать массу книг, и писать, в том числе критику в литжурнал. Было видно, что человек не то что невыспавшийся, а хронически мало отдыхающий.

И ещё архиработоспособный. В этом я убедился весной, ближайшей или через год, когда Романа и меня призвали на трёхдневные курсы повышения нашей... офицерской квалификации. Хотя я закончил филфак на два года раньше, эта инициатива военкомата настигла нас с Романом одновременно. Три дня мы с несколькими десятками таких же «офицеров запаса», ни дня не служивших в армии, но прошедших военную кафедру вуза, собирались утром в химучилище и вывозились под Саратов на полевые занятия. А по возвращении в Саратов я напрашивался к Роману в гости. Он вводил меня в мир Стругацих. И не только меня. В один из этих дней, вернее, вечеров к нему пришли двое юношей и девушка, по-моему, старшеклассники, не студенты, и Роман вёл для них на дому семинар по фантастике. Это не были ученики его школы, это не была «внеклассная работа». У них было какое-то задание, обсуждали его, получили новое. Принесли прочитанные книги, Роман дал им другие. Записал, что кому. Как в библиотеке. То же самое и мне: дал книжку — записал. Я удивился: откуда недоверие? Какое недоверие? Просто он давал читать столько книг и стольким людям.

С братьями Стругацкими меня познакомил однокурсник, но читать их системно, а главное — изменить отношение к фантастике как к «литературе второго сорта» я сумел после тех трёх весенних дней в обществе подвижника Арбитмана.

В конце 80-х он вёл в «Заре молодёжи» рубрику фантастики. Естественно, внештатно. И, естественно, после избрания на пост редактора вновь созданной городским Советом газеты «Саратов» я хотел видеть Арбитмана не просто среди своих авторов, но и штатным сотрудником. Роман, естественно, дал материал в пробный номер 29 декабря 1990 года, но... Но в рубрику «Партитура», потому что в этот момент ему важно было заявить свою гражданскую позицию — «Я выбираю «Свободу». Он писал об известной радиостанции, он писал о Свободе. Впоследствии он стал штатным сотрудником «Саратова», а по стажу работы в газете в итоге оказался на третьем месте, его опередели двое корректоров. Впрочем, думаю, он не уступил бы им, не помешай его гражданская позиция. Министерская должность автора псевдоисторической «Стены» не стала препятствием для литературного критика Арбитмана, но предопределила реакцию администрации Саратовской области, поледние два десятка лет фактического хозяина газеты, которая давным-давно и не раз не только сменила название, но отказалась от положенных когда-то в её основу профессиональных принципов и гражданской позиции. С прошлым эту газету связывали только материалы кино-, теле-, литературного критика Романа Арбитмана. Так что разрыв был символичным.

Когда в декабре 2019-го я предложил Роману поучаствовать в книге к 30-летию выхода пробного номера «Саратова», он сразу предупредил, что в ближайшее время не сможет написать для книги — работает над романом. В мае 2020-го сообщил, что освободится после 10 июня. 11 июня я был готов язвить в ФБ: «Правильно ли я понимаю, что сегодня уже «после 10 июня»?» В ответ: «Боря, я прошу отсрочки ещё как минимум на неделю. Напряжённый момент, связанный с подготовкой романа к публикации. Вместе с редактором ходим по тексту». 21 июня Роман с утра пораньше пишет, что пришлёт текст на днях, а через два с половиной часа этот текст у меня.

За месяц до того я попросил несколько его книг с дарственной надписью. «Сумеем увидеться по поводу книг в воскресенье?» — написал я, а в ответ: «Увидеться — нет, а передать книги смогу: повешу пакет на ручку двери, а ты заберёшь. Моя самоизоляция продолжается». Этот пакет я, только войдя в подъезд, и увидел на обещанной ручке. Забираю. Звонок: «Взял? Извини, я должен дописать роман». Что ж он так чудит, подумал, ну да ладно.

