6 ноября исполнилось 70 лет со дня рождения известного российского философа, религиозного и политического мыслителя и исламского общественного деятеля Гейдара Джахидовича Джемаля. А 5 декабря будет первая годовщина со дня его кончины

 

Метод гностического мышления

Гейдар Джемаль

Моей задачей здесь являются не историко-академические исследования великих мыслителей – носителей гностического импульса, – которые оставили нам многочисленные ценные следы. Каждое из слов, фраз, тезисов, которые до нас дошли, – это жемчужины, хотя большинство из этих тезисов пересказаны либо противниками гностиков, либо людьми, которые их расслышали, но не поняли. Нам приходится очищать и восстанавливать с огромным напряжением ума и творческого воображения первоначальную интенцию этих людей, тем более, что они писали очень закрытым языком, и многие вещи, которые они говорили, строя свои конструкции, имеют непостижимое значение для современного человека, воспитанного в рациональной традиции. Иначе говоря, подразумевания гностиков в те времена были фундаментально связаны с языком, который сегодня в значительной степени утрачен, поскольку язык – это не только словесная оболочка и не только перевод, который можно получить, взяв словарь древнегреческого языка, но и интуитивное семантическое поле, которое гораздо важнее, чем «переводимое зернышко» (последнее может занимать 5 процентов, а 95 процентов есть некое символико-интуитивное подразумевание, интуитивный посыл). Поэтому когда мы знакомимся с автором, писавшим 200–300 лет назад, существует очень большой риск, что мы просто не ощутим, не почувствуем тех значений, которые испытывали при восприятии этого текста современники. Я поставил перед собой задачу (в рамках короткого доклада она будет реализована ограниченно) коснуться тех импульсов (в их оформлении), которые стоят за гностическим инстинктом, как врожденная воля гностика (а то, что она совершенно определенно врожденная, это здесь уже прозвучало), каким образом она вторгается в ту матрицу, которую гностик неизбежно получает от внешней цивилизации вместе с присущими ей моделями мышления и терминологическими значениями. Гностик имеет дело с чуждым ему плотным миром смыслов, которые он ощущает как враждебные себе и которые должны быть взорваны.

Не у всякого хватит энергии (речь идет об особой энергии, энергии мысли) и мыслительного аппарата для того, чтобы произвести необходимую переделку, перекройку внутреннего интеллектуального космоса и добиться осуществления той мотивации, которая подвигает человека на поход против всего само собой разумеющегося и должного. Это чрезвычайно сложно. Естественно, когда человек начинает оспаривать то, что ему навязано в качестве матрицы сущего, должного, реального, он вынужден пользоваться аппаратом, логическими связями и значениями, заимствованными извне. Если же он создаст на абсолютно пустом месте собственные лексику и смысловые связи, он рискует, как минимум, быть непонятым даже ближайшими учениками – возникнет коммуникативная пропасть.

Необходимо решить колоссальную задачу: воспользоваться аппаратом, доступным для избранного окружения (даже «избраннейшие» находятся в сходной ситуации, так как погружены в ту же матрицу), и хорошо, если есть некая школа, некий уже созданный, пусть маргинальный, инструментарий, который можно использовать как общую площадку. Но ведь его может не быть. Пример Василида велик и поражающ еще и тем, что мы здесь можем свидетельствовать колоссальную работу по переформатированию матрицы, по созданию абсолютно новых визионов и конструкций, которые, тем не менее, остаются воспринимаемыми за пределами исключительно зам­кнутого внутреннего космоса гностика, его собственного луча, внутри которого он видит реальность. Поэтому Василид, конечно, это подвиг творческого воображения, родившегося из самых благородных и достойных, из всех возможных интеллектуальных импульсов. И тут я бы хотел поставить вопрос о том, что это за импульсы и как они преломляются в реальной жизни.

Уильям Блейк. Гравюра из «Песни Лоса». 1795 годЧеловека, рожденного быть гностиком, интересует Величие в чистом виде, абсолютное Величие за пределами всяких границ и сравнений, которое ломает саму идею Величия, саму линейку, которой меряется Величие

Если идти к сути вещей, то человека, рожденного быть гностиком, жжет внутри его души жажда Величия. Естественно, Величия не собственного (хотя он всегда может сказать: «Мы – люди, вы – свиньи»), Величия не такого, от которого можно получить персональную экзистенциальную выгоду. Его интересует Величие в чистом виде, абсолютное Величие за пределами всяких границ и сравнений, которое ломает саму идею Величия, саму линейку, которой меряется Величие. Его интересует: взорвать то, что является ничтожным, а ничтожным для него является всё, с чем он соприкасается в качестве экзистенциальной монады.

На самом деле единственной отправной точкой для гностика является ощущение того, что единственно чистым, что он берет как пример и к чему он стремится, является его собственное свидетельствующее сознание. Это свидетельствующее сознание внутри него горит, как пожар, требующий выхода, реализации, посвящения, трансформационного перехода в нестерпимое и находящееся за пределами всего Величие.

Выводом из этого конфликта является дуализм сознания и бытия, то есть разрыв между бытием и сознанием. С одной стороны, есть сущее, с другой стороны – сверкающая точка внутри него, которая представляет собой некий завет, задел, некое семя Величия, еще не реализованного в этой светящейся точке «тайного Я», которая горит и требует реализации в некоем визионе, сметающем всё, что обычно воспринимается органами чувств и обрабатывается понятийным аппаратом.

Первый выход, который гностик имеет в этом конфликте, – это то, что нужно начинать мыслить Великое как свободное от загрязнения сущим. Но что такое сущее? Нужно понять, в чем качество этого сущего, которое грязнит и пятнает?

