ИНТЕЛРОС > №3, 2011 > Александр КЛИМОВ-ЮЖИН: ГОЛОСА И ГЛАЗААлександр КЛИМОВ-ЮЖИН: ГОЛОСА И ГЛАЗА27 марта 2011 |
Этот поэт, чье детство и юность прошли в городе Юже Ивановской области (отсюда и литературное имя), живет в столице уже четверть века. Начало писания стихов совпало у Александра Климова с приездом в Москву — он, что называется, «поздний поэт». Хорошо помню, когда я превратился в его постоянного читателя: это произошло недавно, в нынешнем, уже новом, веке — стихотворные подборки Климова-Южина стали регулярно появляться в «толстых» журналах. Его первая «новомирская» подборка «На центр листа» открывалась пронзительным лирическим этюдом с рефренно вплавленными в него эхом 142-го псалма и молитвой к Пресвятой Богородице: Вечереющие дали, Сжатых греч щетина, Утоли моя печали, Русская равнина. Утоли моя печали, Поздняя прохлада. Промелькнули, пробежали Огоньки посада… Александр Николаевич — не городской человек. Его, как он сам мне сказал, «постоянно тянет из города». Возможно, именно эта тяга и помогла сложиться одной из самых любимых мною стихотворных книг — четвертому поэтическому сборнику Климова-Южина «Чернава» (2005), одноименному названию места, дорогого его душе и судьбе. «Саша — одна из главных моих читательских и человеческих радостей за последние двадцать лет, — написала мне о Климове-Южине поэт Ирина Ермакова. — Редкая, без навязчивости и акцентов, точность ощущений природного человека в современном мегаполисе. Верность традиции, преображенной мягкой самоиронией, восхищение подробностями жизни — листом, каплей, жуком — чудесным образом складывается в картину цельности мира Божия: поэзия бессмертна». Три года назад Александр Климов-Южин получил «новомирскую» премию за лучшую стихотворную публикацию года, а незадолго перед тем критик Елена Погорелая (о Климове пишут, увы, не часто), откликаясь на «Чернаву», замечательно сказала о его ипостаси , странника, о душе, «приготовленной к постоянным скитаниям по земле прошлой, настоящей и будущей». Давайте попробуем незаметно присоединиться к нему в этом боговдохновенном и таинственном путешествии. Павел Крючков, редактор отдела поэзии журнала «Новый мир» * * * Чтоб лень убить в своем составе, И пальцем не пошевелю, В моей Обломовке — Чернаве Я плотно ем и долго сплю. Не пью совсем, читаю мало, И то — знакомых, дружбы за. За чтеньем их без люминала Мои смыкаются глаза. Мне снится сонм родных уродцев, И мне не надо снов других, Чтоб никаких Андреев Штольцев, Андреев Штольцев никаких. Сорвется яблоко, по крыше Ударит, скатится в траву, Очнусь и в моровом затишье Спать продолжаю наяву. Гелиотроп в кустах, в осинах Плешь, седина в висках на треть, Как хорошо лежать в перинах И вместе с осенью стареть. Здесь ничего не происходит, Не надо наставлений мне, Часы стоят, пусть жизнь проходит. Прислушиваюсь к тишине. Мне не совет подайте, кушать, Во мне Обломова любя. Какое счастье вас не слушать, Услышать наконец себя. * * * Если весло забирает вправо, Влево утлую лодку ведёт. Брошу весло, прощай забава, Пусть себе, как хочет плывёт. Ибо я не рулил, не правил Жизнью своею в жизни своей, Сам провиденью весло оставил, — Сам не плох, а с Богом верней. Из веков безвозвратно прошедших Доносятся голоса по воде. Очи Бога — глаза воскресших, Голоса и глаза везде. Луч в прибрежных ивах играет, Гнус лоснится, слепит вода. Дышит Бог, или Бог мигает — Гнётся ветка, идут года. Вот они — ремизы и плотвицы, Медовый донник и белена, Разлатый берег, янтарь живицы, Лист со слезою, ракушки дна. Всюду Твои Эдемские игры, Веришь, на берег ступив ногой, — Рай не между Евфратом и Тигром, Рай между Доном и Окой. * * * Я Пётр, я камень, боль — ничто Перед страданием духовным. Распят и обращён крестом Вниз головой. Крестом греховным. Окрепнув мышцею едва, Я боль не чувствовал нимало, Когда тугая бечева Сетей мне руки раздирала. В подворье римском вновь петух Предсказанный кричит трикраты, Взрывая, возмущая слух, И длится, длится сон проклятый. В который раз стою, не счесть, Я перед словом отреченья, И вряд ли мука в мире есть Страшнее моего мученья. Как ложно кратки нет и да, Как долго мне Голгофа мнилась; Самаритянкою когда Меня в толпе настигла милость. Тебе я мог, Учитель мой, Быть родом смерти уподоблен. Прямостоящий крест Господень — Не для меня. Передо мной Бессчётные мелькают ноги, Быки плетутся по дороге, И перевёрнут шар земной. * * * Александру Смогулу Бессонница, конница, кофе, болит голова. Писательство — есть в этом всё-таки некая странность: Мир вышел из слова, а мы заключаем в слова Безмерность, бескрайность его и его Богоданность. Смотри, как мерцает на яблоне белый налив, И звёзды всё выше и выше, сад вышел из почки, Но с ветки сорвалось, упало, и коллапс и взрыв, И мир уместился в горсти, сократился до точки. Возьми, если сможешь осилить, бери и владей. Валяйся в закатах, плесни на лопатки рассветом. Что стих твой?! Так, роспись, свидетельство в книге гостей, И ты не о том, что прочтут, и я, милый друг, не об этом. Вернуться назад |