Многие художники по своей природе немногословны. Они молчат, как будто боясь растратить свои ощущения, как будто берегут краски для холста, копят на палитре, чтобы потом отдать их со щедростью.
Елена Утенкова-Тихонова — редкое исключение. Она пишет короткие прозаические этюды, как бы проявляя в другом материале мир своих будущих живописных полотен. И ты, следуя за строчками, как будто слышишь, что думает и чем дышит художник, готовый прикоснуться кистью к еще чистому пространству холста. Наблюдать все это удивительно еще потому, что эта хрупкая женщина — мать ребенка с пожизненной инвалидностью. Но она не опускает рук, не утрачивает вдохновения, она открыта для творчества. «Фома» публикует отрывки из произведений Утенковой*.




Лето

О лете можно писать, только когда оно уже кончилось. Как о детстве… Как можно писать о детстве, пока ты еще ребенок? В детстве, как в лете, есть та полнота, величина и глубина, которая вне системы каких-либо координат. В лете, как в детстве, просто живут…

День для этого увеличивается почти вдвое. Он становится таким большим, что от рассвета приходится отгораживаться толстыми занавесками по утрам. Ночь и тьма сжимаются, уплотняются, наполняясь новыми летними звуками: шелестеньем листвы за окном, шумом дождя, каждую минуту меняющим свою тональность, пронзительным, горловым криком неведомой ночной птицы, подлетевшей совсем близко, но не различимой в сумраке.

Река играет с небом в течении всего дня, то отражая, а то отгораживаясь от него скучной рябью, чтобы под вечер разыграть кульминационное действо, когда солнце, повиснув над горизонтом огромным красным шаром, медленно опустится в воду, даже не зашипев. Но и это еще не конец. В летних сумерках река вдруг становится темным венецианским зеркалом, и встрепанные кусты того берега повисают в нем парадным дворцовым гобеленом, сами дивясь на свое отражение…

Можно остаться в городе, где нет ни реки, ни леса, можно не выходить из дома, отгородившись от всего работой, но и тогда лето все равно прорвется в твою жизнь через открытое окно восторженным плеском молодой листвы старого тополя у подъезда, стуком каблуков, смехом и непривычно громкими голосами скрытых деревьями прохожих. Или неожиданно подкрадется, прикрывшись домами, черной грозовой тучей, чтобы, вдруг загасив солнце, обрушиться на твой двор водопадами летнего ливня. Ливня, объединяющего, наконец, в своих потоках небо и землю и дарящего свежесть, очищение и обновление не только траве и деревьям, но и твоей душе. Лето — оно везде лето, оно для всех…

Ведь вполне может статься, что лето — просто оставленный нам в утешение прообраз Рая на земле. Можно ли представить в Эдеме зиму или осень? Но отнят Рай у человека, коротко и лето. Каждый год, как в первые времена творения, изгоняются из него не только люди, но и птицы, звери, даже комары и мухи… У природы отнимается всё до последнего листочка…

Но как замерзающая на голом суку ворона знает, что если перетерпеть, смириться, переждать непогоду, то лето обязательно вернется, так и нам, людям, хочется верить, что обещанный Рай на земле возможен и, может быть, пустят нас туда всех без разбора: и людей, и зверей, и святых, и грешников, потому что окажется, что Рай, как и лето, это скорее милость и дар, чем заслуга.


Конфета
Холст, масло. 100х90. 2005 г.


Осень

Осень в Тарусу приходит не по календарю (1 сентября), как во все другие места, а как-то незаметно, тайком, в один только ей известный день. Может, ради конспирации, может, так, ради каприза погоды, но день этот год от года меняется, поэтому вычислить, отметить и предупредить ее приход невозможно.

