ИНТЕЛРОС > №8, 2011 > МАТУШКА ИЗ ГОНКОНГА

Кира Поздняева, Валерия Посашко
МАТУШКА ИЗ ГОНКОНГА


29 августа 2011
или История любви с продолжением

В 2000 году на страницах журнала «Фома» появился автобиографический рассказ Киры Поздняевой «История любви» — о встрече и женитьбе светской девушки и семинариста, двух очень разных людей. С той публикации прошло 11 лет: у матушки Киры и отца Дионисия выросли дети, вся семья вот уже 8 лет живет в Китае, куда батюшка переведен на служение.
В 100-м номере «Фомы» мы решили вместе с матушкой Кирой перечитать ее «Историю любви», а после поговорить о том, что изменилось за это время — в ее собственной жизни, в жизни церковной и во всех нас.


Валерия Посашко рассказывает о беседе с необычной матушкой, чей муж служит священником в Китае. Это интервью, вышедшее в августовском номере журнала "Фома", стало продолжением "Истории любви", опубликованной в нашем журнале в 2000 году.

История любви

Мы — соседи. Он верит в Бога, ходит в церковь и даже собирается стать священником. Он такой смешной — угловатый, несовременный, всегда восторженный, смущенный. У него удивительные глаза — василькового цвета, глубокие и грустные. Моя мама называет его Пьеро. По-моему, очень точно!

Казалось бы, что общего может быть у меня, огневушки-поскакушки с этим тихим человеком! Тем не менее мы просиживаем вместе целые вечера, беседуем. О чем? О литературе, о жизни, о прошлом. Каждую вторую тему он «сворачивает» на разговор о Боге. Сначала меня это раздражало и казалось страшным занудством, потом я поняла, что Бог для него — самое дорогое на свете, а ведь самым дорогим всегда хочешь поделиться.

Наша дружба началась с того, что я взялась писать курсовик по истории Церкви, а он вызвался мне помогать. Я тоже считаю себя верующей, бываю в церкви. Недавно, перечитывая свой дневник, нашла в нем такие слова: «Церковь — это единственное место, где я ощущаю полное душевное равновесие». И это действительно так. Но как моя вера непохожа на его! Моя мне кажется светлой, жизнеутверждающей, а его... Он такой сдержанный, замкнутый, как будто постоянно следит за собой.

Кажется, я ему нравлюсь. Как неловко уворачивается он от шутливых намеков моей старшей сестры, а на следующий день опять приходит и сидит до позднего вечера... «Матушка», — дразнит меня сестра, и от этой шутки мы обе хохочем до слез.

Из поэтов ему больше всех нравится Гумилев. Мне тоже. У нас даже любимые стихи одни и те же. Он — лирик, но как будто стыдится этого и не отпускает жаждующую песен душу на свободу. Эта черта удивляет и возмущает меня больше всего. Что ему мешает, ведь он вовсе не зануда. Чего же он боится, зачем постоянно сдерживает себя?

***
Окна — нараспашку. Аромат сирени, смешанный с запахом юной листвы и мокрого асфальта кружит голову. Думать об учебе, о сессии… Невозможно! Впархиваю к нему в квартиру:
— В московские особняки врывается весна нахрапом... Какой воздух, какой май! Бежим в парк!
— Не могу. Сегодня суббота — всенощная.
На мгновение замираю в оцепении. Ну почему, почему он такой?!..
Однако любопытство и страсть к экспериментам берут верх — плетусь с ним в церковь на всенощную. Великолепие убранства и красивое пение ненадолго берут верх — на глазах слезы, раскаиваюсь в своей несерьезности. Но уже через четверть часа, подобно пойманной в клетку птичке, с тоской смотрю в открытое окно — там май... Как не сочетаются монотонное чтение, запах ладана и серьезные лица с неистовствующей в весеннем угаре природой. А что он? Само внимание. «Как свечечка», — отмечаю в уме.
Наконец-то служба закончена. Забыто тяжкое стояние, на душе светло. Он улыбается. «Какой дивный вечер, природа словно вторит службе...» Вторит? Природа вторит службе?! Господи, до чего же мы разные!




***
Осень. Он — уже учится в семинарии. На мне яркая куртка, моднейшие брюки, а из-под элегантной шляпы вьются старательно накрученными локонами длинные волосы. В Лавре на меня все оборачиваются.

