ИНТЕЛРОС > №7, 2015 > Дозор будущего Сергея Лукьяненко Виталий КАПЛАН
|
Известный фантаст о том, что ждет нас в реальности Середина XXI века. Общество расколото на две касты — интеллектуалов, вся жизнь которых протекает в Интернете, и обычных людей, живущих по старинке, в реальном мире. И все это на фоне биологической революции, которая тоже разделяет человечество. Таким видит возможное будущее писатель-фантаст Сергей Лукьяненко. Беседа с ним открывает большой разговор о том, в каком мире придется жить нашим детям, когда они вырастут. Муравейник, подключенный к Интернету— Сергей Васильевич, если смотреть на нашу современность, то какие тенденции, на Ваш взгляд, более всего повлияют на общество будущего? Естественно, здесь, как и в любом явлении, есть свои плюсы и минусы. Но плюсы — сугубо прагматичны: не надо строить все новые и новые офисные центры, уменьшается нагрузка на транспортную сеть. А вот минусы касаются уже человеческой психологии. Дело в том, что люди, для которых основное общение происходит в Интернете — в соцсетях, чатах, форумах и так далее, — испытывают колоссальные трудности в живом, реальном общении лицом к лицу. Таких людей, прекрасно общающихся в сети и зажатых, закомплексованных в обычной жизни, много уже сейчас. Думаю, в будущем их станет гораздо больше. Причем это в основном коснется людей с хорошим образованием, занятых интеллектуальной работой. То есть дело идет к тому, что в будущем общество разделится на две группы — интеллектуалы, общающиеся преимущественно в сетевой среде, и все остальные, общающиеся традиционным образом. А всякое разделение общества чревато конфликтами. Вполне возможно, что для наших детей такие конфликты станут привычным фоном жизни. Теперь что касается биологической революции. Ее плюсы очевидны — появляются новые методики диагностирования и лечения заболеваний, еще вчера считавшихся неизлечимыми, преодолеваются ограничения, накладываемые инвалидностью, увеличивается продолжительность жизни. Но оборотная сторона такого прогресса — мы приближаемся к тому порогу, за которым человек сможет менять самого себя, менять природу человеческого тела, выходить за те пределы, что еще недавно считались совершенно незыблемыми. — А что в этом плохого? — Я вижу основную опасность в том, что человек, обладающий совершенно иными физическими возможностями, живущий в полтора-два раза длиннее, чем сейчас, неизбежно изменится и психологически. Давайте вспомним, что в древности тридцатилетний человек считался уже вполне зрелым, немолодым, а сорокалетний — глубоким стариком. Люди и ощущали, и вели себя соответственно тем представлениям. А сейчас тридцатилетний считается молодым, а сорокалетнего едва-едва начинают воспринимать как взрослого, многие в этом возрасте еще не решаются заводить семью. Можно назвать это затянувшимся детством, можно — инфантильностью, но факт в том, что психология «усовершенствованных» людей изменится. И не факт, что в сторону большей ответственности за себя и за своих близких. Если же говорить о более отдаленных перспективах — есть риск, что человеческое тело будет меняться до полной неузнаваемости. Теоретически это вполне возможно. В свое время я писал о таком в романе «Геном» — о людях, в генетический код которых вносятся изменения, благодаря чему они обретают свойства, необходимые для тех или иных профессий. Тот, кому уготована стезя слесаря-сантехника, становится так силен, что пальцами, без разводного ключа, открутит проржавевшую гайку, а кого предназначили к профессии саксофониста, получит идеальный слух. В итоге это может кончиться кастовым обществом, где функция и, стало быть, судьба каждого предопределены с рождения. О таком, кстати, еще Герберт Уэллс писал в «Первых людях на Луне» — там селениты, обитатели