ИНТЕЛРОС > №11, 2014 > Страна на грани «Солнечного удара» Дмитрий Володихин
|
УМНЫЙ СОБЕСЕДНИКНикита Михалков когда-то прославился как мастер тонкого камерного кино: «Пять вечеров», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Несколько дней из жизни Позднее он долго искал иной киноязык — общественно заостренный, публицистический. Нравилось не всем. Часть зрителей нередко воспринимала изощренные артхаусные приемы Михалкова как личное оскорбление или надругательство над историей России. Ничего подобного у Михалкова нет. Но он с очень большим трудом добивался понимания, поскольку предлагал широкой аудитории картины с «фестивальными» инкрустациями, «шифрами», «кодами», нарочито усложненной системой образов. В данном случае ему удалось найти золотую середину между публицистикой и камерностью. На экране могут присутствовать колоссальные толпы, но диалог ведут маленькие группы — по 5-6 персонажей максимум. Иными словами, массовость «Солнечного удара» — мнимая. Она превосходно маскирует камерность фильма. А камерный подход позволяет режиссеру почти напрямую беседовать со зрителем — словно оба сидят за одним столом и ведут неторопливый спор о судьбе России. Язык этого спора предельно прост, никакой избыточной замысловатости. Михалков не поучает и не проповедует — он выступает в роли умного собеседника. «Давайте поговорим, — как будто приглашает режиссер. — Давайте поговорим, пока у нас еще есть дом, где можно собраться и поговорить…» МОРЕ ГРЕХОВДействие фильма происходит в двух слоях времени. Озорное любовное приключение, начавшееся на волжском пароходе за семь лет до начала Первой мировой, соединено с жуткой историей белых офицеров, на исходе 1920 года оказавшихся у большевиков в плену. Первый слой разворачивается в тонах романтической шалости: главный герой — блестящий офицер в парадной форме, главная героиня — прекрасная незнакомка, кругом — почтенная публика, хорошо устроенная жизнь, солнечный жар, золотая рябь на речных волнах. Всё прекрасно… То есть всё выглядит прекрасным. Второй слой: несколько тысяч людей, которых скоро зверски убьют. Они все еще желают понять смысл происходящего. Центральный персонаж — тот самый блестящий офицер с волжского парохода — наблюдает за происходящим и мучается непониманием: с чего, Бога ради, началось падение России в этот темный ужас, выстуженный ветрами крымской осени? Сам Никита Михалков в интервью газете «Взгляд» Режиссер проговорил в своем творении всё, что считал важным, прямо, четко, прозрачно. Никаких разночтений, никаких полутонов. Народ русский отошел от Господних Заповедей, ушел от веры, поддался пороку и бесовским соблазнам. Он сам себя разрушил. Своими собственными руками, по собственной воле. Мелкие, частные грехи приводили к унижению любви и гибели правды между людьми, а это, в свою очередь — к разрушению самого строя русской жизни, самых ее основ. Да, на периферии киноповествования звучат слова «Европа», «марксизм» и т. п. — как антураж для какого-то гнусного мошенничества, обмана, низкопробного фокуса. Но… народ ведь сам выбирал — поддаться ему на этот трюк или отступить подальше, «не идти на совет нечестивых». Не поддался бы, сделал бы иной выбор, и благо бы ему было. Выходит, не обвинение в адрес каких-то злобных чужаков уместно, а покаяние в собственных грехах. Грехов же — море разливанное, они всех сортов и разновидностей. Настоящая выставка сокрушительного расставания с Заповедями. Вся эта милая романтическая связь во время волжского круиза, она ведь… прелюбодеяние. Главная героиня, мать двоих детей, изменяет мужу. А главный герой с энергией, достойной иного применения, предает свою невесту. Красавец-офицер нимало не обращает внимания на вопросы мальчика из волжского городка: отрок рассказывает, как вежливый преподаватель из Петербурга учил местных детишек тому, что Бога нет. Верно ли он учил? Офицер, изнывающий от блудного воспаления головного мозга, небрежно бросает дежурную благоглупость: «Кто во что верит, то и есть». Что ж, Бог воздаст ему по слову его. Мальчик именно тогда, послушав «умного» взрослого дядю, перестает верить в Бога. А заодно и воспроизводит знаменитую формулу Достоевского: «Если Бога нет, то всё дозволено». Пройдет тринадцать лет, и выросший мальчуган, теперь уже матерый чекист, очень интеллигентно, очень вежливо пустит на дно морское баржу с сотнями пленников. А всё началось с того, что бравый командир совратил незнакомую даму. «Отличились» не только главные герои. Второстепенные персонажи лгут, воруют, скупердяйничают… всё по мелочи, всё как-то почти невинно. Однако сумма мелочей — вроде суммы трещин на мраморе: была несокрушимая плита, и вот она превратилась в жалкие обломки. Из тысяч маленьких грехов соткался один громадных грех — отход нации от веры, от Бога. Общепринятое легкое и приятное потакание собственным слабостям уничтожило нравственное здоровье русского общества. Российская империя на заре XX века выглядела прекрасно: пароходы, храмы, чистые