ИНТЕЛРОС > №9, 2013 > Владимир Леонович: "Я обнимаю все живое..." Павел КРЮЧКОВ
|
Рубрика "Строфы"В начале нового века, приветствуя краеведческий альманах «Костромская земля», литератор и костромчанин по рождению Владимир Леонович назвал совестливых авторов и читателей этого издания «рабочими ангелами Руси». Так он перефразировал Арсения Тарковского, чьи избранные стихотворения мы читали в прошлых «Строфах». «Могучая архитектура ночи! / Рабочий ангел купол повернул, / Вращающийся на древесных кронах, / И обозначились между стволами / Проемы черные, как в старой церкви…». Он и сам такой же рабочий ангел — Владимир Николаевич Леонович, нынешний житель старинного Кологрива, разменявший ушедшим летом свой девятый десяток. И всегда был таким: и когда учительствовал в селе Николе, клал печи да плотничал. И когда возводил часовню в память о северорусских крестьянах в Карелии. И когда там же, на берегу Пелусозера, воздвигал крест «непогребенным, потонувшим, сгоревшим, безвестно пропавшим в окаянные лагерные и военные годы...» Его подвижническое сражение — особенное: даже когда оно против, то всегда — за. За то, чтобы не поворачивали реки, чтобы устоял перед натиском чиновников литературный музей, чтобы скорее обрел читатель мудрое слово его друга-земляка Игоря Дедкова… Что до сочинений, то русскому писателю, говорил он, свойственно видеть жизне-, так сказать, преобразующий смысл в своих писаньях. И поминал Цветаеву, которая, сравнивая Маяковского и Пастернака, отмечала, что выход из стихов первого есть ход на площадь. А выход из лирики Пастернака — возбуждение сердечной и мыслительной деятельности. В его причудливом поэтическом словаре толпятся олонецкие и костромские речения, гортанно звучат любимые грузины, которых он много переводил, проживая вместе с ними их стихи и судьбу. Леонович — поэт-сострадатель, возвращающий в поэзию звук плача и песни, человек неугомонной и обнаженной души. В дни его юбилея многие — кто вслух, кто про себя — сказали: он с нами. С народом, то есть. Всегда. …С благодарной любовью выбираю стихи из его легендарной книги «Время твое».
* * * Сквозь дождь и дерево нагое свет фонаря едва прошел — как ломкой золотой дугою широкий вспыхнул ореол!
И поэтическое зренье подобную имеет власть: вся жизнь вокруг стихотворенья сомкнулась и переплелась.
Я вижу свет перед собою и жизнь кругом, и вся она и каждая черта — любовью осмыслена, озарена...
* * * В дебрях крупноблочного квартала, в недрах городского бытия невредимо при дороге встала малая часовенка моя.
Где проходит служащая смена, вздернув плечи, опустив носы, в силу некоего феномена останавливаются часы.
Возле этих маленьких часовен, темного наследья старины, я давно заметил: час неровен, и в движеньях люди неверны.
Будто бы незыбкий, неослабный, неоглядывающийся ход — повергается в какой-то плавный обморок или круговорот.
Время пропадало несомненно — опоздало — ускоряет бег. В силу некоего феномена о душе подумал человек.
Вечер. Озеро Отделенный сумраком от земли, бор не опирается на комли.
Будто рукою легкою взнесены заповедные стройные три сосны.
Будто едина плоть одного комля. Все принимает лес и несет земля.
Троелучица бора, хоть ты прими человека, простертого на земли.
Ландышевый голубой угор моховой над озерной сонною синевой.
За звуком Что значит счастье? Ничего я от будущего не хочу. Я обнимаю все живое и жизнью за него плачу.
Последняя — по Волге — льдина в прозрачном сумраке весны. Ты погляди: душа едина у черноты и белизны.
И в этой нестеровской тиши, в апрельском тонком забытьи промолвили: сим победиши — уста мои —
и я за звуком потянулся...
* * * За острой желтизною дрока дороги белой не видать. Когда осыпалось барокко, тогда открылась благодать. Тропа моя ушла к бурьяну, к боярышнику и к стене — к Галактиону, к Тициану, ко всей неведомой родне. Еще рукою суеверной ветвь ломаную отведу, еще увижу свет безмерный... К стене щербатой подойду и повернусь — и что-то щелкнет, как на рассвете первый дрозд, и перед тем, как все умолкнет, вытягиваюсь в полный рост.
Отдача Яну Гольцману Что-то нам, худым и пришлым, непонятно объяснил Михаил Михалыч Пришвин: не гадал — а соблазнил.
Не сойдутся слово с делом: то мешает, то претит... Над прогалом поседелым мертвый тетерев летит.
Ты за ним — вопя и плача! — попускает же Господь, чтобы мучила отдача с той охоты — впредь и вплоть...
Не твоя ли на угоре лиственница — как струна? Не моя ли в Белом море потоплённая страна
в дебрях водорослей ржавых, в помавании ветвей — коль причастен сонму правых сотой долею своей? Рисунок Анны Музыки.
Вернуться назад |