Как он рад встрече, и как идет ему новенький черный семинарский китель... Быстро и дипломатично выводит меня за пределы монастыря. «Какой на тебе наряд!» — «Не нравится?» — «Очень нравится, но в Лавре этого не поймут». Лицо мое удивленно вытягивается: «Почему?!..»

Бродим по заброшенному парку, утопая в сугробах желтых и красных осенних листьев, раскидываем их ногами, собираем букеты. Старые качели-лодочки, несмотря на свой жалкий вид, удивительно хорошо вписываются в золотое великолепие парка.

«Покачаемся?» — неожиданно предлагает он.

Огненные деревья, серое небо, пруд, монастырские стены — все несется вихрем. Полет — вот свобода, вот блаженство! «Видел бы меня владыка ректор!» — смеется он.

***
Погожим осенним вечером, когда запах жженых листьев тонет в лиловом киселе сумерек, а сердце щемит от безотчетной печали, мы прогуливаемся вдоль стен Лавры.
— Слушай, я, похоже, запуталась в своих религиозных исканиях. Почему надо все заузить — ведь все религии по большому счету говорят об одном и том же?
— Если смотреть на христианство как на свод нравственных правил...
— А как же еще можно смотреть?!
— А ты крестись и узнаешь, — он приумолк. Потом продолжил:
— Христос — это и есть христианство. Христос, а не абстрактные правила. Вот мы с тобой в жизни сколько встречаем людей. И только один становится дороже других — словно половина тебя. Почему именно этот человек, почему именно его полюбил, ему поверил? Почему? Не знаю. «Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь».
Зорко одно лишь сердце…

***
День моего крещения был серым, по-настоящему зимним. Вот и храм — маленький, сельский, деревянный, уютный. У двери завсегдатаи, церковные бабушки: «Подай, доченька!» Хор елейных голосков перекрывает вдруг старушка в ярко-зеленом платке: «А почему это мне рубль! Всем по два, а мне рубль?!» …Мое светлое, торжественное духовное состояние раздавлено одной фразой! Эти бабушки кого угодно от церкви отвадят!

Крещаемых — человек десять — от мала до велика. «Во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь». Стою среди других, твержу как заклинание: «Вот, теперь я христианка», — и ничего! Мне все кажется, что батюшка произнесет какое-то последнее, самое важное «аминь», и я почувствую, что стала совсем другой. Пытаюсь вглядеться в себя… Нет, все та же. Как-то даже обидно.

Иду на остановку. У церковной ограды маячит знакомый зеленый платок. «Помоги, дочка!» — говорит бабушка… И я вдруг замечаю, что и губы, и руки у нее совсем синие от холода.


***
Зимой он приезжал домой довольно редко, а приезжая заскакивал на какие-нибудь 10-15 минут и снова исчезал. «Вот и кончилась наша… наша дружба», — думалось мне. Лишь иногда по воскресеньям он зазывал меня в Лавру, и все становилось, как прежде — шутки, воспоминания и разговоры…

Раннее воскресное утро. Надеваю единственную в моем гардеробе юбку до пят, повязываю на голову платок. «На кого ты похожа?!» — смеются родители. Сегодня он ждет меня, значит вперед, сначала в холодной электричке мимо заснеженных деревень до Сергиева Посада, а там по скрипучему искрящемуся снегу прямо к Лавре. Могучие купола древних соборов, как атланты, поддерживают низкое серо-голубое небо. Мерно, гулко ударяет колокол. В воздух взмывают стаи птиц, и кричащая карусель парит над колокольней.

Жизнь в Лавре подвержена какому-то особому ритму, проникнута особой атмосферой. Попадаю внутрь, и носки ног автоматически сводятся вместе, глаза — долу, мелкой семенящей походкой направляюсь к нему. «Ну ты совсем как настоящая матушка!» Я вся сияю — хочется быть хоть чуть-чуть причастной этой соборам, этому звону, этой новой, еще непонятной, но почему-то манящей жизни. Она больше не кажется мрачной.

Многое было пережито, передумано, перечувствовано этой снежной зимой. Потом была первая исповедь, первый Великий пост, первая — настоящая — Пасха. «Чего-то ты, огневушка-поскакушка, больше не скачешь?»


***
И снова май. Сижу у открытого окна не в силах оторваться от весеннего аллегро. Вновь и вновь не дают покоя «Стихи Юрия Живаго»:

И та же смесь огня и жути
На воле и в жилом уюте
И всюду воздух сам не свой...