Если мы говорим о Высшем, о высшей реальности, о той, которая содержится за пределами всего Величия, как о несущем, то мы должны знать о том, что такое сущее и что сущее не есть то материальное бытие, которое для нас всех являет пример предъявленного нам наличия. Такое сущее было бы слишком ничтожным в качестве отправной точки, площадки. Разве наш материальный мир – предел бытия? И какой смысл так говорить, если гностик старается расширить мир так, чтобы отталкивание от него дало эффект. Гностик должен видеть бытие как можно большее. Великое включено в бытие, потому что в бытие включено всё, что подлежит сравнению. Всё, что подлежит сравнению, – внутри. И нестерпимо грандиозные перспективы, абсолютно альтернативные всему тому, что находятся здесь и теперь, они тоже в бытии. И вот здесь начинается ощущение гностиком того, что такое на самом деле сущее. Сущее – это конгломерат всех планов, перспектив, реальностей и т. д., к чему может быть приставлен, условно говоря, предикат «есть». Предикат «есть» здесь работает как некое указание на семейность всего того, к чему он относится, – то есть эти вещи соотносимы между собой, они родственны, от одного к другому можно перейти. Даже если они разделены полярно, то эти полюса объединены неким стержнем, некоей прямой линией, осью. Одно отрицает другое. Если они антитезны, то всё равно они взаимосвязаны прямой дорогой антитезности. Черное-белое. Без одного не бывает другого. Всё, что есть в бытии, каким-то образом повязано в общий хоровод, даже если мы говорим об очень высоких планах. Бытие пачкает тем, что оно есть. Внутри него содержится этот предикат, и всё, к чему его можно приставить, то есть звезда, джин, ангел, архонт (они есть как некая конструктная данность, некий концепт, который имеет имя и тем самым заявляет о себе, что он есть). Таким образом, это «есть» является пачкающим «есть». Задача, стоящая перед гностиком, – освободить то высшее, по отношению к чему он горит, от этого пачкающего начала.

И здесь возникает очень много проблем. Если это несущее, освобожденное от пачкающего предиката «есть», оппонентное бытию высочайшее Величие так чисто, то каким образом можно иметь к нему какое-либо отношение? В чем динамическая драма взаимоотношения между огнем сознания, который горит и сжигает всю вселенную вокруг, и чистым, абсолютно свободным от предиката «есть» Величием, которое является целью на выходе. Если гностик находится в некоей среде, то каким образом эта среда является площадкой для его метафизической, гностической драмы? Надо связать реальность, которая есть здесь и теперь и внутрь которой гностик вброшен как носитель огня, с тем, чего нет, таким образом, чтобы не загрязнить несущее. Отсюда возникает необходимость очень сложных конструкций, которые опосредованным образом описывают взаимодействия между свободным от предиката «есть» Величием и тем бытием (сущим), которое является, с точки зрения гностика, просто мусорной свалкой. Потому что на этой мусорной свалке рядом, бок о бок лежат выброшенная случайно жемчужина, золотые часы, дохлая курица, рваная подушка с дивана. А суть этой мусорности заключается в том, что это – бытие. Оно-то и делает всё предъявленное мусором, и наоборот, отсутствие этого освобождает от грязи, от лжи, от общего, потому что ложью, против которой выступает гностик, является глобальное, является универсальное.

Несущее внутреннее само по себе предполагает уникальность, которая не описывается нумерически. Но всё равно остается некоторая проблема в том, что это Величие существует, но к нему можно иметь отношение, только оказавшись на этой помойке, которая существует наряду с этим Величием. И тут ничего не поделаешь. Тем более, гностик прекрасно знает, что юдоль человеческого сознания – это неистребимая тяга к ощущению и переживанию тождества как совершенно естественного посыла. Глобальное, тотальное тождество малого с абсолютным – это фундаментальная основа всех традиционных метафизик. «Каждая песчинка имеет за собой Абсолют». Эта инстинктивная идея традиционного метафизика представляет собой вызов для гностика. Но как это снять? Когда он говорит, что высший Бог – не сущий, то он вынужден использовать негатив к тому, от чего он хочет освободиться, к тому, что пятнает. Он вынужден использовать бытие как точку отталкивания для того, чтобы определить то, что должно быть вне всякого сравнения. Но отрицание имманентного не создает трансцендентности как таковой. Мы можем сказать, что мир есть и в этом – его ложь, его мусорность, а Бога нет, и это его Величие, его чистота. Но если мы противопоставили «есть» и «нет», мы не получили реального подразумевания трансцендентного, мы получили всего лишь расширенную тезу и антитезу. Это всего лишь негативная имманентность. Гностика это не может устроить.

Гностицизм – это особое состояние поиска, противостояния с реальностью, когда еще не найдены тайные, последние ключи, чтобы взломать эту ловушку. Гностик в поисках Величия забывает о верификаторе, который имеют платоники и все традиционные метафизики. А именно, он упускает из виду то, что тотальное тождество (тотальная схваченность всего Абсолютом) выступает не просто как самодостаточная концепция тождества, но имеет в себе интеллектуальную силу и ценность утверждения. Утверждение – это абсолютный императив духа, императив последнего пневматического центра, который делает человеческое существо оператором, операции которого сами по себе ценны и интересны. Утверждение – это то, к чему пневма имеет абсолютное стремление, даже если это утверждение находится внизу, в грязи, пыли и оказывается на поверку мусорной кучей. Утверждение – это указание на то, кроме чего ничего нет. То есть это абсолютное утверждение, которое дает достоверность того, что за пределами этого утверждения действительно ничего не остается. Но как это может быть? Ведь даже когда мы говорим об утверждении, которое покрывает всё, то всё равно за пределами остается ложь, ошибка, внешние сумерки, где только «скрежет зубовный». То есть утверждение оставляет некую тень негатива за собой. Но в традиционной метафизике тема того, что утверждение – это проблемная вещь, несколько замалчивается. Просто говорится о великом, всеедином тождестве, об абсолютном всеединстве, которое снимается в неопределенности, неквалифицируемой бездне вечности.

