Книга А.Черноглазова «Лакан. Приглашение к реальному…» как будто предназначена для того, чтобы запутать читателя, отправить его по одному из возможных следов с тем, чтобы он, не без наслаждения, даруемого чтением, сгинул в разветвлениях построенного лабиринта. Свидетельствуя изнутри опыта чтения о силе этого соблазна, я все же хочу попытаться дать себе отчет в том, что именно завораживает в этом, по видимости, аналитическом тексте, понять, о чем поют сирены, и, возможно, попытаться услышать этот голос не только как свой собственный. Опыт чтения, безусловно, фантазматичен и вряд ли может быть редуцирован до здравой реплики, однако ничто не может защитить нас от иллюзии стремления к ясности и бесконечного повторения попыток ее достичь. Мне хотелось бы разобраться, о каком реальном идет речь в этой книге и куда, на самом деле, приглашает читателя Александр Черноглазов. Предмет и метод предлагаемой серии эссе – Лакан. Предмет – потому что именно психоанализ Жака Лакана, его мысль и язык являются средоточием интересов автора. Александр Черноглазов переводит Лакана уже много лет, и благодаря его усилиям один из труднейших авторов ХХ в. постепенно осваивается российским читателем. Метод – потому что, как пишет сам автор, «в каждом эссе из книги, как на пробном камне, испытывается выработанный Лаканом язык». Так объявлено, однако же мне представляется, что то, чему Александр Черноглазов посвящает свои усилия, не совсем совпадает с тем, что можно обозначить как эффективность дискурса Лакана, несмотря на то, что автор повсеместно настаивает на такой эффективности, в разных регистрах демонстрируя «работающее» чудо совпадения мысли Лакана с критическими точками мысли вообще; указывая на то, что везде, где человек заходит в тупик, его встречает Лакан. Поясним, о чем идет речь. Автор изначально обладает своего рода фасеточным зрением и ключевую мысль Лакана – мысль о субъекте – продумывает в нескольких самостоятельных и целостных перспективах: европейской живописи, английской поэзии, европейского романа и романа русского, святоотеческой литературы, а также литургического христианского канона. Исходной точкой анализа в каждом случае оказывается некий прецедент произведения, обнаружение в его поле герменевтической странности, которую не удается объяснить за счет внутренних ресурсов произведения, но которая продолжает существовать подобно занозе, раздражая глаз или ум читателя и зрителя