Луны, представляли собой сообщество особей, приспособленных к той или иной деятельности: кто-то ученый, кто-то рабочий, кто-то солдат. Такой вот муравейник. Понятно, что в таком обществе возникнет совсем иная, непривычная и неприятная нам этика. Но последствия могут стать еще серьезнее: деление человечества на генетически различающиеся виды может зайти так далеко, что эти виды потеряют возможность скрещиваться. То есть из общего человечества выделятся разные ветви, отличающиеся биологически. Повторю — это перспектива отдаленная, вряд ли такое случится в ближайшие 20-30 лет, но не исключаю, что наши внуки этот «прекрасный новый мир» смогут увидеть своими глазами. Интернетские против телевизорных— Неужели люди будущего все как один захотят жить в таком «прекрасном новом мире»? Вы не думаете, что возникнут несогласные? — Разумеется, возникнут! Обязательно будут люди — и в немалом числе! — которые отринут все эти качественные изменения жизни, какие принесут информатизация и биологическая революция. Тем не менее традиционалисты будут оставаться в меньшинстве, и как будут складываться отношения между ними и «прогрессивным» большинством — остается лишь гадать. — Наверняка это взаимное неприятие будет принимать какие-то идеологические формы, накладываться на какие-то духовные паттерны? — Безусловно. Я уверен, что обе стороны будут апеллировать к религии, будут оправдывать свою позицию ссылками на Библию. Так уж устроен человек: он гибок, он может что угодно приспособить для оправдания чего угодно. Мы это и сейчас постоянно видим. — Например, в чем? — Например, здесь и сейчас, в России мы видим противостояние двух групп населения и видим, какими способами они отстаивают свои позиции. Я имею в виду, что в современной России есть две разные информационные среды — телевидение и Интернет. Одна часть населения выстраивает свою картину реальности на основе телевизора, другая — на основе информации, полученной в Интернете. Численно пока больше «телевизорных», но и «интернетских» немало. «Интернетские» — это по большей части люди молодые, образованные, креативные — и вместе с тем более оторванные от реальной жизни.
Что касается «телевизорных», те убеждены, что «интернетские» — это высоколобые идиоты, которые в Интернете озабочены только скачиванием порнографии, что они вообще жизни не нюхали, вот их бы на завод к станку или в коровник навоз выгр — тут у них и наступило бы «просветление в уму». Понятно, что это взаимное неприятие сейчас сильно завязано на политические взгляды, но все-таки корни его растут именно из того, что одни люди глубже погружены в одну информационную среду, а другие — в другую. Причем эти информационные среды устроены очень по-разному. Поэтому, я думаю, противостояние будет со временем лишь нарастать. И это очень плохо, потому что стране, обществу, нужны и те, кто создает материальные ценности, и те, кто создает интеллектуальный продукт. Без первых общество просто погибнет, причем быстро, без вторых — загниет и тоже погибнет, только медленнее. Один мир, две морали— Мы говорили об обществе в целом. А что происходит на уровне межличностных отношений такого, что повлияет на жизнь в будущем? — А в чем заключается эта новая, «интернетская» мораль? Материал по теме Мир, который увидят наши детиCегодня у разговоров о будущем есть интересная особенность — за время, пока мы обсуждаем, как то или иное новшество повлияет на нашу жизнь, это новшество уже входит в жизнь и завладевает ею. А нам остается думать не о том, что случится, но как быть с тем, что уже произошло. В век прогресса будущее успевает стать прошлым, пока мы пьем утренний кофе. — Это, например, очень вольное отношение к интеллектуальной собственности, по принципу «все вокруг народное, все вокруг мое».