Звонок в дверь. На пороге — он, в какой-то малоросской белой рубашке с вышитым орнаментом. «Прямо как жених, только цветов не хватает», — усмехнулась я в душе. Миновал час, другой. Вот, сейчас допьет чай и начнет прощаться… «Да, кстати, я хотел тебя кое о чем просить, я, собственно, за тем и пришел». Ах, вот, зачем он пришел — больно кольнуло сердце. Но тут же мои горькие мысли были прерваны. Потому что он вдруг сказал, очень мягко и тихо:

— Выходи за меня замуж...

«История любви»: 11 лет спустя


— Кира, в «Истории любви» Вы еще только-только готовитесь стать женой священника. Что вы ожидали от этого «статуса» — матушки — и чем это оказалось для вас на самом деле?
— Многие выходят замуж «за будущего батюшку». У меня такого не было — я выходила за конкретного человека, а все остальное уже достраивалось. Не знаю, хорошо это или плохо, но так получилось.

Сестра дразнила меня «матушкой» в период жениховства, но обидно мне совсем не было, даже наоборот — было интересно. При этом слове мое воображение рисовало в голове такое строгое, серьезное существо, почти без признаков пола, в длиной юбке и платке. И сначала я пыталась этому образу соответствовать! Потом поняла, что это цирк и театр, и надо просто искренне быть самой собой.

— Интересно, как Ваш муж реагировал на попытки соответствовать образу серьезного существа в длинной юбке и платке?
— Очень положительно! Он сначала, как и все, считал, что у матушки должна быть «униформа». Хотя всегда радовался и красивому платью, и красиво убранным волосам. Мы оба находились в плену определенных стереотипов — несмотря на то, что муж всегда был внутренне очень свободным человеком. А я была крайне наивной! С на редкость «домостройными» представлениями о семье, и мне казалось, что в православном браке их воплотить проще всего.

Помню, что в самом начале очень хотелось уехать с мужем в деревню, служить в храме, рожать детей и сажать огород... Супруг соглашался. Через какое-то время я с ужасом поняла, что эта «история» совсем не про меня! И когда в разговоре выяснилось, что муж тоже хочет остаться в городе — оба испытали страшное облегчение!

Может, время было такое? Слишком много внимания уделялось внешнему, как бы в попытке хоть каким-то краем обозначить себя православным. Но жизнь оказалась гораздо живее и интереснее!



— А между тем в «Истории любви» Вы пишете, что остепенились...
— Да, представьте себе, мне так казалось! Если мой рассказ 11-летней давности заканчивался тем, что «огневушка-поскакушка» наскакалась и успокоилась, то теперь, могу сказать, она опять проснулась во мне! Я, оказалась, к собственному же удивлению, довольно «буйным человеком»: мне многое интересно, все время бью себя по рукам из-за желания объять необъятное, все успеть, все узнать, прочитать, посмотреть, со всеми пообщаться.

В какой-то момент я поняла, что, подстраиваясь, теряешь свой путь. Не только самоидентичность, но и путь, который тебе лично Господь определил.

— Вы этот путь теряли?
— Можно и так сказать. Мне тогда (это было очень глупо) казалось, что супруги должны буквально дышать одним воздухом. А разница между нами всегда была явной: дело в том, что муж мой — человек исключительный. Многое из того, чего люди добиваются годами путем высоких духовных упражнений, ему дано от рождения. Мне даже кажется, он уже практически готов к Царствию Небесному. А я простая, «земная», то есть не чуждая банальных земных радостей и стремлений. Типичная Марфа.

Так что всякий раз, когда обнаруживалась эта разница между нами, мне делалось очень больно. Я воспринимала это как свое глубокое недостоинство (что тоже не исключено, конечно!). А потом вдруг стало так очевидно, что все гораздо проще — надо просто идти собственным путем.

— Это путь Марфы — той Вашей «огневушки-поскакушки»?
— Как показывает жизнь, «огневушками-поскакушками» и «Марии» бывают — достаточно посмотреть на моего супруга! А Марфа, мне кажется, это когда до тебя все доходит другим путем — через жизнь. Есть люди, в которых горит такой огонь веры! Бог занимает главную, центральную часть их души. Таким был, например, священник Даниил Сысоев. А бывает, когда в центре у тебя совсем другое, но ты прекрасно понимаешь, что это другое занимает место Бога, и начинаешь потихоньку-помаленьку, долго, тяжелым трудом вытеснять все лишнее на периферию, вычищая место для Света. Не могу сказать, чтó у меня в центре — страшно думать об этом. Хочется, чтобы там был только Бог! Но у людей, всецело устремленных к Богу, очень мало «земных» желаний, а у меня их пока много. В общем, я не образцовая матушка, совсем-совсем, увы!