Уильям Блейк. Уничтожить индивидуальность обмана и ложного прощения. 1804 годИное определено через Это. Какая же это трансцендентность, если Иное определяется через Это, то есть здесь уже присутствующее? Здесь и возникает вопрос: где то утверждение, которое оставило бы чистую трансцендентность, но при этом сделало это таким образом, чтобы не было ничего, кроме нее

А гностик не может согласиться с этой бездной, потому что эта бездна причастна ко всему, она присутствует на этой мусорной куче. Мусорная куча схвачена в этой бездне, и поэтому гностик обходит тему утверждения. Классическому традиционалисту легко. Он говорит: сознание – это функция от бытия, бытие и сознание тождественны, акт понимания уничтожает субъект и объект в их противопоставлении. А как быть гностику, который знает, что за пределами всего есть чистое, сияющее Величие, которое не запятнано предикатом «есть»? Тогда получается, что у нас есть здесь мусорная куча, а там – Величие. А что их объединяет? Ничего? А тогда каким образом эта мусорная куча появилась и почему в центре этой кучи горит огонь жажды этого Величия? Все эти вопросы не получают ответа ни в каких схемах прежде всего потому, что гностик пытается решить проблему и судьбу сознания, субъекта, проводя интеллектуальные операции внутри объекта. Он постоянно, пытаясь деонтологизировать Величие, работает внутри онтологии, которая никуда не исчезает. Недостаточно сказать, что Величие не имеет предиката «есть». Иными словами, ты говоришь, что ко всему сущему есть антитеза, абсолютно Иное. Но что такое Иное? Иное определено через Это. Какая же это трансцендентность, если Иное определяется через Это, то есть здесь уже присутствующее? Здесь и возникает вопрос: где то утверждение, которое оставило бы чистую трансцендентность, но при этом сделало это таким образом, чтобы не было ничего, кроме нее.

Это потрясающий вызов, с которым, я боюсь, гностики как историческая школа не справились, потому что это требует несколько иных исследований. Прежде всего надо было бы погрузиться в вопрос: почему бытие и сознание действительно являются оппонентами? Совершенно понятно, что сознание возникает только в результате своей противоположности бытию, потому что бытие наталкивается на нечто, что не есть оно. Здесь кроется тот самый секрет, открыв который, можно было бы, действительно, начать операцию по отмыванию Величия от предиката «есть».

Этот секрет заключается в тайне нетождества. Потому что простая гносеологическая операция покоится именно на этой тайне. Само нетождество познающего познаваемому отличается от концепции традиционной метафизики о том, что акт познания есть слияние субъекта и объекта. Понятно, что если перцептивное начало является одним из феноменов среди прочих других, то оно не может быть свидетелем. Свидетелем может быть только тот, о которого разбивается внешний мир.

2012 год

Об исламском интеллектуальном методе

Разные эксперты и аналитики часто высказывают мнение, что мусульмане, показавшие большую активность в последние годы, являются просто темными управляемыми людьми, которых легко можно использовать в своих целях.

Такая установка строится на том, что либеральный мир отрицает субъектность мусульман, не допускает возможности их участия в политической борьбе, и, если брать шире, их участия в истории. Это фундаментальная, записанная в подкорку либеральная установка. Причем это касается не только мусульман, которые ушли в лес, не только тех, кто поехал в Исламское Государство. Даже про Эрдогана писали, что в свете последних событий может сложиться впечатление, что он неуправляемый, при этом совершенно явно подразумевалось, что это является нонсенсом. И это несмотря на то, что он лидер крупной, экономически сильной державы, доказавшей, что у нее есть собственная повестка дня. Но либеральных экспертов и аналитиков ломает признать, что это так.

На самом деле такая реакция является проявлением большого внутреннего страха куфра перед феноменом ислама, который бьется за восстановление своей политической субъектности. Свою высшую метафизическую субъектность ислам никогда не терял, субъектность же низшего уровня была утрачена несколько поколений назад с развалом Османской империи.

Пафос ислама в том, что его субъектность высшего метафизического плана должна быть проведена на самые низшие слои. И вот сегодня как раз мусульмане бьются за то, чтобы стать субъектом и игроком в большой истории. Той истории, которая имеет движение, сюжет и конец. Ислам – единственная идеология, которая выражает этот принцип истории. Дело в том, что либералы не могут интегрировать в себя это понимание, которое одушевляет мусульман, потому что они не могут представить, что можно быть идеологически эсхатологом. Они не могут представить, что можно сражаться за реальное исполнение всех исторических обетований, за то, чтобы история остановилась, всё в ней было подведено к итогу, чтобы наступил конец этого ветхого мира, воскресение, суд, новая земля и новое небо. Для верующих христиан все эти моменты были актуальны 300 лет назад.

Никакие ссылки на Средневековье мусульман неуместны. Можно однозначно сказать, что сегодняшнее состояние западной цивилизации точно воспроизводит эпоху поздней Античности. Ее либерализм, религиозный синкретизм, невразумительность – это всё характеристики позднего Рима перед концом. С другой стороны, в позднем Риме были традиционалисты, представленные неоплатоническими и гностическими школами, всей столбовой линией большой философии. Были и радикалы – христиане, которых преследовали и уничтожали. Сегодня такие радикалы представлены политическим исламом. Вот эти три силы – радикалы, либералы и традиционалисты – были в поздней Античности. Методологически 2000 лет спустя мы воспроизводим ту же картину. Технологические успехи тогда тоже были. Не электроника, конечно, но паровая машина в Риме была изобретена, правда, потом, после коллапса империи, ее забыли.

На чем же должна базироваться идеология мусульман? Прежде всего надо восстановить субъектность. Воевать за конец света нельзя, потому что о конце света знает только Всевышний. Всевышний является автором сюжета, по которому построено течение времени в событийной жизни нашего человечества. О том, как он будет развиваться, мы ничего знать не можем. Но мы знаем о том, что есть глобальное мировое общество, которое исключает ислам как фактор объективного духа. Для глобального общества религия – это институт. Это папа римский, который является классным руководителем и наставником, хранителем ключей от понятия «добро». И вдруг является сила, которая говорит, что дух абсолютно объективен, он вне человеческого пространства, вне человеческого опыта и восприятия. Дух идет вразрез с ожиданиями, воображением, интеллектуальными парадигмами. Это абсолютно неизвестное и запредельное. И он является здесь и теперь главным фактором, ради которого мы, мусульмане, будем бороться и умирать. Вот фундаментальная парадигма идеологии.

Эта идеология реализуется практически через утверждение шариата. Мусульмане занимают территорию и заявляют, что у них установлен шариат. Они поднимают это знамя и начинают объединяться с другими территориями, на которых также установлен шариат. Это образование субъекта. В организованное таким образом пространство приезжают разные люди независимо от этнического происхождения, и их объединяет шариат.