Еще в самом начале августа, в разгар лета, начинают происходить странные вещи. Вдруг, неожиданно, в одну ночь осыплется тополь под окном, укрыв своей ржавой листвой нежные, только что распустившиеся настурции. В саду ни с того ни с сего высохнет старая груша, выставив всем на обозрение свои голые корявые сучья. «Что такое? Может, жук какой?» — сетуют хозяева, пока не зайдут к кому-нибудь по соседству, — глядь, а там такое же дерево, груша, ни мертвая ни живая, а просто решившая, что всё, пора, осень…


Пейзаж с солнцем
Холст, масло. 100х70. 2010


Что-то неуловимое уже происходит в воздухе. Вдруг неожиданно ненадолго, как в театре, меняется освещение, становится слабее, призрачней, как будто солнце хитро сощуривает свои ресницы, поглядывая на всё свысока. Стая грачей в овраге обнаруживает свое присутствие, дружно поднявшись в воздух с тревожным гомоном. Но нет, тревога была ложной, никуда улетать не надо. Лето еще — лето! У страха глаза велики.

А днем вроде как всё по-прежнему. И, успокоенный, ты уезжаешь в город, ненадолго, всего-то на несколько дней. Возвращаешься и уже на подножке автобуса понимаешь: «Всё! Случилось! Пришла. Осень». Потом никто так и не может тебе объяснить: когда и как это произошло. Просто всё переменилось — воздух, деревья, дома, люди. Даже знакомая собака не встречает тебя привычным лаем на повороте дороги, а молча, как-то по-осеннему, смотрит тебе вслед, широко расставив лапы…

Вдоль Оки березы стоят еще с листьями, но не с прежней зеленой, щедрой копной, а с отдельными желтыми бусинами, монетками, каждая из которых на счету, как копейка в казне бедняка.
Река видна теперь отовсюду. В конце каждой улицы повисает ее голубая даль, сотканная из ничего: воздуха, света и осеннего ветра. При появлении человеческой фигурки даль меняется, твердеет, выпрямляется на скрытой пружине и река встает за спиной прохожего плотным синим занавесом, отменяющим выдумки перспективы.

«Вот и дождь пошел…» — говорит утром соседка, просто чтобы что-то сказать, встретившись с тобой у калитки… И осень вдруг прижимается холодной, заплаканной щекой к твоему лицу, вызывая щемящее чувство благодарности и печали. Это уже прощание, — понимаешь ты. И хотя листва соседних берез, промытая дождем, становится ярче и звонче, а даль за ними резче и материальней, — никого уже не обманешь…


Зима

Хочешь ты того или нет, но зима дается тебе в приданое при рождении вместе с названием города, где началось твое детство, и с пейзажем за первым твоим окном. Будто Творец понаблюдал за русским человеком со стороны и решил: «Этому без зимы никак нельзя».

Ранние сумерки липнут к белой земле. Вечереет медленно, постепенно сбивается резкость, и вдруг в потемках снежная гладь приобретает цвет, немыслимый ранее: сначала розовый, потом фиолетовый, и, наконец, ярко-синий. Белое окончательно побеждает черное…

Одно из первых «зимних» воспоминаний моего детства — Таруса, новогодний вечер на маленькой городской площади перед обезглавленным кафедральным собором, превращенным давно в Дом пионеров, и неизменным памятником Ленину напротив, в расстегнутом не по сезону бронзовом пиджаке.


Лужа (из цикла «Детские радости»)
Холст, масло. 100х70. 2008

Я одна на улице. Стою, пораженная неожиданным появлением на знакомой площади огромной елки. Издалека елка светится странным, красно-голубым светом, благодаря гирлянде простых электрических лампочек, кем-то заботливо покрашенных оранжевой и почему-то синей краской. Если подойти ближе и поднять голову, то хорошо видно, как наверху, среди веток, бесшумно раскачиваются большие бумажные игрушки, совсем одеревеневшие от мороза. Внизу игрушек нет, их давно оборвали… Я тоже начинаю мечтать о такой игрушке, как и о пенопластовом снеговике, выглядывающем из-за ватного снега, набросанного между рамами каждого второго тарусского окна. Но вдруг неожиданно понимаю, что праздник затаился не в снеговиках за стеклами и не в треугольных башенках-коробочках конфет, трофеев детских утренников, он здесь, со мной, в этой елке; в том, как она вот так, просто, совсем одна, огромная, беззвучная, светящаяся, стоит на знакомой площади, являя собой какую-то скрытую перемену в пространстве вокруг себя. «Сочельник», «Рождество» — всё это лишь слова для меня по сравнению с реальностью предстояния перед ночным звездным небом этого дерева на заснеженной мостовой.