— Матушкой быть непросто?
— И да, и нет. В чем-то матушки «защищены». Например, смотрю на своих верующих подруг, у кого мужья нецерковные, и представляю, насколько это тяжело, когда существует расхождение в таком важном вопросе… Опять же, подавляющее большинство матушек, думаю, защищены от такой травмы, как измена. Но есть свои сложности, к которым нужно быть готовым. Конечно, все очень индивидуально, и у всех пар жизнь складывается по-разному. Ведь, повторюсь, мы выходим замуж не за батюшек, а за людей прежде всего. У каждого свой характер и воспитание. Но мне кажется, что будущая матушка должна быть внутренне готова к одиночеству. Должна находить в себе силы быть самодостаточной. Во время хиротонии священник снимает с себя обручальное кольцо — и это не просто символический жест. Священник не вполне принадлежит себе и тем более — своей жене и детям.

— 17 лет назад это было невообразимо?
— Можно и так сказать. В то время я смущалась, что мой жених много говорит о Боге: думала, если человек за тобой ухаживает, он как бы живет и дышит тобой, а тут получалось, что человек дышит совсем другим! В таких обстоятельствах возможен только один выход: обоим дышать и жить Богом, стремлением ко спасению. Мы очень разные, и у меня, наверно, никогда не получится гореть таким огнем веры, каким он горит. Не могу сказать, что муж меня «заразил» — передать свое горение, свою веру не так просто, к сожалению. Но очень большую роль сыграл на моем пути к Церкви.

— Переезд в Гонконг был для Вас с мужем испытанием? А как же желание жить в деревне?
— Мечты о деревне были самым настоящим глупым детством. Мне казалось, что если найдена некая форма, то она автоматически наполнится смыслом. Но чудес такого рода на свете не бывает! Недавно поняла, что я человек не просто городской, но — человек мегаполиса. Мне нужен плотный ритм жизни, нужна хорошая занятость, нужно, чтобы голова всегда была загружена (полагаю, это многим женщинам нужно — иначе там поселяются глупые мысли).

А сейчас я вижу, что жить на данном этапе способна только в мегаполисе, хотя очень люблю природу. В этом смысле переезд в Гонконг, смена обстановки — подарок для меня.
Вообще мы с мужем, наверное, баловни у Бога, в том смысле, что Он всегда посылает нам самые интересные и приятные пути!

— А для мужа это было тоже интересно и приятно? Или — гром среди ясного неба?
— Вовсе не гром. Супруг с детства интересовался Китаем, изучал его культуру. Китай просто сам к нему «шел»: находились неожиданные знакомства, всплывали неожиданные совпадения. Например, первым человеком, которого муж крестил после рукоположения во священники, был наш сосед — китаец.

— Расскажите, пожалуйста, как это:  китаец — и вдруг крестился?
— Китаец этот — в крещении его имя Иоанн — приехал в Москву, как и большинство его сограждан, торговать на рынке. Муж с ним познакомился, они подружились, подолгу беседовали на ведомом им одним языке (тот едва говорил по-русски, а муж и вовсе не знал китайского), время от времени разговоры касались веры. А через какое-то время наш китаец заявил, что хочет принять Крещение.

— Как же они общались, да еще о Православии, если оба едва говорили на языках друг друга?!
— Это для всех была большая загадка! На каких-то обломках языка они разговаривали, на языке жестов и наглядных примеров. Кое-что по ходу выясняли и учились друг у друга. Были очень смешные моменты: например, коляску китаец называл «тележка тУда-сЮда».



Потом Иоанн пригласил моего мужа в Китай, и — все завертелось… В одну из поездок муж взял меня с собой — это была Пасха 2001 года, первая Пасха в Китае. А уже потом его назначили в Гонконг.

— Как Вам кажется, то, как верят православные китайцы, намного отличается от того, как верят и что вкладывают в понятие веры русские?
— Трудно сказать… Китайцы тоже очень разные. Есть те, чьи предки были православными, и для них вера — еще  и культурное наследие. Есть те, кому хочется Православие увязать с Россией и русской культурой, а есть вообще поразительные, на мой взгляд, люди: они никогда не были за границей и не видели службы, храмов, не соприкасались с церковной жизнью, а о Православии узнали из Интернета, но вера их настолько глубока! Эти люди не просто интересуются неким культурологическим аспектом Православия — им нужен Сам Бог, всё, что Его касается, интересно каждое слово службы, каждый маленький нюанс! Такое и среди «этнических православных» нечасто встречается, а тут...