Что такое шариат? Шариат – это кодифицированная справедливость, которая не зависит от человеческого произвола. Дальше новому субъекту бросают вызов. Бросают вызов либералы, для которых конец аргументации от тела, от чувственного мировосприятия является непредставимым. Традиционалисты также выступают против, потому что для традиционалистов самое главное – это символизм, это идея тождества, пронизывающая мир. Радикалы отвечают традиционалистам: «Наше понятие справедливости строится на том, что Аллах противоположен всему тому, что вы могли бы вообразить. Вы не можете его понять и не можете его воспринять, он противоположен абсолютно всему созданному. Всё сотворено для того, чтобы обозначать неведение о нём. Но он здесь и теперь, и он является гарантом абсолютной справедливости. Мы парадоксальным образом посвящаем всё сущее тому, что противолежит этому сущему».

Традиционалисты откидываются назад, разводят руками и говорят: ну, ребята, тогда война. Хорошо, отвечают радикалы, – мы здесь застолбили территорию, объявили шариат, подняли черное знамя непостижимой тайны, и мы будем отстаивать то, что смысл истории здесь.

Многие задаются вопросом: почему в Сирии в 2013 году, когда войска Асада уже практически проиграли, появляется ИГ, которое отжимает территорию у победителей и практически вынуждает сирийскую оппозицию воевать на два фронта? Значит, приходят к выводу эксперты и аналитики, кто-то управляет ИГ и сталкивает мусульман лбами. Но достаточно ли этого, чтобы убедить нас, что есть сговор между ИГ и асадитами? Происходила ли когда-нибудь революция без сговора?

Для меня всегда было большим вопросом, почему Красная Армия не взяла Варшаву. Падение Варшавы открывало ворота на Берлин, а взятие Берлина означало мировую революцию. Невзятие Варшавы привело к тому, что пришел Сталин, Советский Союз замкнулся в своем контуре, потом – Вторая мировая война и Горбачев с Ельциным на выходе

Горбачев и Ельцин были запрограммированы уже в 1920 году. Это сговор? Манипуляция? Предательство Сталина? Почему отказались от мировой революции после 1920 года? Почему слили Коминтерн? Мне кажется, что лидеры ИГ посчитали, что с Асадом вопрос уже решен и надо определяться, кто сядет в Дамаске – Джабхат ан-Нусра, Свободная сирийская армия или собственно ИГ.

Прошла волна исламского пробуждения и революций. Что же получилось в итоге? Тунис на грани банкротства, Ливия лежит в руинах, в Египте – хунта. Почему так получилось? Потому что поднялись антиисламские силы, поднялась широкая полоса противостояний. Либералы внутри Туниса, Ливии, Египта начали подавать голос при поддержке Запада. Ас-Сиси мощно оперся на Саудовскую Аравию, на поддержку Запада. Ведь Запад стоит за Аравией, которая всю дорогу ненавидела ихванов и приветствовала переворот хунты. Важно понять, что такое «арабская весна» и полоса исламских революций. Это же не полоса переворотов, которые должны создать удобное и комфортное общество, где тут же заработает наука, образование, станет дешевле жить, заполнятся прилавки. Это не исламская мечта. Это скорее мечта совка образца 1990 года. Мы находимся в полосе войны, процесс еще не закончен.

Большая часть мусульманской элиты, активной и думающей, вынуждена была эмигрировать из России. Кавказ опустел. И даже в этих условиях идет постоянный спор. Даже в таком тяжелом состоянии люди не объединяются. По любому поводу начинаются дискуссии. Эти дискуссии существуют потому, что нет реальной исламской философии, нет политической философии. Нет определенных методик, нет привычки серьезной политической мысли на базе ислама. Есть определенные влияния разных алимов, которые смешиваются с осколками просветительской западной идеологизированности (даже не учености). Это касается не только обычных людей, но и серьезных мыслителей, основоположников целых направлений мысли.

Берем Сейида Кутба и находим у него дискурс западных рационалистических деистов. У него в голове деизм образца французских просветителей, которые еще не окончательно порвали с религией, но уже превратили Бога в гаранта, тикающего, как заводные часы космоса. Этот человек пишет, что неизменность законов космоса доказывает бытие Божье. То есть философская загрузка в голове у мусульман целиком заимствована у западных мыслителей, причем у мыслителей третьего сорта, так как неоплатонизм порубили еще во времена монголов, к XVI веку он уцелел только в Куме у шиитов. У суннитов же серьезной большой философии нет, осталась только какая-то ерунда, сочетающаяся тем не менее с обломками шариатского отношения к вопросу.

Конечно, в таких условиях люди будут спорить. Это как после взрыва корабля – все хватаются за что попало, чтобы не утонуть: у кого-то есть доска, некоторые плывут в шлюпке, у кого-то спасательный круг. Общий корабль – это метод, концепция. У нас есть Коран. Это база, это ключ к пониманию мира. Этот ключ должен войти в замок (понимание мира). Вот, к примеру, что думает мусульманин об устройстве материи? Что он думает о биологической жизни? Какое отношение бытие имеет к концепции социума? Если задать мусульманину эти вопросы, он ответит – всё во власти Всевышнего, всё сотворил Аллах, который имеет власть над всякой вещью. А что такое материя? Она есть или ее нет? И если мусульманин образован, то он будет повторять какие-то обрывки западной мысли.

Школа Филиппино Липпи. Моисей исторгает воду из скалы. Около 1500 года

Мы стоим накануне начала сорокалетнего периода. 1440 год по хиджре начнется в 2019 году и будет продолжаться до 1440 года по солнечному календарю, который будет в 2060 году. Эти 40 лет, когда Муса (а. с.) водил свой народ в пустыне, 40 лет одной и той же даты по лунному и солнечному календарям. За это время нужно выстроить новую умму с новым авангардом и новым ядром, которое будет обладать политической философией, объясняющей всё

А ведь на самом деле есть замок, в который входит коранический ключ и его открывает. Этот замок должен быть найден, и тогда споры прекратятся. Должна быть идеология и философия, объясняющая всё сверху и донизу с точки зрения Корана. Такой общей идеологией был марксизм. Он объяснял всё с точки зрения переделанного, перекроенного гегельянства. Работа по созданию исламской идеологии – это задача ближайших двух поколений. Сегодня мы стоим накануне начала сорокалетнего периода. 1440 год по хиджре начнется в 2019 году и будет продолжаться до 1440 года по солнечному календарю, который будет в 2060 году. Эти 40 лет, когда Муса (а. с.) водил свой народ в пустыне, 40 лет одной и той же даты по лунному и солнечному календарям. За это время нужно выстроить новую умму с новым авангардом и новым ядром, которое будет обладать политической философией, объясняющей всё.