Далее, это иной взгляд на семейные отношения, на сексуальную жизнь. Гораздо большая легкость, допустимость нетрадиционных отношений. Причем я сейчас даже не про «нетрадиционную ориентацию», не про гомосексуализм, а про странные модели сожительства, многоженство, полиандрию, какие-то странные сообщества, можно сказать, «любовные многоугольники». И это никого в Интернете не шокирует, все это считается обычным, допустимым делом. Замечу, что обе морали существуют одновременно, воздействуя друг на друга, и очень сложно сказать, какая из них победит. Но что совершенно очевидно — конфликты между этими двумя вариантами морали будут лишь нарастать, потому что, с одной стороны, интернет-среда втягивает в себя все больше и больше людей, а с другой — граница между обыденной жизнью и интернет-общением делается все более условной. Сильно упрощая, если интеллектуал Вася поиздевается в Интернете над слесарем Петей, тот, не будучи в состоянии ответить ему словесно, подстережет обидчика и настучит ему по лицу. — Из Ваших слов следует, что общий уровень гуманизма в будущем будет понижаться. В чем тут главная причина? И к каким отдаленным последствиям это может привести? Не кончится ли дело тем, что все эти свободу-равенство-братство, права человека и уважение к личности в мире будущего просто отменят? Де-факто, а то и де-юре. — Начну с того, что все-таки человеколюбие в полной мере возникло — по крайней мере, на уровне декларируемой ценности — после Второй мировой войны. Это касается и нашей страны, и Запада. Мы родились и росли в добром обществе. Добром — потому что у всех в памяти еще была чудовищная недавняя война, были живы люди, которые сражались на фронте, которые страдали в тылу — и они ощущали радость уже потому, что мир, что вокруг не рвутся снаряды, не гибнут люди. И эта радость, эта подчас безадресная благодарность за мир привела к тому, что несколько изменился формат межчеловеческих отношений, другой человек стал восприниматься как ценность. Не только в СССР, но и за рубежом. Это было общее настроение того поколения. Приведу пример, который кажется мне знаковым. Вот был такой старый французский фильм «Игрушка», 1976 года, с Пьером Ришаром в главной роли. Уверен, что читатели «Фомы» его знают, но на всякий случай в двух словах изложу сюжет. Богатый миллиардер, владелец заводов-газет-пароходов фактически покупает своего работника, журналиста, и заставляет его быть игрушкой своего ребенка, потому что капризному ребенку так захотелось. И вот этот смешной, нескладный, нелепый журналист начинает общаться с ребенком — и тот привязывается к нему, а главное, начинает меняться внутренне. Журналист демонстрирует мальчику другую модель поведения, другое мировоззрение, где во главу угла ставятся не деньги и власть, а доброта, человечность, доверие… словом, настоящие, правильные жизненные ценности. Так вот, совсем недавно я посмотрел свежую французскую комедию (2014 года) с практически таким же сюжетом. На русский название переведено как «Супернянь». Тоже олигарх, владелец издательства комиксов (характерный штрих, газеты уже не котируются) заставляет своего сотрудника посидеть сутки с его ребенком, потому что он с женой отправился в гости. И все развивается по тому же сценарию, журналист-няня оказывается прекрасным человеком (несмотря на то, что его беспутные друзья учинили полный разгром в доме). Но главное отличие — в новом фильме напрочь отсутствует посыл о том, что деньги — это не главное, напрочь отсутствует представление о некой подлинной иерархии ценностей. Единственная мораль фильма — родителям следует уделять больше внимания своим детям. И всё. Моральные костыли— И как же этика западной цивилизации, на Ваш взгляд, будет эволюционировать дальше? — Не только западной, сразу замечу. Россия в каком-то смысле тоже идет в этом направлении. Но все же, слава Богу, у нас есть и противостоящий такому движению вектор — Православие. То есть получается, что государство поддерживает ту мораль, которая ему удобна, и в тех формах, какие ему удобны. Отсюда и, например, ювенальная юстиция, и законы, связанные с миграцией, с благотворительностью. Те вещи, которые раньше сами собой регулировались на уровне простого человеческого участия, на основе базовых нравственных представлений, теперь нуждаются в формализации. А формализация неизбежно оказывается механистичной, она не учитывает нюансы, исключения. Поэтому она претит людям с активной душой. У нас идут похожие процессы. Тоже начинается зарегулированность всего и вся. Даже