Я рассчитывал получить новую работу, как и другие, с дарственной подписью автора. Для этого надо было только увидеться с Романом. Думал, в этот раз он передаст книгу из рук в руки…

 

Роман Арбитман с женой Еленой Шкута, 2017

 

 

Хрупкий человек

 

Вероника Долина, литератор

 

Уход Романа из нашей реальности — настоящая травма. Особенно в этом году, таком губительном для хрупкого человека.

Что есть хрупкий...

Тот, кто безоговорочно занят гуманитарной профессией.

Тот, кто служит ей беззаветно, работает так много, как обывателю не снится.

Хрупкий торопится. Его время течёт иначе, чем у многих категорий людей. Оно летит. Мчится. Ненасытная жажда немедленно усовершенствовать мир — в основе жизни таких, хрупких и ускоренных людей.

В 90-е годы жизнь моей семьи просто была украшена появлением первых книг Льва Гурского. Чудесные приключения, яркие характерные герои. Бесстрашная фантазия. Смешная политика внутри каждой книги Гурского — море было автору по колено... Президенты и телохранители, главреды и идеологи запросто впрягались в события, месили крутое тесто фантазии автора…

Роман очень рано понял — что есть писательство.

Это мощная свобода. Это власть. С этой волшебной палочкой в руке он и подступался к чему хотел, попирая мнимые величины — начальство в стране и городе.

Частный сыщик Яков Штерн стал моим героем не на один год. Какое в нем было изящество, в этом постсоветском холмсе.

А Рома писал и писал, чуть не каждый год — роман, книга обзоров фантастики, кино.

Он был рыцарем Интересного Чтения. Сам он обладал ненасытным любопытством — литература, искусство, кино, — но обратил это и в ремесло, критику и обозрения того, с чем был сам знаком.

Слово сериал едва вошло в обиход — а Роман, живя в Саратове, борясь с местными трудностями, просвещал обзорами современников...

Любопытство.

Целебный юмор.

Огромное неравнодушие к человечеству...

Детская вера в место силы, свой Саратов, решительный отказ от мысли об эмиграции.

Лёгкий слог и живое перо.

Мне страшно думать, что Роман, быть может, оказался стрелкой на наших общих часах... и, потеряв его, мы сломали безвозвратно эти часы.

Буду помнить тебя, Рома.

Все в моем доме будут. Это же я придумала в нашем сериале «Д.Д.Д. Досье детектива Дубровского» назвать героя Романом. Это же ты. Своей рукой я Якова Штерна назвала Романом Дубровским, когда пришло время экранизации.

А вообще-то — я многие те, о ком Рома написал. Я и ельцин, и новодворская... Но особенно я — яков штерн. А ты, Рома, нас не забывай.

 

Он забегал вперед на слишком неудобную дистанцию

 

Мария Галина, писатель

 

Я долго тянула с этим текстом, потому что написать его — это признать, что Ромки больше нет, и что текст, в сущности — поминальный. Ну а пока в этом себе не признаешься, то можно думать, что Ромка просто не пишет по каким-то причинам в ФБ, ну мало ли, какими-то делами занят. Поскольку он постоянно был чем-то занят.

Но если признать неизбежное, то, пожалуй, надо начать, во-первых, с его чудовищной работоспособности: я не могу точно подсчитать, сколько романов он написал под псевдонимом Лев Гурский. На Фантлабе есть список — он длинный.

Пожалуй, его нельзя назвать удачливым писателем. В своем предвидении (а большей частью романы его — это политическая сатира), он забегал вперед на слишком неудобную дистанцию. Слишком короткую. Метафора, дальняя визия универсальней, обобщенней и потому имеет больше шансов на успех. К тому же она, даже самая отважная, безопасней, поскольку не касается конкретных фигур — а значит, свободней в обращении. Но романы Романа (да, тавтология, я знаю, недаром он стал Лев) целились в очень уж близкое будущее; политические фигуры могли легко узнавать в них себя, что, конечно, с прикладной точки зрения не совсем комильфо; комментировать их решился бы не всякий литобозреватель. И, как все тексты «ближнего прицела», они легко устаревали.