Первой нашей задачей должно быть определение роли абсолютного зла как принципа в политической философии ислама. Мы знаем, что зло признается в исламе как фактор, который является частью творения: «Прибегаю к защите Господа рассвета от зла того, что Он сотворил» (Коран 113:1-2). Мусульманин признает, что Всевышний сотворил зло.

Что такое зло? Мы знаем, что есть халяль и есть харам, и то, что в шариате объявлено харамом, – это зло, а то, что он объявил халялем, – к этому надо стремиться. Но мы знаем также, что у предыдущих пророков границы дозволенного и недозволенного были сдвинуты, то есть халяль и харам – это не безусловные определения, не фундаментально выжженные на небесах иероглифы. У метафизиков-язычников есть объективное добро, которое само по себе существует. Зло при таком подходе является убыванием добра. Но у мусульман это не так. Харам и халяль – это приказы Аллаха. Мы не можем сказать, что убийство как таковое – это зло, потому что при определенных обстоятельствах убийство долженствует. Мы не можем сказать, что присваивание чужой собственности – это зло, при определенных условиях это допустимо. То есть вещи не содержат в себе добра или зла как фундаментальные качества.

В откровении, данном Всевышним Мусе (а. с.) или Исе (а. с.), мы находим такие вещи, которые затем при шариате становятся харамом. Но мы должны знать, что такое зло в чистом виде, само по себе, ведь на него у нас есть указание в Коране. Зло в чистом виде – это Иблис. Иблис соблазняет человечество, а человечество является оппонентом Аллаха. Это и есть метафизическая основа политической философии, которую мы должны понимать. Является недостаточным сказать, что зло – это ночная жизнь большого города с барами и ночными клубами (как это делают некоторые теологи – вроде Али Лариджани). Нельзя раскрывать зло через такие импрессии провинциала. Сущность зла безмерно глубже, чем какие бы то ни было «социальные язвы». Ислам борется с реальным злом, а реальное зло неотделимо от акта творения. Акт творения включает в себя творение зла, которое дано нам для преодоления. Преодоление зла связано с работой нашего сознания.

В исламе концептуально нет добра. У нас есть «Свет небес и земли», и у нас есть хак, справедливость. Хак – это высший ориентир. Но нет добра, нет блага. Справедливость на самом деле очень страшна, она бездонно страшна. Справедливость сопряжена со смыслом, с режущим, как бритва, краем, который рассекает бытие, и там пенится кровь. Но хак противостоит злу. Зло – это неотъемлемая часть ветхого бытия, которая будет преодолена только в новой земле и новом небе, когда свет Аллаха будет озарять лица праведников. Отсутствие этого света, который сегодня не озаряет наши лица, – это и есть фундаментальное зло. Скрытость Аллаха есть фундаментальное зло. Когда мы поднимаем шариатское знамя, мы предвосхищаем на этой земле новую землю уже здесь, в ветхом бытии. Это – идеология, это – ориентир.

2015 год

Кто стоит за проектом Третьей мировой войны?

Одна из самых интересных тем, которая волнует одинаково как «политкорректных» мейнстримовских аналитиков, так и маргинальных «конспирологов», – это тема бенефициара мирового политического процесса. Иными словами, кто является реальным и конечным выгодополучателем исторической интриги, которая разворачивается на наших глазах? Если сформулировать еще точнее, кто несет «уголовную ответственность» за подталкивание современной цивилизации к краху и, стало быть, заинтересован в этом крахе.

На эту тему существует множество устойчивых мифов, в частности, эталоном злодейства в XXI столетии повсеместно считается семейство Бушей и банда неоконов, разработавших и осуществивших на наших глазах самые впечатляющие политические преступления новейшего времени. По списку: 11 сентября, по поводу которого только у совсем ангажированных наблюдателей еще есть запал поддерживать официальную версию; нападение на Афганистан, которое, как выяснилось, было запланировано за некоторое время до 11 сентября в связи с отказом талибов допустить строительство через свою территорию газопровода от Каспийского региона; нападение на Ирак, сопровождающееся наглым и быстро вскрывшимся обманом «мирового сообщества»; бесчисленные преступления против личности, связанные как с похищениями и бессудным содержанием в секретных тюрьмах тысяч людей по всему миру, так и с отменой последних гарантий личной неприкосновенности для самих граждан США, и т. д.

Фрагмент колонны ТраянаЦелью неоконов было удержание и развитие монополярного мира в подражание Римской империи периода наивысшего военно-административного расцвета. Неоконы имели в качестве идеала национально-почвенную сверхмощную империю, которая упраздняет всех потенциальных соперников, ликвидирует малейшие противостояния своей воле во всех регионах мира, выступает в качестве арбитра, последней инстанции, принимающей окончательные решения

Однако во имя чего неоконы, возглавляемые президентом (по временам заслуженно вызывающим сомнения в собственной нормальности), совершали все эти, бесспорно, преступные деяния? Целью их было удержание и развитие монополярного мира в подражание Римской империи периода наивысшего военно-административного расцвета. Неоконы имели в качестве идеала национально-почвенную сверхмощную империю, которая упраздняет всех потенциальных соперников, ликвидирует малейшие противостояния своей воле во всех регионах мира, выступает в качестве арбитра, последней инстанции, принимающей окончательные решения.

Такая цель требует много малых войн, и они были запланированы администрацией Буша, о чем свидетельствуют многочисленные утечки секретных документов, а также ставшие публичными аналитические разработки. Республиканский Белый дом планировал осуществить атаки, как минимум, на семь стран, среди которых, помимо Ирака и Афганистана, фигурировали Венесуэла, Северная Корея, Сомали, Судан и Сирия. У империи не хватило ни ресурсов, ни времени, ни поддержки союзников. Тем не менее следует признать, что весь этот международный разбой всё-таки не ведет к Третьей мировой войне: как это ни парадоксально, он представляет собой скорее попытку предотвратить такую мировую войну криминальными средствами, то есть серией региональных конфликтов.

