И. Гордиенко – спецкор «Новой газеты».

Система исполнения наказаний России – одно из самых закрытых и автономных силовых ведомств России. У ФСИН все свое, вплоть до оперативно-розыскных органов и бухгалтерии [ Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН) является одним из крупнейших по численности российским правоохранительным органом. В ее систему входит 222 следственных изолятора и 164 помещения, функционирующих в режиме СИЗО. 758 исправительных колоний, 7 тюрем и 62 воспитательные колонии для несовершеннолетних. На сегодняшний день в них содержатся более 890 тысяч подозреваемых и осужденных. Штатная численность сотрудников – 360 тысяч человек. В состав ФСИН также входят 262 федеральных предприятия, 495 центров трудовой адаптации плюс еще школы, училища, больницы и храмы. ]. Финансирование ФСИН прописано в бюджете так называемой защищенной строкой. Это специальная категория пунктов в федеральном бюджете, которые ни при каких обстоятельствах не подлежат секвестрированию. Формально служба исполнения наказаний входит в структуру Минюста, однако после прошедшей в начале 2000-х административной реформы у министерства по факту осталось только правовое регулирование. Минюст может разрабатывать различные нормативные акты, например, правила внутреннего распорядка в колониях. Но реальной власти и контроля за деятельностью пенитенциарной системы у него нет.

Эту ситуацию еще в 2006 году, будучи главой Минюста, попытался изменить Юрий Чайка. Он обратился к Михаилу Фрадкову с письмом, в котором указывал, что «руководство ФСИН активно проводит курс на выход из-под координации и контроля министерства. Нарушает закон, отказывает в предоставлении информации, не допускает сотрудников министерства для проведения плановых проверок, игнорирует приказы Минюста». Никакой реакции не последовало. С тех пор ничего особо не изменилось. Общество не имеет доступа ни к статистике, ни даже к документам, по которым функционирует ФСИН, а значит, никто, кроме сотрудников пенитенциарных учреждений, не защищен против нарушения своих прав. Конечно, есть исключения. Например, скандал, вызванный смертью в московском СИЗО юриста Сергея Магнитского. Теперь тему условий содержания в следственных изоляторах обсуждают все. Дмитрий Медведев дал личное поручение генпрокурору и министру юстиции разобраться с медициной в местах лишения свободы и условиями содержания. Однако Сергей Магнитский был юридическим консультантом крупнейшего зарубежного инвестиционного фонда, работающего в России. А сколько тысяч таких же заключенных тихо и безвестно умирают в российских СИЗО. Именно случай Магнитского привлек внимание к тому, что, несмотря на громкие слова чиновников о гуманизации системы исполнения наказаний, сегодня в центре Москвы условия содержания в СИЗО совершенно легально можно превратить в пытку, моральную и физическую ломку человека, чреватую инвалидностью либо летальным исходом.

Сергей Магнитский был юридическим и налоговым консультантом крупнейшего инвестиционного фонда, работающего в России, «Hermitage Capital Management». До суда он не дожил. Сев в тюрьму здоровым человеком, спустя год, 16 ноября 2009 года, он умер в СИЗО «Матросская Тишина», не дождавшись медицинской помощи.

В «Матросскую Тишину» он был переведен утром из СИЗО № 2, более известного как Бутырка, где провел пять месяцев. Как профессиональный юрист, человек педантичный и скрупулезный, он вел подробную хронику пребывания в Бутырской тюрьме. Эти записи красноречиво свидетельствуют: несмотря ни на какие реконструкции (пару лет назад в Бутырке был проведен ремонт), гуманизацию и «разгрузку» тюрем, положение в следственных изоляторах остается прежним.

В середине лета Сергей Магнитский был переведен в Бутырку. Месяцем ранее врачи «Матросской Тишины» обнаружили у него камни в желчном пузыре. Был поставлен диагноз – «калькулезный холецистит». Врачи советовали «оперативное вмешательство» и непрерывное лечение. При отсутствии необходимых условий лечения подобный диагноз может характеризоваться «рвотой, тяжкими режущими болями, переходящими в непереносимые» и привести к некрозу поджелудочной железы (именно этот диагноз и сообщили адвокатам Магнитского в СИЗО).