то, что реально живет, у нас стараются втиснуть в прокрустово ложе официальщины. К счастью, иногда это прокрустово ложе трескается, разваливается, и народные чувства выплескиваются — как, например, недавно получилось с «Бессмертным полком», когда сотни тысяч людей искренне, без всякого принуждения, вышли на улицы с портретами своих павших дедов и прадедов. — А если такая энергия не имеет нормального выхода? — Тогда она принимает уродливые формы. Молодежь, которой не все равно, что происходит вокруг, которая готова рисковать жизнью ради веры, любви и справедливости, не видит в нашей существующей системе законных, правильных путей и возможностей. Нет места, где можно себя реализовать — а людям в определенный период жизни это необходимо как воздух. И их начинает мотать во все стороны. Молодые ребята (а бывает, что и не очень молодые) срываются и едут сражаться в горячие точки… причем могут оказаться по обе стороны конфликта. Совсем недавно, например, студентка МГУ отправилась воевать за ИГИЛ* — хорошо, ее успели задержать на полдороге. Кстати, и из Западной Европы немало молодых людей едет сражаться за ИГИЛ — причем вовсе не обязательно арабы и даже не обязательно мусульмане. И это — очень тревожный сигнал. Те моральные костыли, о которых я говорил, — это всего лишь костыли, подпорки, призванные законсервировать живую систему, сохранить в неизменном состоянии. А это принципиально невозможно. Любая система или развивается, или умирает. Законсервированная система умирает однозначно. Можно какое-то время сохранять стабильность, обеспечивать более или менее приемлемый уровень материальных благ, какой-то терпимый уровень прав человека, но рядом неизбежно возникнет другая система, которая будет живой, развивающейся (и которая будет притягивать к себе наиболее активных, пассионарных людей, которым душно в законсервированном мире). И такая система, сколь бы ни была она чудовищной, уродливой, неприятной — она будет выигрывать. Тот же ИГИЛ будет выигрывать на фоне рафинированного, консервированного европейского общества. Я не думаю, что ИГИЛ сожрет весь мир, но рано или поздно возникнет какая-то новая идеология, которая победит современное одряхлевшее западное общество. Появится новая мессианская идея и победит. Может быть, вполне мирным путем, а может, она раздует новый мировой пожар. Мы вряд ли можем сейчас предсказать, на какой почве эта идея вырастет. Может, на почве исламизма, может, на почве социализма, может, на почве национализма. — А на христианской почве? Такое возможно? — Мне это не кажется наиболее вероятным, но и считать такое невозможным я бы тоже не стал. Положение христианства уже сейчас сложное, а в мире будущего оно окажется еще сложнее. Мы видим обмирщение христианства, особенно на Западе (хотя тут нельзя говорить о Западе как о едином целом — христианство в Голландии и христианство в Италии очень различаются). Мы видим закрывающиеся храмы, закрывающиеся просто в силу нехватки прихожан. Мы видим разгул толерантности, видим в некоторых деноминациях, называющих себя христианскими, женщин-«епископов», которые венчают однополые пары. Но, несмотря на все это, настоящая, глубокая и активная христианская вера на Западе есть. Поэтому нельзя утверждать, что Европа окончательно распрощалась со своей христианской историей. Под этим пеплом остались горящие угли, и я не удивлюсь, если ход событий сложится так, что в Европе начнется бурное возрождение христианства. Собственно, положение Православия в СССР было к 80-м годам прошлого века ничуть не лучше, и многие считали, что религия навсегда ушла из жизни советского общества. А всего за несколько лет какой произошел бурный рост! Да, подчас неровный, с ошибками, с проблемами, но погасшее, казалось бы, пламя вспыхнуло, да еще как! Поэтому я не исключаю, что и наша страна, и вообще Запад могут качественно обновиться на основе христианства. Вероятность не стопроцентная, но и не нулевая. *** Но вот что надо в любом случае делать — это прививать детям те самые традиционные нравственные устои, о которых шла речь. То есть, говоря уже конкретнее, христианские нормы этики. Ведь если в обществе будет достаточно людей с четкой нравственной позицией, людей, готовых к деятельному добру, то отпадет нужда в уже упоминавшихся моральных костылях, в жестком юридическом регулировании того, что всегда должно регулироваться только душой человека. Детей нужно готовить не к жизни в каком-либо «чудном новом мире», а просто к жизни. На анонсе: фото Владимира Ештокина Вернуться назад |