ИНТЕЛРОС > №8, 2015 > Венский кружок (часть 3)

Дмитрий Миронов
Венский кружок (часть 3)


21 мая 2015

Венский кружок (часть 3)Решающим событием в политической истории Венского кружка стал роспуск Общества Эрнста Маха (ОЭМ). В 1933 г. внутриполитическая ситу­ация в Австрии радикально изменилась. В по­вседневность врывались национал-социалисти­ческий террор и антисемитские бесчинства. В марте 1933 г. парламент был лишен власти, и через государственный переворот утвердился право-диктаторский режим во главе с федеральным канцлером Энгельбертом Дольфусом. Новый режим видел свою цель в том, чтобы противосто­ять как национал-социализму, так и социал-демократии. Прежнее либеральное правовое государство рухнуло, и на его месте возник авторитарный «клерикал-сословный» порядок, с помощью которого старые правящие круги надеялись защитить свои привилегии и отразить угрозы как справа, так и слева. Были распущены и запрещены Республиканский шуцбунд и Союз свободомыслящих. Был создан «Отечественный фронт», в котором собрались все, кто готов был поддерживать Дольфуса и соглашался с его лозунгом «Австрия превыше всего, если только этого хочет». В 1934 г. положение стало еще хуже. 12 февраля начались бои между участниками шуцбунда и правитель­ственными войсками. Кровавое поражение вооруженных рабочих предопределило и политическую судьбу социал-демократических институтов. Полностью было уничто­жено легальное движение рабочих — вплоть до мелких спортивных организаций. Тысячи людей попали в тюрьму, многие избежали этого, успев вырваться за границу. Все денежные средства и всё имущество рабочих организа­ций были арестованы. И вот, 23 февраля авторитарными «клерикал-фашистскими» властями силой было распуще­но ОЭМ: официальным предлогом стал запрет социал-демократической партии. Собственно, в обвинительном документе утверждалось, что «Общество Эрнста Маха, как повсеместно известно, работало и продолжает работать на социал-демократическую партию».

Против закрытия ОЭМ Шлик написал два отчаянных письма. 2 марта 1934 г. он отправил в дирекцию венской полиции то «деполитизированное» письмо, в котором объявил «просто случайным обстоятельством», что «не­которые из ученых, интересовавшихся устремлениями общества, принадлежали той партии». Этот беспомощный, «политически близорукий» протест, решительно осужден­ный Карнапом и Нейратом, оказался столь же беспо­лезным, как и сообщенные во втором письме сведения, приводя которые Шлик надеялся доказать отсутствие каких-либо политических амбиций у него и его друзей. «Я лично никогда не согласился бы на то, чтобы стать главой общества, которое преследует политические цели. Чтобы мне, как философу, сохранить независимость своих мне­ний при всех обстоятельствах, я никогда в своей жизни не становился членом партии, тем более социал-демократи­ческой. Всякая партийно-политическая деятельность мне крайне противна, и я должен признаться, что мне было бы очень обидно, если бы общество, главой которого я являюсь, было распущено именно из-за подобной деятель ности». Оба письма не получили ответа. 2 мая 1934 г. решение о запрете вступило в силу.

Шлик назвал «своего рода трагикомедией» то, что имен­но он оказался руководителем «политически неблагона­дежного» общества. Комедийным при этом было то об­стоятельство, что в письме к «господину федеральному канцлеру д-ру Дольфусу» от 1 июля 1933 г. Шлик выражал «сердечное чувство благодарности и симпатии», привет­ствуя тем самым совершившийся государственный пере­ворот. Более того, Шлик даже вступил в «Отечественный фронт», поскольку ему, как «австрийцу по самоопределе­нию», было «весьма радостно наблюдать, с какой деятель­ной силой ведомое Вами [Дольфусом — Д.М.] правитель­ство пытается наделить нашу страну и наше государство тем значением, каковое причитается им в силу особенно ценных свойств этого народа». Поэтому он просто отказы­вался понимать, почему ОЭМ, которое он, как председа­тель, представлял, было запрещено.

Очень скоро Шлик осознал, что он крайне смутно видел политику режима Дольфуса. Буржуа с аристократичными манерами, либерал-космополит, сократический философ, он воспринимал и приветствовал только защитную функ­цию новой формы правления, какое-то время способной противостоять национал-социалистической угрозе, и он отчего-то не мог разглядеть, что вместе с тем устранялась парламентская демократия и уничтожались все органы ра­бочего движения. Подобные «жертвы» представлялись ему меньшим злом в сравнении с мощным натиском нацио­нал-социализма, противодействовать которому надо было «всеми средствами».