На первый взгляд.

Потому что время меняется и то, что сегодня было сатирой, через десять лет оказывается метафорой. Или обобщенным и именно потому точным портретом времени, по которому будут изучать этот странный отрезок истории лет эдак через пятьдесят, если, конечно, к тому времени еще будет история.

Но это только незначительная часть огромного массива, который успел сделать Ромка. Я бы сказала, что он положил начало целому направлению «альтернативного литературоведения». Причем абсолютно крышесностные мистификации Арбитмана, удивительно совпали с духом времени и оказались ему впору — они вскрыли абсурд последних десятилетий, как консервную банку; его фейковую «Историю советской фантастики» на полном серьезе цитировали доценты с кандидатами (что, конечно, является прекрасным показателем их высокого научного уровня), его вброс о «лунном проекте Сталина» и Ялтинском соглашении, приведшем к разделу Луны, до сих пор, кажется, муссируется в желтой прессе (итогом стала книжка «Как мы с генералиссимусом пилили Луну») — опять же на полном серьезе, а «альтернативная биография» «Роман Арбитман. Биография второго президента России» вообще удостоилась судебного иска, поскольку косплеила ЖЗЛ-овские обложки «Молодой Гвардии». Ромка, надо сказать, судиться если и не любил (я подозреваю, любил, я его еще в шутку называла сутяжником Френклендом из «Собаки Баскервилей»), то умел, и кажется, не проиграл ни одного процесса. А еще были липовые аннотации к известным современным романам, колонки в еженедельниках, да бездна всего, такое ощущение, что в жанре романа как такового Ромке было тесно, потому что жанр предполагает игру по правилам.

Тут можно было бы еще многое сказать — о его остроумии, том, что англичане называют wit — стремительной способности обыграть любую фразу или ситуацию, о его бесстрашии, о терпеливом противодействии косной политической машине.

Но, наверное, об этом скажут и другие.

 

С призом Гильдии киноведов и кинокритиков Союза кинематографистов России СЛОН в номинации История зарубежного кино за книгу Серийные любимцы: 105 современных сериалов, на которые не жаль потратить время, 2016

 

 

Предугадывал грядущие перемены

 

Василий Владимирский, редактор, книжный обозреватель

 

Для меня Роман Арбитман всегда сочетал в себе противоположные, почти несочетаемые качества. С одной стороны — человек эпохи титанов и небожителей, братьев Стругацких и Станислава Лема, Роберта Хайнлайна и Роберта Шекли, с другой — очень живой, абсолютно посюсторонний, активно включенный в литературный и социальный процесс, азартно реагировавший на все, что происходило в обществе, в стране, в литературе. К тому моменту, когда мы познакомились с ним очно то ли в 1993, то ли в 1994 году на одном из первых моих «Интерпрессконов», конвентов любителей фантастики, я уже давно читал его статьи, рецензии, книжные обзоры, ядовитые реплики в прессе. Арбитман одновременно продолжал традицию противостояния казенной мертвечине в фантастике, уходящую корнями едва ли не в 1950-е годы, «в те времена далекие, теперь почти былинные, когда срока огромные брели в этапы длинные» — и деятельно участвовал в книгоиздательском буме новейшего времени как литературный критик, кинообозреватель, а позже и как писатель Лев Гурский, лучше многих других уловивший постперестроечный Zeitgeist, дух времени. Это производило сильное впечатление.

Мы много лет проработали вместе с Романом в жюри конкурса «Фанткритик», и это всегда доставляло радость. Не потому, что наши вкусы совпадали: напротив, я нечасто соглашался с Арбитманом в оценках. Но всегда с особым удовольствием читал его отзывы и рецензии — и перечитываю до сих пор. В том числе на книги, давно и заслуженно забытые читателями и издателями. Естественно, не для того чтобы освежить в памяти содержание одного из бесконечных романов Дарьи Донцовой, Андрея Белянина или, прости господи, Фридриха Незнанского. Ирония, саркастические выпады, остроумная игра словами, подтексты, двойной смысл — каждая публикация Романа остается примером для подражания, образцом, достойным подражания. Если у кого и стоило брать уроки мастерства по этой части, то именно у него. И, конечно, уроки самоиронии: «Злобный критик» — так называлась авторская колонка Арбитмана, которую мы запустили в конце нулевых в журнале «FANтастика». То, что сегодня пытается натужно воспроизвести так называемая новая критика, давалось ему легко, изящно, без напряжения.