города, храбрые офицеры, прекрасные дамы… Картинка, предложенная Михалковым, столь притягательна, что дух захватывает! От нее идет ощущение крепости и здоровья, словно от рослого красавца-подосиновика на лесной поляне. А внутри-то всё уже зачервивело, внутри-то — труха, пакость. Притом тяжелее всего поражены образованные слои общества, его элита, те, кто должен его вести… Михалков передал ощущение этой всеобщей внутренней зачервивленности с необыкновенной художественной силой. Он как будто надавал современному русскому обществу пощечин, чтобы оно не замерзло, уснув от обольщения «величественным прошлым». Куда там дремать! Ведь скатываемся в ту же яму, поддаемся тем же порокам, совершаем те же грехи, и в стране возрождаются те же общественные хвори, что терзали ее сто лет назад! ПРИГОВОР РУССКОЙ КЛАССИКЕЕще один публицистический удар Михалков нанес по русской классической литературе. Врангелевские офицеры, сдавшись красным, ведут в одном из крымских лагерей беседы о смысле России и ее предназначении. И вот из уст персонажа, выставленного режиссером в черном свете (предатель и размазня), звучат горделивые слова о величии страны, у которой есть Гоголь, Толстой et cetera. Видимо, есть у нее и великая духовная миссия. А высокая литература — то ли необходимое условие для правильного хода страны по пути выполнения этой миссии, то ли уже и первый плод движения по избранному маршруту. Но на последних минутах фильма другой персонаж — офицер, вызывающий больше уважения, один из «фаворитов» режиссера, утверждает нечто прямо противоположное. Он признается в страстной ненависти к русской литературе: столько времени нация поливала себя грязью! Так не следует ли отдать господам литераторам, в том числе и титаническим фигурам классиков, изрядный кус от большого пирога общей вины за падения России? Фильм построен на материале литературных дневников И. А. Бунина «Окаянные дни» и его же рассказа «Солнечный удар». Но то, что у Бунина — великая любовь, начавшаяся как сумасшедшая вспышка и закончившаяся ощущением боли, надлома, надвигающейся старости, то у Михалкова — великий грех, впадение в прелесть, поражение, понесенное от соблазна. И всё бунинское волшебство нежданной встречи у Михалкова обращено в злую магию, в помрачение души. Михалковская трактовка Бунина — еще одно обвинение в адрес русской классики, пусть и не столь прямое, как слова офицера, ненавидящего литературу. Михалков сделал так, что читатель, когда-то упивавшийся, быть может, Буниным, начинает понимать, что придонный смысл его рассказа — изящно оформленная грязь. Этот вердикт Михалкова — дерзкий ход. То, что ему простят в последнюю очередь. И правда в его интерпретации есть. Кто-то должен был «с высокой трибуны» сказать то, что давно плавало по сети, звучало в полемических перепалках литераторов второго ряда, но никогда не ставилось в фокус внимания русской образованной публики. Михалков решился, и за отвагу можно лишь сказать ему спасибо. Однако не все так просто. Да, в нашей классике много воспевания греха. И много высокоинтеллектуальных плевков в собственную страну, собственный народ. Но ведь этим русская литература не ограничивается. Она ведь еще и громадное предупреждение о болях и скорбях взрослого человека. Проживая странные, изломанные судьбы, Онегин, Печорин и прочие «лишние люди» своим примером «закрывали» для образованной публики губительные дороги… Так стоило ли одним махом ставить знак равенства между всей этой сложностью и грехом, грязью?. Вышло как-то сгоряча. ВЕСТОЧКА ИЗ ТЬМЫВ большинстве михалковских фильмов, сколь бы ни были драматичны их сюжеты, есть свет и надежда. Здесь, на первый взгляд, — нет. «Солнечный удар» — это трагедия. Тяжелая, беспросветная, безвыходная трагедия. И уж точно этот фильм не для детей, не для семейного просмотра. В нем очень много боли, отчаяния и холода. Если пропустить его сквозь собственное сердце, это будет мучительное испытание. Главный герой и его товарищи скорбят, размышляют, спорят, даже трогательно заботятся друг о друге, хотя все они — люди военные, должны были загрубеть в горниле Гражданской войны… Мечтают о лучшей доле. И все до одного, без исключений, примут страшную смерть. А их палачи останутся. Они — хозяева новой жизни. Им — править русским народом. Для России, изгрешившейся и погибшей в братоубийственной сваре, Михалков не оставил ни единого лучика света. Просто смерть безо всякого триумфа. И все-таки надежда есть — но она уже за пределами фильма. Надежда не для его героев, которые мучительно пытаются понять причины и смысл Катастрофы. Все эти споры уже никак не изменят их судьбу. Надежда — для нас, надежда в том, что происходящее на экране может стать уроком для нас. Михалков повествует о Российской империи — но современная Россия незримо присутствует в фильме. Отчетливо слышится: туда же идем! Тормозите, пока не поздно! Часы тикают, но время еще есть. Фотографии со съемок фильма предоставлены Вернуться назад |