Не только в силу таких взглядов и таких действий Шлик (вместе с Вайсманом) был отнесен к правому, консер­вативному крылу Венского кружка. Для себя он считал обязательным надысторическое, автономистское понима­ние философии и науки; как ученый, он не желал связы­ваться с «низовой» партийной и повседневной политикой. О характере убеждений Шлика говорит его небольшая, опубликованная уже после смерти книга «Природа и куль­тура», написанная специально против германского наци­онал-социализма. Эта работа позволяет нам вполне ясно увидеть тот гуманизм, пацифизм, космополитизм, в це­лом — антифашизм либерального интеллектуала, который обязывал вступать в конфронтационные отношения с до­стойным презрения европейским фашизмом, но при этом позволял только беспомощно выражать свое несогласие.

В этой исторической ситуации политическое сознание левого крыла (Карнап, Нейрат, Хан, Франк, Цильзель) было много острее и существенно отчетливее. Запрет ОЭМ для них окончательно подтвердил, что борьба, ко­торую Венский кружок вёл «против суеверий, теологии, метафизики, традиционной морали, капиталистической эксплуатации рабочих и т.д.», не может происходить исключительно на теоретическом поле автономной фи­лософии и науки. Противостояли несовместимые прак­тические решения — быть «за» или «против» конкретной политической позиции, связанной с вполне определенным способом миропонимания. И решающую роль здесь игра­ли внетеоретические ценности, лежащие далеко за преде­лами сфер чистой науки и строгой философии.

Итак, требовалось решить: быть «за» социал-демократию или «против», быть «за» фашизм или «против». В выс­шей точке конфронтации, в 1934 г., появилась маленькая работа Карнапа «Борьба против метафизики и теологии», в которой этот известный симпатизант демократического социализма брался показать неизбежность следующего, предваряющего всякое научное исследование, выбора: либо со всей ответственностью согласиться нормативно выводить долженствование из бытия, практику из теории, либо признать строгое различие между теоретическими вопросами и практическими решениями. Теоретические вопросы предполагают, что высказывания, в которых мы формулируем ответы, проверяются на истинность опыт­но-научным способом, тогда как практические вопросы предполагают, что в соответствующих ситуациях мы реша­емся на осуществление какого-то действия. Мы не можем заменить ответственное решение беспристрастным науч­ным познанием, даже если получаемое знание эмпириче­ски обосновано и логически корректно. Поэтому, кстати, по мысли Карнапа, политико-просветительская практика «венцев» не должна полагаться непосредственным след­ствием их научного мировосприятия или их социальной теории. Научное познание может предоставить некоторую информацию о причинах и последствиях социальных и политических действий. Но оно не может заменить собой сам выбор, совершаемый в конкретной ситуации. То, чего Венский кружок хотел добиться политически, было так же «вне теоретической области науки», как и то, против чего они боролись.

Однако признание границы, разделяющей теоретические вопросы и практические решения, не позволяет занять «нейтральную» или безразличную позицию, не дает права на нерешительность. В этом отношении все участники Венского кружка, с которыми сознавал свое единство Карнап, сделали свой выбор. Признание научного миро­понимания и соответствующих масштабов теоретической рациональности до некоторой степени также подталкивало к занятию определенной стороны в политическом про­тивостоянии. С удивительной ясностью об этом говорил Карнап в (логико-эмпирической) «Борьбе против метафи­зики и теологии»: «Теоретически можно доказать только то, что при определенных обстоятельствах философская и религиозная метафизика есть опасный наркотик. Если иным нравится его вкус, то теоретически мы не можем их опровергнуть. Но это нисколько не означает, что нам должно быть безразлично, что люди выбирают в данном случае. Мы можем предоставлять теоретические разъяс­нения о происхождении и действии наркотика. И далее, через призывы, воспитание, образцы мы можем воздей­ствовать на практическое решение людей в этом вопросе. Только при этом мы должны сознавать, что это воздей­ствие лежит вне теоретической области науки».

Венский кружок проиграл не философское сражение, а политическое. Его активная просветительская работа в итоге не удалась, но виной тому были не внутренние те­оретические проблемы научного миропонимания, а суще­ственное превосходство клерикал-консервативного и авто­ритарно-антидемократического противника, для которого деятельность кружка, институционально оформленная в ОЭМ, представляла серьезную опасность. На примере истории Венского кружка и ОЭМ мы учимся тому, что борьба философий — больше, чем столкновение аргумен­тов, больше, чем обоснование суждений и опровержение доводов. Знакомясь с судьбой венского позитивизма, мы узнаем о деяниях людей, отважившихся на приключения борьбы, с надеждой предугадывавших «дальнейшее разви­тие», но утерявших все свое влияние. С потерей влияния эти люди также вскоре были вынуждены покинуть страну в поисках новых перспектив: они рассеялись в эмиграции.