Согласно правилам внутреннего распорядка, которыми регулируется деятельность СИЗО, медицинское обследование обязательно для каждого вновь прибывшего подследственного. По прибытии в Бутырку в медицинском обследовании Магнитскому было отказано. На неоднократные письменные и устные обращения к начальнику медчасти Бутырки, фельдшеру и администрации об ухудшении состояния здоровья, по свидетельству Сергея Магнитского, ему отвечали: «Выйдете на волю, там и полечитесь, тут вам никто не обязан ничего предоставлять».

В августе состояние его здоровья ухудшилось настолько, что он «не мог даже лежать». Тем не менее в проведении планового медицинского обследования ему по-прежнему отказывали, ссылаясь на «проблемы с транспортом и конвоем». А следователь по делу майор юстиции Сильченко уведомил о полном отказе на ходатайство о проведении УЗИ, сославшись на то, что «действующее законодательство не возлагает на следователя обязанность контролировать состояние здоровья содержащихся под следствием подозреваемых».

Однако для других оперативных действий проблем подобного рода никогда не возникало. За время пребывания в Бутырке Магнитского неоднократно вывозили на судебные слушания или же для продления срока содержания под стражей, не считая «свиданий» со следователем.

Во всех остальных свиданиях ему было отказано. Он не мог не только видеться с родственниками, но и практически оставался с ними без связи: «письма часто терялись», встречи с адвокатами были затруднены. «Из-за огромных очередей адвокатам ни разу не удалось попасть со мной на свидание раньше 15.00, а обычно с ними удается встретиться в 16.00 или 16.30. При этом в 17.30 сотрудники СИЗО начинают требовать прекратить свидания».

Вот некоторые выдержки из его многостраничного тюремного отчета:

«Для перевозки заключенных используют машины примерно 3,2 метра длиной, 1,2 шириной и около 1,5 высотой. По длине отделения с одной стороны есть скамья, на которой размещаются 8 человек (по 40 сантиметров на человека), с другой стороны отделения несколько покороче, на ней размещаются 7 человек. В отделении нет окон, площадь вентиляционных отверстий в крыше, по моим расчетам, не превышает 15 квадратных сантиметров, имеющийся вентиляционный люк всегда закрыт (не удивлюсь, если он вообще заварен). Так что, когда в отделении кто-нибудь закурит, дышать становится совсем невозможно, а требовать, чтобы никто не курил, тоже невозможно. Такое отделение, как говорят сотрудники, рассчитано на 15 человек, помещают до 18. В этот день я провел в машине в общей сложности чуть меньше 6 часов, из них 4 часа 20 минут беспрерывно, многие, кто ездил со мной, были в таких же условиях. Хотя путь от тюрьмы до суда занимает около часа».

Из письма от 10 августа: «Одного заключенного поместили в одиночное отделение (их в машине было два). Его спросили, почему его посадили отдельно, не из-за того ли, что он бывший сотрудник милиции. Он ответил, что нет, а посадили его отдельно из-за того, что у него туберкулез. Впрочем, потом привели еще одного человека, который, наверное, был бывшим сотрудником, тогда больного туберкулезом пересадили в общее отделение, а бывшего сотрудника на его место».

«Из камер выводят до завтрака. Заключенным выдаются сухие пайки, однако воспользоваться им. невозможно, так как в суде не выдают кипяток, необходимый для заваривания сухих супов и каш, ссылаясь на то, что у них нет чайника. Однако я видел чайник в конвоирном помещении суда. После суда заключенные попадают в камеру обычно в 23.00, то есть уже после ужина. Получается, что между приемами горячей пищи проходит 38 часов. Если же судебные заседания длятся несколько дней подряд, то этот интервал может увеличиться. Особенно это касается тех, у кого судебные заседания длятся по нескольку дней подряд. В один из дней я просил судью Криворучко предоставить мне кипяток, он отказал, сославшись на то, что это не является обязанностью суда.