Обычно горизонты успешных литераторов в России с годами сужаются. У Арбитмана наоборот — расширялись. Он охотно вписывался в новые проекты, участвовал в работе ролевого фестиваля «Зиланткон» и Петербургской фантастической ассамблеи, жюри премии «Новые горизонты», и так далее, и тому подобное. А главное — охотно продолжал учиться: из литературных критиков с легкостью переквалифицировался в кинокритики, потом освоил искусство вдумчиво смотреть и увлекательно писать о телесериалах. Мало кто из его коллег и сверстников способен похвастаться такой пластичностью. Он не отставал от хода времени, всегда оставался на переднем рубеже, а порой с пугающей точностью предугадывал грядущие перемены.

Попомните мое слово: нам еще не раз придется заглянуть в книги Романа Арбитмана, Льва Гурского, Рустама Святославовича Каца, чтобы лучше разобраться, что ждет впереди нашу литературу и нашу страну.

 

Выросший мальчик

 

Алексей Слаповский, писатель

 

Рома — выросший мальчик, сказал о нем когда-то кто-то, не помню ни имени, ни лица. 

Наверное, хотел обидеть. 

Мне казалось: да, это обидно, язвительно, я не хотел бы, чтобы меня так называли. 

Теперь думаю: высокая похвала. Да, мальчик, но выросший. Не инфантил. А сколько мальчиков так и не выросло, так и играют друг с другом? Хитрят, жульничают, сажают и даже убивают. Не ведая, что творят, именно, как дети.

Рома это перерос, он хорошо это видел и еще лучше об этом писал. Из детства в нем осталось не худшее (оно ведь там тоже есть), а лучшее — прямота, нежелание подлаживаться под кого-то, ранимость. И неутомимое любопытство ко всему, что не похоже на будничность. Отсюда интерес к фантастике, которую он любил, возможно, больше, чем современную «серьезную» литературу. Не потому, что сердцу не прикажешь, просто эта «серьезная» сладострастно отражала и отражает пакости нынешнего мира, а Рома пакостями брезговал.

В фантастике всегда проглядывается идеал. Рома, при всей критичности своих книг, четко придерживался идеала. Он создал свой мир. Там тоже есть негодяи, но победа Добра неизбежна.

Некоторым он казался чудаком. Так пожилой прапорщик в армии с тупым недоумением смотрит на новобранца, который не только знает уставы лучше него, но и требует, чтобы они выполнялись. Прапорщик в таких случаях велит дембелям, чтобы они научили салагу любить Родину. То есть быть послушным и готовым к любому унижению.

Рома не хотел быть послушным и готовым к унижению, поэтому отрывался от книг и шел в общественную деятельность. Городское начальство не понимало, чего надо этому фантазеру. Представить, что ничего не надо, кроме справедливости, оно не могло. И сейчас не может.

Он был своим среди своих, но чужим в родном городе. Как и многие мои друзья, как и я сам. Мы не нужны тому Саратову, который сформировался поколениями большевиков, секретарей райкомов, а потом в массе своей необразованными и малокультурными начальниками, пробившимся к власти хитростью, жадностью и тупой напористостью.

Недаром Рома сказал мне однажды, что не только островом, который придумал Голдинг, но, похоже, и всем миром правят повелители мух.

…

Почему-то Рома всегда казался мне намного младше, хотя разница всего пять лет.

Когда ему исполнялось сорок, пятьдесят, пятьдесят пять, не верилось, мысленно восклицалось: не может быть!

Когда я узнал о его гибели, тоже не мог поверить.

И до сих пор не верю. Не может быть.

 

 

Роман Арбитман