И от важности происходящего мне становится и радостно, и страшно…


Весна

Если бы не было весны — сложнее было бы верить в чудеса. Весна — главное Чудо года. Как воскресение — главное Чудо жизни. Непросто верить в Воскресение мертвых, в чудо весны не поверить нельзя. Может, потому и Пасха, как поздняя, так и ранняя — всегда весной…

Русский человек любит жить надеждами. И весну тоже очень любит. Реальность слишком обманчива и потому малоинтересна. В ней чересчур много подробностей, вроде счета за квартиру, направления к врачу или склада грязной посуды в раковине на кухне. Настоящее хорошее — всегда впереди. Вот и со счастьем у нас никогда не поздравляют, его только желают в будущем, от всей души…


Цветы на окне
Холст, масло. 70х60. 2009


Оттого, наверное, самая узнаваемая в России картина — не программное «Явление Мессии» Иванова и не «Последний день Помпеи» Брюллова, а маленький пейзаж Саврасова «Грачи прилетели». Чахлые березы, воды по колено, нищая деревня и церковь не в золоте куполов, а в выбоинах и ржавчине осыпавшейся штукатурки. И над всем этим в небе черные точки — грачи. Они уже прилетели. Значит там, наверху, уже объявлено — скоро весна, а раз весна — то всё изменится,  всё будет хорошо…

Весна — это состояние. Ее временные границы неуловимы, как неуловимы последний день зимы и первый день лета. Погоду, пространство температурит; бросает то в жар, то в холод. Весна или тянется чуть ли не с февраля, тревожа нас досрочными оттепелями, или, наоборот, разом в конце апреля обрушивается под ноги водными потоками, когда земля, погрузившись на дно этого бурлящего океана, всплывает на поверхность воскресшей Атлантидой, прекрасной и обновленной, начисто забывшей, что такое зима. Вода нарушает противостояние земли и неба. И оттого, что солнце и облака кувыркаются в лужах под ногами, у людей тоже «сносит» голову.

Пока зиму уносит вода, ветер приносит лето. И хотя еще холодно, сыро, воздух уже наполнен новыми запахами и звуками. Улучшается видимость, как будто весь пейзаж, как оконное стекло, промыли водой и протерли старыми газетами. Тянет уже не в дом, в тепло, а из дому. И пускай весна — время болезней: гриппуют целыми семьями, кашляют, сморкаются, пьют антибиотики, при первых лучах солнца — всё равно сбрасывают шапки, потому что всё, надоело, хватит — весна!

Весна — явление цвета. Сначала всё в точку. Деревья покрываются крапинками почек, цветов или листьев. И мир вновь разворачивается из точки, из ничего, по таинственному произволению Творца. Трепет, страх охватывает весной в лесу, как при невольном свидетельстве Чуда. Голые прутья веток обрастают листьями, под ногами стремительно, шурша о подошвы, растет трава. Везде начинается еле заметное шевеление — неизвестно откуда появляются насекомые. Друг за другом прилетают всё новые и новые птицы и наперегонки занимают верхушки приглянувшихся им деревьев. Не суетятся только одни грачи, им незачем и некуда торопиться: они прилетели первыми, уже давно.


Вечер
Картон, темпера. 100х110. 2008

*Целиком тексты — на сайте художника http://eutenkova.ru — Ред.