— Вам не было страшно уезжать в незакомую страну, да еще коммунистическую, где православных — горстка, а религия фактически вне закона?
— Мы живем в Гонконге, а это совсем другой мир: на него коммунистическая идеология не распространяется. А страшно никогда не было. Атеисты там скорее равнодушные, но относятся к нашей вере с уважением. Чего не скажешь о наших, отечественных...

Здесь, в Китае, никто не бросит косого взгляда на жену священника в брюках, но обратят большее внимание на твои взгляды, твои поступки. Можно сказать, что, живя здесь, надо строже относиться к жизни, чтобы соответствовать высокому званию христианина. Я заметила, что жизнь в обществе, которое не считается православным, очень четко заостряет ценности и цели. Ты ясно видишь: вот твоя «взлетно-посадочная полоса», на нее и нужно приземляться!

— А в российском обществе — «взлетно-посадочной полосы» не видно?
— Честно говоря, в российском обществе чувствуешь себя намного менее комфортно, чем в таком «атеистическом», как в Гонконге. Недавно по телевидению был репортаж: опрашивали об отношении к Церкви людей на улице, в Москве. Сколько же там агрессии, злобы, особенно у молодежи!.. А отношение к Церкви и ее служителям — это лакмусовая бумажка, говорящая о глубокой болезни общества: об отсутствии уважения к людям, отсутствии элементарных правил приличия...

— Знакомство с православием в Китае, вообще с Китаем как-то повлияло на Ваши взгляды?
— О да! За границей прежде всего излечиваешься от ксенофобии, которой, я считаю, сильно больнó наше общество и церковные круги в том числе. Как часто приходилось слышать перед отъездом: «Ой, бедные! Как же вы там, в этой бесовской обстановке?» Мировоззрение точно меняется: начинаешь более четко видеть наши национальные недостатки и достоинства, чему-то учиться.

— В таком случае, чего нам не хватает, на Ваш взгляд, — помимо терпимости и доброжелательности к другим, к чужим?
— Мне кажется, нам отчаянно не хватает организованности, собранности — это я подмечала практически в 100 случаях из 100! С этим сталкиваются в той или иной мере все русские дети, которые поступают в местные школы, все взрослые, которые начинают здесь работать. Есть в нас некая хаотичность...
Думаю, на духовной жизни это тоже отражается. А сильная сторона — креативное мышление, умение найти нестандартный подход, широкий кругозор, хорошее образование. И приятно, что для гонконгцев далекая Россия во многом ассоциируется не столько с нашими недостатками и с современностью, о которой чаще хочется умалчивать, сколько с нашей культурой — музыкой, литературой, балетом.

— Почему те, кто уезжает за границу, охотнее ходят в храмы, чем дома? Духовная дисциплина вдруг появляется, интерес к Православию?..
— Я не уверена, что это так. Многих людей, оказавшихся вдали от России, тянет к чему-то русскому, часто не хватает общения на русском языке. Кто-то через это «втягивается» в жизнь Церкви и идет глубже, а кто-то так и застревает «в дверях храма». Что касается наших прихожан, подав­ляющее большинство из них приходят в храм все же за другим. Люди ищут Бога, духовного утешения.

— А как Вам кажется, изменились ли православные в России — за период с начала 90-х?
— Мне кажется, изменились. Родилось новое поколение детей, которые выросли у верующих родителей, часто при храмах. Для этих деток путь к Православию уже не был чем-то болезненным, как в наше время. Это их родная, привычная среда. Уж эти детки, мне кажется, никогда не будут «заморачиваться» вопросами длины или цвета юбки!
Многие знакомые моего возраста сейчас с ностальгической грустью вспоминают те времена. Сетуют на то, что сейчас нет того горения, как было в первые годы, когда Церкви возвращались полуразрушенные храмы, и ради их восстановления люди жертвовали своим временем, силами гораздо больше, чем сейчас...

— И Вас ностальгия мучает?
— У меня есть дорогие воспоминания, как и у всех взрослеющих, наверно. Но ностальгии нет.