В СИЗО нас привезли примерно в восемь часов вечера. Я, как и многие бывшие со мной, надеялись, что нас скоро разведут по камерам, так что можно будет наконец получить горячее питание и чай, сходить в туалет, однако нас всех, около 20 человек, поместили в камеру сборного отделения, где мы находились сначала в течение часа. Эта камера, площадью около 22 метров, без окон, без принудительной вентиляции… В камере имелась напольная ваза, однако она не отделена напольной перегородкой, так что никто не решался сходить там в туалет. Крана с водой в этой камере нет. Поскольку многие начали курить, от этого она скоро наполнилась клубами дыма, так что у меня начала болеть голова и слезиться глаза. Мы стучали в дверь камеры, но долго никто не приходил. Наконец пришел какой-то сотрудник СИЗО и сказал, что нас скоро разведут по камерам. Еще через полчаса загремели замки, и я услышал, что дверь камеры открывается, но вместо того, чтобы вывести нас из камеры, в нее завели не менее 20 человек. Почти все они сразу же стали курить, так что дышать стало совсем нечем. Всего в камере находилось к тому времени не менее 40 человек, большинству приходилось стоять. Так мы провели еще около полутора часов, пока нас наконец не развели по камерам…

Вообще бывает и хуже: 70 или 80 человек на 21 квадратном метре в течение около полутора часов. Тут, по-видимому, это считается нормой… Я попал в свою камеру только в половине двенадцатого».

Не представляю, как можно в таких условиях ежедневно ездить в суд, участвовать в заседаниях, защищать себя, не получая на протяжении многих дней, пока идет судебный процесс, ни полноценного питания, ни горячего питья, ни возможности спать достаточное для восстановления сил время.

Сергей Магнитский неоднократно писал жалобы и ходатайства к администрации Бутырки. Только с июля по сентябрь, согласно отчету, их было пятьдесят три. Большинство из жалоб «было проигнорировано». Более того, чем больше было ходатайств, тем более невыносимыми становились условия содержания.

За пять месяцев, по свидетельству его друзей, Магнитскому не давали покоя ни в одной из камер. «Он даже не успевал распаковать вещи, его тут же перебрасывали в другую камеру к новым уголовникам», – говорит один из его знакомых.

«1 сентября я подал жалобу на отсутствие горячей воды, – пишет Магнитский, – реакция была незамедлительна. В тот же день меня перевели в камеру № 59, где условия содержания оказались намного хуже».

Несколько дней Сергей Магнитский и его сокамерники находились в камере, по щиколотку затопленной сточными водами.

«Нам приходилось передвигаться по кроватям как обезьянам. На все жалобы администрация отмалчивалась. Даже пришедший спустя сутки сантехник возмущался условиями, в которых нам приходилось находиться. Перевели нас в другую камеру только спустя 35 часов после прорыва канализации».

«В камере № 35 не было стекол, в камере № 61 – даже оконных рам. Мы подали жалобу на то, что из-за холода мы все простудились. Оконные рамы были вставлены спустя 10 дней. Окна оказались одинарными, и мы понимали, что с наступлением холодов они нас не спасут».

После очередных жалоб об отсутствии горячей воды и окон «10 сентября примерно в 11 меня вывели из камеры и отвели в сборное отделение, сказав, что повезут то ли в суд, то ли к следователю. Весь день я провел в сборном отделении без пищи и доступа к питьевой воде, но в этот день меня так никуда не повезли. В камеру я был возвращен только в 19.30, пропустив обед и ужин и, что самое главное, душ (положенный строго по графику раз в неделю. – И.Г.)».

Площади камер в следственных изоляторах: «Судя по количеству кроватей, установленных в камерах Бутырки, в которых я содержался, все они рассчитаны на приходящуюся на одного заключенного площадь 1,7–2,7 метра, что значительно меньше установленной российским законом санитарной нормы минимум 4 метра, не говоря уже о норме 7 метров, рекомендованной Европейским комитетом по предупреждению пыток.

И если большую часть времени моего содержания в камере № 267 одновременно со мной там находился только один человек, так что на каждого из нас приходилось 5,4 метра, то сразу после того, как я подал жалобу на Бутырку в вышестоящую организацию, меня перевели в камеру № 59, где на каждого заключенного приходилось 2,05 метра.

В настоящее время я нахожусь в камере № 61, где содержатся еще два человека, и на каждого из нас приходится 2,73 метра, но в камере есть еще одна свободная кровать, на нее уже помещали еще 1 человека, правда, сроком на сутки, и надзиратели говорят, что к нам могут поместить еще кого-нибудь.