Мировая война – это изменение мирового порядка, смена технологического уклада, радикальная трансформация политического фасада управления мировыми делами. Так было после Первой мировой войны, в еще большей степени так стало после Второй. Но если бы неоконам удалось достичь своей цели и создать Большой Ближний Восток, ликвидировать очаги сопротивления своей воле в Юго-Восточной Азии и в Южной Америке, нейтрализовать антиамериканизм в Европе, то, по мысли бушевских геостратегов, это и означало бы предотвращение тотальной войны, уничтожение самих предпосылок для нее.

Сверхзадача американской империи – ликвидация потенциальных центров силы, способных бросить вызов вашингтонской гегемонии.

С другой стороны, мировое сообщество констатирует, что противники Буша – демократы – не оспаривают, по сути, многополярную картину мироустройства. Правда, эту многополярную картину доверено озвучивать другим сторонам, в первую очередь России, Китаю, Ирану, странам меньшего калибра вроде Венесуэлы и Кубы при молчаливом сочувствии национально мыслящих европейцев. Даже те европейцы, которые присягнули Брюсселю и евроединству, понимают под ЕС не просто продолжение США, а как бы второй полюс атлантизма.

Но ведь именно многополярность до сих пор вполне логично и была основой мировых конфликтов! Традиционные условия развязывания больших войн – это как раз отсутствие мирового арбитра, зыбкое равновесие между центрами силы или их групповыми объединениями типа Антанты или Тройственного союза. Вспоминается, что Рим в эпоху своего расцвета вел, точно по американскому нынешнему образцу, множество колониальных войн, например, в Галлии, Иудее, на парфянском направлении и т. п. Последняя же большая война случилась, когда Рим и Карфаген были равновеликими центрами ойкумены. Впоследствии с крахом моноцентричной Античности история в течение нескольких столетий вновь определялась войнами между Византией и Ираном – в биполярной системе, напоминающей противоборство капиталистического и советского лагерей в XX веке.

Так что же, Демократическая партия США является конспирологическим «менеджером» по подготовке мировой войны? В каком-то смысле при всей остроте таким образом сформулированной проблемы приходится ответить: да! Но лишь потому, что Демократическая партия является всего лишь неким внешним инструментом другой всецело ответственной за будущую войну силы.

Сегодняшний мировой порядок характеризуется обостренной борьбой между двумя типами бюрократии. С одной стороны, национальные бюрократии, пытающиеся защищать старый классический принцип национального государства, принцип национального суверенитета, традиционное международное право, главным субъектом которого является национальное правительство как независимый игрок, действующий на мировой сцене от имени «избравшего» его народа.

Положение таких суверенных акторов стремительно ухудшается, ибо, с другой стороны, существует международная бюрократия, на нынешний момент гораздо более успешная. Она не зависит от национального электората, она сама придумывает международные правила игры, ей не надо ломать голову над национальным бюджетом, она не отчитывается за свои расходы, у нее нет неприятного оппонента в лице политических партий и публичных политиков, которые постоянно ловят национальных бюрократов за руку на коррупции (эти же национальные политические партии не осмеливаются поднимать голос против международной бюрократии). Речь идет о таких структурах, как корпоративное чиновничество ЕС (пресловутый Брюссель), ООН со всеми своими разветвлениями, включая ЮНЕСКО, и далее аффилированные подконтрольные структуры регионального масштаба типа Лиги арабских стран.

Специфика США на данный момент состоит в том, что национальная бюрократия там представлена Республиканской партией, а интересы международной бюрократии защищает Демократическая партия.

Бюрократия так устроена, что как корпорация обязательно должна иметь хозяина. Она не может выступать как самостоятельная автономная сила. Международная бюрократия не исключение. Она, разумеется, связана с транснациональными корпорациями, а также международной преступностью и глобальными мафиозными структурами, образуя, таким образом, некую триаду: «легальная» бюрократия – надзаконные финансово-промышленные структуры – противозаконные сетевые международные организации. К этому стоило бы добавить четвертый вспомогательный элемент: неправительственные организации – международные фонды всякого рода, где аккумулируются и отмываются черные кассы мафий и корпораций.

У всех этих компонентов один хозяин – симбиоз клерикалов и старой традиционной знати (или, как говорили раньше, «аристократия и церковь»). В свое время мировой клерикально-монархический альянс развязал Первую мировую войну, использовав для этого либерально-рыночные структуры и фасадную электоральную демократию с политическими партиями и прочими элементами нарождающегося «общества». Тайная цель этой войны состояла в колоссальной мобилизации человеческих ресурсов тогдашних империй, создании нового технологического уклада и переходе к мировому правительству монархов-родственников при ликвидации парламентских демократий, партий, а также политических амбиций большого бизнеса как виновников братоубийственной бойни. Ситуация тогда вышла из-под контроля, и вместо ликвидации либерального фасада Запада предприятие кончилось исчезновением нескольких империй. Однако что бы ни думал современный обыватель, оболваненный либеральными СМИ, класс, державший мир под контролем несколько столетий, не рассосался и не превратился в забавных клоунов, обитающих в светской хронике. Именно этот суперклуб, опираясь на финансово-спекулятивную систему нынешней экономики, в свою очередь, обеспеченную прикрытием со стороны международной бюрократии, сегодня разоряет и шантажирует одну страну за другой, в том числе далеко не последние страны Европы.

Для полноты картины следует добавить, что хозяином национальной бюрократии на протяжении жизни последних поколений выступали классические либералы, которые, казалось, полностью восторжествовали после 1945 года с приходом на европейскую землю американских оккупантов. Не менее 20 лет было потрачено старыми традиционными элитами на то, чтобы оправиться от удара, нанесенного совместными усилиями США и СССР. И уже к 1970 году Традиционалистский клуб перешел в контрнаступление. Вехами восстановления сил «старого режима» (как говорили при якобинцах о монархии) стали приход в политику неолибералов-ростовщиков, массовый подъем антиамериканизма в Европе, поражение США во Вьетнаме, крах Никсона и начало конца республиканского проекта, программа образования многочисленных постколониальных диаспор на территории Европы, триумф «зеленого» (экологического) движения и многое другое. Почти всё в этом наборе к сегодняшнему дню является уже отработанным материалом. Традиционалистский клуб теперь нуждается в двух системных катаклизмах – мировой войне в Азии и социальном взрыве, переходящем в контролируемую гражданскую войну, на Западе.