Сейчас, мне кажется, мы живем в очень интересное время, у нас масса возможностей! Как говорит моя близкая подруга, цитируя кого-то, «я не могу позволить себе такой роскоши, как впадать в уныние». Так и с ностальгией. Всё в наших руках, у нас столько возможностей преобразить пространство вокруг себя, надо просто присмотреться повнимательнее и не опускать рук.
Конечно, то время было особенным. С одной стороны, тогда было горение, энтузиазм, восстанавливались храмы, люди жили Церковью. С другой — были перекосы, как у меня: юбка до пола, мысли о глухой деревне, огороде, затворе... Мне кажется, так бывает всегда, когда человек обретает что-то новое и важное для него. Так влюбленные стремятся объявить всему миру о своих чувствах.
С новокрещеным человеком тоже так бывает, когда сразу после Таинства на него обрушивается «лавина» благодати, он буквально летает. А потом — сам, «своими ножками» уже идет. Так же и с нашей Церковью: те времена были особенными, историческими, не побоюсь этого слова. Но когда-то «праздники» проходят, и надо учиться жить в «серых буднях». Стараться эти будни сделать живыми и яркими!

Может, здесь будет даже более уместным сравнение с браком. В браке ведь тоже первые годы особенные. А то, что за ними последует,  напрямую зависит от нас. Поэтому призываю всех не ностальгировать, а вперед, на баррикады!

— У Вас нет ощущения, что «баррикады» нарастают? К гонимой Церкви относились с состраданием, а когда она стала процветать — сочувствие обернулось агрессией.
— Да, есть такое ощущение. Отчасти это «наследие» коммунистов. Просто удивительно, насколько сильно удалось им посеять неприязнь к Церкви: Советского Союза нет уже много лет, а неприязнь живет, изрыгает старые штампы, дышит старой клеветой... Такая же патологическая неприязнь, кстати, наблюдается и к дому Романовых. Это очень грустно. Но ведь отчасти мы сами виноваты в том, что к Церкви плохо относятся — дыма без огня не бывает!

— Вы имеете ввиду пресловутых «приходских ведьм» и равнодушных священников. А это разве не тот же штамп?
— Не хочется приводить конкретных примеров «по личностям», но очень, очень часто приходилось слышать от людей, вполне дружественно относящихся к Церкви, о неприятном опыте общения со священством и православными. И здесь, на мой взгляд, опять виновато отсутствие у верующих людей внутренней культуры. Ведь и батюшки тоже «берутся» из народа.

— Вашему мужу или вам приходилось на себе испытывать скорее негативное или позитивное отношение?
— В целом, нам очень повезло с теми людьми, которых Господь нам послал — у нас замечательные друзья и прихожане! Жалко только, что коренных китайцев среди них немного.
Был и неприятный опыт. Прямого хамства не помню, но за спиной разговоры бывали, намеки бывали, через знакомых доносили какую-то клевету. Мне, конечно, меньше достается, чем мужу. Но на всем этом как-то не концентрируешься. И батюшка не смущается: он в подряснике ходит всегда — считает, что это его одежда, и вне ее чувствует себя некомфортно!

— На чем бы Вы сегодня предложили ставить акцент в жизни православных людей?
— Мне кажется, нам пора немного отвлечься от внешнего и обратить взоры внутрь, научиться жить с верой «в реальной жизни», более осознанно. Люди за 20 лет разобрались, как вести себя в храме, а вот быть христианами в мире — нам сложно. Гораздо легче вычитать правило (часто мыслями убегая неведомо куда) и поставить себе «зачет», чем сдержать свой язык, например. Легче понять ход богослужения, чем быть христианами, вернувшись из храма домой, придя на работу.
У нас очень большое внимание уделяется внешнему виду, «униформе», свечкам-запискам, обрядовости — то есть вещам вспомогательным, являющимся неким «каркасом». За этим часто забывается главное — суть нашей веры. И обратите внимание: ведь и критикуют Церковь, в основном, за третьестепенные, внешние вещи.

— И в чем выход?
— Хорошо бы в своей вере научиться быть… более естественными, что ли. Кто-то чурается всего мирского, включая и людей, словно какой-то скверны. Кого-то, наоборот, мир затягивает слишком сильно. В такой дисгармонии очень трудно жить.

Мне кажется, не стоит идти на компромисс: быть одним в храме, а другим — вне храма. Равно как не стоит и делить людей на «своих» и «чужих». Это важно не только для нас самих, но и для окружающих, которые увидят, что не так уж страшно быть православным. «Мир» — это, прежде всего, люди. И мы не имеем права отворачиваться от них в своем «всезнании», замыкаться в своем «христианском счастии».


Фото из архива семьи Поздняевых

Вернуться назад