Уже в 1931 г. Фейгель, еврей по происхождению, поки­нул Вену и эмигрировал в США. Он достаточно хорошо сознавал, что всё более и более заметное распростра­нение антисемитских настроений (которые проникли даже в университет) не оставляло ему шансов на работу. В 1934 г., после февральских событий, Нейрат, как поли­тически активный участник кружка, бежал в Гаагу. Его «Общественный и экономический музей» был досмотрен полицией и вскоре закрыт. После неожиданной смерти Хана никто уже не занимал его кафедру. В декабре 1935 г. Карнап покинул Прагу, куда он переехал в 1931 г., и эмигрировал в США. В июне 1936 г. был убит Шлик. Его преемником стал католический философ Алоис Демпф. В начале 1937 г. Поппер бежал из Вены в Новую Зелан­дию. В том же году эмигрировал Менгер. В 1938 г., после аншлюса Австрии к Германскому рейху, покинуть страну решился Вайсман, которого уже в 1936 г. уволили из библиотеки философского института, вопреки настойчивым возражениям Шлика. Бежал он в Оксфорд. В Вене остался Крафт, лишенный какой-либо возможности преподавать. В 1938 г. он устроился библиотекарем, но скоро оставил эту работу и вынужденно вышел на пенсию. Последним из участников кружка Вену покинул Гёдель. В 1940 г. ему удалось выехать за границу. По транссибирской железной дороге он добрался до Маньчжурии, а затем на корабле переправился в Сан-Франциско.

Примечательно, что эта дезинтеграция существенно до­полнялась всё возрастающей интернационализацией. Ло­гический эмпиризм постепенно утрачивал общественное влияние в Австрии, но при этом одновременно получал международное признание. С большим интересом к нему отнеслись в США, однако здесь он быстро свелся к логике и теории науки. Кроме того, был учрежден влиятельный журнал «Философия науки», издававшийся совместно Карнапом и Фейглем, создавались новые исследователь­ские центры, формировались новые места в высших шко­лах, в список обязательных для изучения дисциплин была включена теория науки. Все эти события могут служить индексом международного признания венского позитивиз­ма.

Международные связи закреплялись еще в «мирные» годы. В коллоквиумах Шлика (тех самых, по четвергам ве ное участие принимали заграничные философы, благодаря которым и завязывались тесные отношения с мыслителя­ми из других стран. Благодаря Тарскому были налажены контакты с группой польских логиков из Варшавы (Лу­касевичем, Лесневским, Котарбинским, Айдукевичем). Благодаря Куайну в США венским позитивизмом стали интересоваться Чарльз Моррис и Эрнест Нагель. Благода­ря Айеру установились отношения с английскими филосо­фами (Гильберт Райл, Сьюзен Стеббинг и др.). В Сканди­навии друзьями Венского кружка стали Аке Петцель, Арне Нэсс, Йорген Йоргенсен, Эйно Кайла.

О том, что логический эмпиризм в тридцатые годы при­влекал внимание не только мыслителей из Центральной Европы, можно судить по успеху больших международных конгрессов, над организацией которых неустанно трудился Нейрат. Отчеты о конференциях публиковались в журнале «Познание». После пражской «Предварительной кон­ференции международного конгресса по единой науке», с сентября 1934 г., начал подготавливаться «I-ый между­народный конгресс по единой науке», который прошел в сентябре 1935 г. в Париже. Участие приняли более 170 человек из более чем 20 стран, было прочитано более сот­ни докладов. Открыл конгресс Бертран Рассел. Интерес­ные «заметки на полях» оставил Фейгель. Приведем одну его историю. «Айер, который не знал Рассела лично, и я представились Расселу. Я заметил: ‘‘Можно сказать, что мы Ваши интеллектуальные внуки’’. В своей характерной манере Рассел тут же спросил: ‘‘И кто отец?’’ — ‘‘У нас их трое’’ — заметил я, — ‘‘Шлик, Карнап и Витгенштейн’’. (Общий смех)». II-ой международный конгресс состоялся в июне 1936 г. в Копенгагене. Через год — новая встре­ча, и опять в Париже — «Конференция международного конгресса по единой науке». На этой встрече было решено выпускать «Международную энциклопедию единой науки» (совместно над ней работали Нейрат, тративший на нее все свои силы, Карнап, Гемпель, Франк, Йоргенсен, Луи Ружье). «Энциклопедия» долго была важнейшим печатным органом логического эмпиризма. IV-ый международный конгресс, посвященный, в основном, теме «язык науки», состоялся в июле 1938 г. в Кембридже (Англия). V-ый конгресс прошел в Кембридже (США, штат Массачусетс) через несколько дней после начала Второй мировой войны и был посвящен в основном проблемам логики науки. Последний конгресс, VI-ой, состоялся в 1941 г. в Чикаго.

Итак, дезинтеграция Венского кружка исторически совпала с успешной интернационализацией логического эмпиризма. Международное признание дорого обошлось. Разгон ОЭМ и эмиграция участников Венского кружка привели к тому, что научное миропонимание лишалось австро-марксистского и народно-просветительского идейного контекста, вырывалось из почвы, питавшей его в период габсбургской монархии и первой австрийской ре­спублики, и «окончательно» превращалось в стерильную, «деполитизированную» логику науки (которая, правда, впоследствии под влиянием других традиций, в том числе американского прагматизма, обнаружила тенденцию к ли­берализму).


Вернуться назад