Это необходимые условия для перехода к постпотребительскому мировому порядку, в котором информационно-компьютерное рабство и биологическое истребление излишков человечества станут базовыми элементами Системы.

2014 год

Термоядерный Армагеддон уничтожит технологическое превосходство Запада

Свои претензии на глобальный контроль Запад основывает исключительно на возможности опутать земной шар электронно-цифровыми системами слежения и нанесения ударов.

После 1985 года в Америке не производилось автомобилей с карбюраторными двигателями. На западных самолетах авионика уже давно основана исключительно на современном «железе».

Когда в 1976 году Беленко угнал в Токио МиГ-25, профаны потешались по поводу того, что на этой сверхскоростной машине вместо полупроводников использовались лампы бегущей волны. Однако им следовало бы знать, что только приборы с такими лампами (в частности, старые ламповые радиоприемники) сохраняют работоспособность при электромагнитном излучении. Один из советских планов по ведению мировой войны против США состоял в подрыве термоядерного заряда над американской территорией на высоте 500 км. На таком расстоянии ударная волна и световой эффект не действуют, но электромагнитное излучение мгновенно выводит из строя все зависящие от электроники средства связи, транспортные системы и оружие. Советский Союз, кстати говоря, в этом отношении был куда более подготовлен к термоядерной войне: все его системы были в силу своей ориентации на предыдущее технологическое поколение менее уязвимы для ЭМИ.

Тема хрупкости, уязвимости информационной сети, интегрирующей все системы в общепланетарный искусственный интеллект, уже давно волнует писателей и режиссеров, интригует публику. Существует множество ее вариаций: от ошибок в Сети, в результате которых невинный человек становится преследуемой жертвой, до выхода искусственного интеллекта из-под контроля людей с последующим переходом к собственному стратегическому планированию. Хотя наиболее очевидной проблемой представляются не столько роботы, восставшие против человека, сколько, наоборот, коллапс всей технологии, на которой базируются притязания Запада на мировое господство.

Самое интересное заключается в том, что у глобальной цивилизации нет резервных каналов для подстраховки этой суперструктуры. Точнее, они до недавнего времени оставались, но стремительно демонтировались. Бумажное делопроизводство уступило место компьютерному архивированию. Это касается и хранения бумажных СМИ, относящихся к минувшим эпохам. Они все были переведены в цифровой формат, а оригиналы уничтожены.

Тема хрупкости, уязвимости информационной сети, интегрирующей все системы в общепланетарный искусственный интеллект, уже давно волнует писателей и режиссеров, интригует публику. Наиболее очевидной проблемой представляются не столько роботы, восставшие против человека, сколько, наоборот, коллапс всей технологии, на которой базируются притязания Запада на мировое господство

Аналогичные процессы происходят не только в гражданской, но и в военной сфере: армии США и их союзников полностью привязаны к кремниевому чипу. Только две страны в мире, США и Япония, производят эту штучку, на которой основана вся сложнейшая машинерия современной цивилизации – от движения спутников до расписания поездов, от полета истребителя до полета «умного» снаряда к цели. Все остальные должны покупать эти чипы у вышеназванных стран или на свободном рынке. Однако изготавливать, к примеру, самонаводящуюся головку для ракеты ПВО на основе кремниевого сырья, купленного из неизвестных источников, чревато. Нет гарантии качества, а микроскопического сбоя в одном из чипов достаточно, чтобы дорогое и сложное изделие, от которого может зависеть победа или поражение, станет грудой бесполезного металла. Если же эти чипы приобретаются у США или Японии, то неизвестно, какие вирусы или программы отключения вы получаете в комплекте с «покупкой». Достаточно вспомнить, как иракская ПВО, имевшая на вооружении французские ракетные системы, отключилась, едва началась операция «Буря в пустыне».

Интересные истории в том же ключе происходят и с самими хозяевами технологий: «Когда США воевали в Афганистане, американский солдат задавал системе GPS координаты цели, чтобы навести ракеты, и уже задал, но тут в GPS кончились батарейки, и система отрубилась. Солдат вставил новые батарейки, машинка заработала, и он пустил ракеты. И ракеты полетели в него, потому что, когда GPS перезагружается, она автоматически задает свои текущие координаты, вернее, координаты человека, держащего машинку в руках» (из интервью Артемия Лебедева газете «Бизнес»).

Вопреки всем опасениям Запад обречен на прогрессирующую компьютеризацию жизни, причем тотальную. И не только потому, что это дает сиюминутный выигрыш, отрыв от любых существующих на сегодняшний день противников. Дело в том, что компьютеризация планеты должна стать основой нового технологического уклада, иной политэкономической формации мирового общества. На платформе существующей Сети грядет пришествие интерактивного социума, который действительно явится в роли глобального искусственного интеллекта, опирающегося на «костыли» интеллектов органических. Под последними подразумеваются интерактивные пользователи, замкнутые в мировой Сети и производящие интеллектуальный продукт, который станет главным продуктом будущей экономики. Собственно говоря, финальная стадия политэкономического отношения человечества с окружающей средой и с самим собой есть виртуализация товара, при которой утрачиваются собственно товарные свойства. Будущая политэкономическая модель в основе своей является прямой противоположностью той глобальной постиндустриальной модели, которая пока что торжествует в мире. Будущее за постпотребительским обществом. Мир постпотребления будет одновременно и миром нового энтузиазма, в котором инфантильные молодые мозги погрузятся в бесконечные лабиринты интерактива (как сегодня погружаются в компьютерные игры), решая одну предлагаемую проблему за другой, получая за это очки и обменивая их на минимальные средства поддержания жизни, которые можно будет заказывать в интернет-магазинах. Деньги исчезнут. Интеллектуальная рабочая сила не будет стоить буквально ничего. Прикованных к терминалам интернет-зависимых пользователей дополнят мощные суперпрограммы, которые будут решать любые материальные проблемы через роботизированные системы производства. Вся эта инфернальная сеть сведется всего лишь к нескольким процентам от общей доли человечества; масса же тех, у кого доступа к этой сети нет, будет лишена технологий, знаний, способности каким-либо образом повлиять на ход событий. Ее ждут атаки различных эпидемий, голод, дефицит питьевой воды и прямое точечное насилие там, где потребуется купировать бунты. Бенефициаром этого разделения на микросоциум и макроаутсайд станут очень узкие элитные круги, непосредственно ориентированные на приход Антихриста и наступление нового «золотого века».

