ИНТЕЛРОС > №6, 2011 > Елена ЛАПШИНА. ВСЯКОЕ ДЫХАНИЕЕлена ЛАПШИНА. ВСЯКОЕ ДЫХАНИЕ13 июня 2011 |
…Как происходит открытие поэта — когда в один прекрасный день чьи-то стихи словно бы «упадают» в твое читательское сознание и становятся частью личной судьбы? Почти всегда это неожиданность, озарение, подарок. Иосиф Бродский вспоминал, как ему открылись стихи Анны Ахматовой. Он был уже знаком и с ней самой, и с ее поэзией, но целокупно, по-настоящему, услышал ее своим внутренним слухом — возвращаясь однажды из Комарово в переполненной пригородной электричке. «Знаете, там все сдавлено, трясется темное окно, в котором отражаются пассажиры, — и тут я… услышал ее стихи. И я все понял. Как пелена с глаз упала». Нечто похожее — по ощущению — было у меня с поэзий Елены Лапшиной, уроженки подмосковного Фрязино. Ее стихи время от времени оказывались перед глазами (она и пишет всерьез всего-то лет десять), пока однажды я не раскрыл, готовясь к обзору, киевский журнал «Радуга» — как раз на ее подборке. Было это в 2007 году. И вдруг меня всего словно бы осветила ее миниатюра про улитку: «Стреляет день из солнечных баллист / над тишью монастырского придела. / Улитка мерит виноградный лист / прикосновеньем маленького тела. // В янтарной капле на ее спине / таится свет для долгих летних странствий. / И кажется, что раковины нет — / сплошное неэвклидово пространство». Это было одним из самых необычных благодарений за красоту и мудрость Божьего мира. О религиозности стихотворения, казалось, напоминали только два слова. С тех пор я и стал постоянным и преданным читателем Елены Лапшиной, и мне радостно думать, что рядом с нательным крестом ношу подаренный именно ею образ Ангела-Хранителя… Мы назвали подборку по заглавию ее недавнего сборника — на мой вкус, одной из самых значимых поэтических книг минувшего десятилетия. Название это, как видите, пришло из шестой строки 150-го псалма. Среди подобранных в сборнике отзывов напечатаны и проникновенные слова поэта Дмитрия Полищука — о целомудрии, смирении и внутренней силе «тихих» стихов Елены Лапшиной. Давайте услышим их вместе. Павел КРЮЧКОВ, редактор отдела поэзии журнала «Новый мир» * * * Через целую жизнь — отгордившись грехами отцов и наделав своих, — наконец принимаю сиротство. Чёрно-белые карточки милых моих мертвецов в неопрятном альбоме теряют портретное сходство. Я вас помню не так… Я за вами иду по пятам. Вы такие, как есть, — это мой коленкор изменился. Призакроешь глаза — и как будто проснулся не там. И как будто не жил, а кому-то навязчиво снился. В подмосковье весна — захолустному снегу каюк, мать-и-мачеха прёт, и на Пасху такая отрада!.. Улетевшие птицы, ну как там обещанный юг? А у нас тут земля проседает, корёжа ограды. За любой недогляд плотяное пуская на слом, землеройствует жизнь… Но порою привидится снизу, будто небо меня задевает своим подолом — я тихонько лечу, ухватившись за синюю ризу. * * * От земли поднимутся холода, незаметно к ночи повалит снег. Ты увидишь небо из-подо льда, ты проснёшься рыбою, человек. Неусыпным оком гляди во тьму, серебристым телом — плыви, плыви… И не думай: Это зачем Ему? — всё, что Он ни делает — от любви. Не ропщи, что речь твоя отнята, не по небу ходишь, не по земли. Если рыбе дадена — немота, — то самим дыханьем Его хвали. * * * Кукареки-кукареки-курике, в небе голуби, пескарики в реке. Едут сани, едут сами, едут задом-наперёд. Никто замуж не берёт. Кукарекать-кукарекать-куковать. У соседушки скрипучая кровать. А синица — ей не спится, ей не спится, хоть убей — сразу снится воробей. Как пошла синица в гости к воробью… А у Боженьки журавлики в раю. В небе птицы — голубицы, а пескарики — в реке. Всё у Боженьки в руке. * * * На даче — лепота: пионы и люпин толкутся у стола, заглядывая в чашки. Теплынь, а ты с утра ворчишь, и ты — любим до каждой клеточки на клетчатой рубашке. Смородиновый чай, кузнечики у ног, сомлел соседский кот на плиточной дорожке. Ты отгоняешь прочь цветочный табунок, встаёшь из-за стола, отряхивая крошки. И всё ещё — оса над чашкой голубой; и всё уже — как есть, и не в чем сомневаться. И фотку бы в альбом: «Вот это — мы с тобой…» Но это — я и ты — в свои невосемнадцать. И надобно опять — в прозябшее жильё — отважиться на жизнь с повадкой постояльца — в болезни и нужду, в безлюбие твоё, — чтоб не пускать корней и смерти не бояться. * * * Всяко хищного хитрого зверя во мне излови, облегчи не ручную поклажу — сердечную кладь. Научи меня, Господи, той нетелесной любви: не лицо дорогое — любить, не объятья — желать. Зверь и впроголодь жив — не кормлю, не давала бы пить, да сама угасаю — близнец не по крови родной. Научи меня, Господи, так незлобиво любить, чтобы алчущий зверь не метался по клетке грудной. Научи меня, Господи, видеть очами любви не своё отражение в муже — подобье Твоё, чтоб не выло, не корчилось, изнемогая в крови, то дитя, одичавшее с голоду, яко зверьё. * * * О. И. Как речная рыба по стуже мрёт — по любую сторону правоты изгибайся, бейся об этот лёд, умоляя: воздуха и воды… Золотою сукровицей кропи эти льды и воды угрюм-реки, проходи насквозь, выживай, терпи, раздирая жабры и плавники. Чтобы после — в долгий июльский зной — в наступившей неге и немоте прикоснуться выструпленной спиной ко ступне Идущего по воде. рисунок Марии Заикиной Вернуться назад |