Какими бы безумными ни казались обывателю эти прогнозы, они точно соответствуют мировоззрению крайне правого крыла западного истеблишмента, и многие элементы новой системы начинают функционировать уже сегодня. В частности, существуют компании, использующие добровольных интерактивных пользователей для решения тех или иных проблем. Люди, ориентированные на определенную тему в некоей сети, проводят мозговой штурм и решают вопросы, которые казались неразрешимыми или разрешение которых потребовало бы огромных инвестиций и работы специализированных институтов. Эти пользователи работают на чистом энтузиазме, и оборот компаний от их эксплуатации сегодня составляет сотни миллионов долларов.

Мысль о том, что 90 процентов человечества является биологическим балластом и для того, чтобы человек как вид нормально функционировал, достаточно всего полумиллиарда особей, проходит красной нитью сквозь труды многих праволиберальных футурологов. Имплицитно этой темы коснулся и Фрэнсис Фукуяма.

С точки зрения чистой машинерии, шахматной логики, не обремененной этикой, у Запада нет иного выхода, кроме этого нового порядка. Постпотребительское общество свободно от денег, которые являются средством измерения отчуждаемого от людей жизненного ресурса, превращаемого в капитал. Но одновременно особенность денег в том, что они, в свою очередь, обладают свойством отчуждаться от выпускающих их хозяев в пользу нижестоящей социальной базы. В свое время деньги выпускались клерикальными авторитетами: в древности – императором, который был одновременно верховным понтификом (жрецом), в Средневековье – церковью. Потом право на чеканку монеты присвоили себе короли… Сегодня доллар печатается частным фондом, именуемым «Федеральный резерв».

Истеблишмент прошел большой путь, чтобы отнять деньги у населения, сделав их электронными и дополнительно виртуализировав через кредит. Однако это создало класс спекулянтов, которые начали сосредотачивать в своих руках избыточное количество этих виртуальных денег, превратившихся в огромную обузу для материального сектора экономики. За всю массу денежных единиц, плавающих в «черной дыре» Интернета, можно по ныне действующим ценам много раз купить нашу планету со всем, что на ней есть. Таким образом, в спекулятивном финансовом пространстве деньги теряют смысл как средство управления производством и потреблением и становятся инструментом разрушения экономического пространства через кризис диспропорции между материальным сектором экономики и чудовищно раздутой денежной массой. Следует учесть, что в нынешнем спекулятивном мировом «хозяйстве» к «деньгам» относятся также и различного рода финансовые инструменты второй и третьей степени отвлечения от фактического продукта.

Правящие круги, которые в действительности всегда находились выше денег, поскольку их отношения с миром в основе своей не являлись товарно-рыночными, намерены избавиться от этого инструмента. Ведь он превратился не только в обузу, но и в источник опасности и не может быть вполне контролируем (кстати, одной из первых попыток избавиться от денег был советский коммунизм, ставший своеобразной лабораторией для грядущего неоимпериализма и в этом, и во многих других отношениях).

Уильям Блейк. Из цикла «Иерусалим. Эманация гиганта Альбиона». 1820 год

Вот почему Запад вынужден отбросить фигуральные «молоток» и «гаечный ключ» и обратиться к вещам, которые возникают из царства электрона. Однако на этом пути главной опасностью является возможность развязать термоядерную войну, которая приведет к полной неработоспособности всех основанных на этом самом электроне систем

При взрывах нескольких относительно небольших бомб разрушения будут отнюдь не грандиозные, людей погибнет (по нынешним стандартам дегуманизации) не так уж и много. Дело в другом. Спутники, следящие за происходящим на поверхности планеты, превратятся в бесполезные куски железа. Беспилотники попадают на землю. Истребители не смогут летать на боевые задания, транспорт – перевозить пассажиров. Автомобиль, выпущенный после 1985 года, нельзя будет завести. Исчезнет Интернет. Вырубятся экраны телевизоров. Замолчат радиоприемники. Организованный западный мир погрузится в хаос. Конечно, «калашников» и М-16 будут продолжать стрелять, но надо ясно понимать, что в этом случае хозяевами планеты становятся партизаны из Афганистана, Сомали, Ирака, Колумбии. И даже пушка танка «Абрамс» не сможет выстрелить, потому что у нее электронный спусковой крючок. Вот каков важнейший подтекст Договора о нераспространении ядерного оружия, вот почему такую истерику вызывает у Запада сама мысль об использовании ядерных технологий теми, кто не входит в узкий круг «избранных». Факт присоединения к этому «клубу» СССР, а позднее Китая – уже тяжелейшая травма для Запада. Ни Россия, ни Китай не рассматриваются как участники грандиозного строительства новой политэкономической модели. Впрочем, нынешний российский истеблишмент делает всё, чтобы исправить «ошибку» Сталина и Берии и как можно быстрее избавиться от ядерного наследия бывшего СССР. Китаем же вот-вот займутся всерьез, чтобы закрыть и этот неудобный вопрос.

Будущее «золотого века», основанного на глобальном искусственном интеллекте, пожирающем мозги «сетеголиков», висит на волоске. Ведь ядерное оружие есть у Индии и Пакистана, причем первая – враг Китая, а второй, наоборот, союзник. Попытка решить китайский вопрос с привлечением к делу его соседей может оказаться контрпродуктивной (что называется, борясь с перхотью, использовали гильотину).

Стеклянная хрупкость всемирного «политэкономического электрона» внушает некоторую надежду, что этот ад не будет реализован. Даже если срыв столь головокружительных планов потребует некоторых издержек.

2012 год