Оборудование камер

Туалет во всех камерах, где я содержался, представляет собой просто дырку в полу в углу камеры, над которой устроено кирпичное возвышение с вмонтированной в него так называемой напольной чашей. Эти напольные чаши настолько грязны, что на них жутко смотреть (ершик для чистки не выдается, в магазине Бутырки не продается, получить его в передаче от родственников можно только по специальному разрешению начальника Бутырки или его зама). И если в камере № 267 очистить эту напольную чашу нам удалось, то во всех остальных камерах это не получилось.

В камере № 267 из напольной чаши так сильно хлестала вода, что после пользования туалетом приходилось мыть ноги…

Расстояние между туалетом и всеми кроватями заключенных в камерах № 59 и № 61 составляет не более метра… единственные розетки находятся прямо над туалетом. Кипятить воду поэтому приходится, держа чайник в руках над напольной чашей…

ПВР предусматривает, что камеры оборудуются столом и скамейками с числом посадочных мест, соответствующим числу лиц, содержащихся в камере.

Если в камере № 267 стол и скамья были достаточно большими для размещения за ними двух человек, то в камере № 35 скамеек не было вовсе, за столом могли находиться только два человека, сидя на кроватях (это в камере, рассчитанной на 6 человек), а в камере № 61 длина стола составляет 42,3 на 82 см, длина скамьи – 82 см, а камера рассчитана на 4 человека. За таким столом умещается только один человек, так что чаще всего принимать пищу приходится стоя или сидя на кровати…

Во многих камерах оборудование нуждается в ремонте или отсутствует. В камере № 267 был сломан вентиль водопроводного крана. В камере № 59 вечером 08.09.09 в напольной чаше стала подниматься канализационная вода… соседнюю камеру затопило… в камере № 35 не было стекол в окнах, стены были сырые. Примерно в полдень из канализационного стока под раковиной в камеру начала подниматься вода, которая быстро залила пол. Мы просили вызвать сантехника, но он пришел только в 22.00 и не смог устранить неисправность… В другую камеру нас перевели только спустя 35 часов. В камере № 61 не было даже оконных рам…

Возможности для защиты

Подача жалоб на условия содержания в большинстве случаев ни к каким изменениям не приводит, создается впечатление, что жалобы и заявления, адресованные администрации Бутырки, просто игнорируются в большинстве случаев, а после подачи жалобы в вышестоящую организацию условия моего содержания только ухудшились, причем весьма значительно.

– Само написание жалоб часто является проблемой из-за того, что стол в камере очень маленький…

– В библиотеке Бутырки отсутствует нормативная литература (даже текст УК и УПК), а получить такие книги от родственников администрация не разрешает.

– Обжалование действий следователя или администрации тюрьмы в суд каждый раз означает либо подвергание себя жестокому обращению, связанному с поездкой в суд, либо необходимость отказа от участия в судебном заседании.

– Ограничена возможность даже свиданий с адвокатами. Из-за огромных очередей адвокатам ни разу не удалось попасть со мной на свидание раньше 16.00, при этом сотрудники Бутырки в 17.30 начинают требовать прекратить свидания. Это также ведет к неоправданному росту на оплату услуг адвокатов, ведь зря потраченное им. время, но потраченное не по их вине, тоже приходится оплачивать, а ведь оно стоит недешево».

«Правосудие в таких условиях превращается в процесс перемалывания человеческого мяса в фарш для тюрем и лагерей. Процесс, в котором человек не может ни эффективно защищать себя, ни даже осознавать, что с ним происходит, думая лишь о том, когда же это все наконец закончится, когда он сможет избавиться от этой физической и эмоциональной пытки и попасть в лагерь (на оправдание судом никто и не надеется, говорят, что в наших судах бывает не более 2% оправдательных приговоров), где степень страданий, которым подвергается человек при отбывании наказания, как здесь многие говорят, оказывается меньшей, чем пока тебя, еще не признанного виновным человека, подвергают здесь, пока протягивают через эту мясорубку».

 

Несмотря на этот тюремный отчет, наличие жалоб, ходатайств, обращений к генпрокурору и Следственный комитет о «неоказании медицинской помощи и бесчеловечных условиях содержания», официальные лица не спешат комментировать причины смерти Магнитского. Представитель Следственного комитета при МВД Ирина Дудукина настойчиво отрицает «наличие жалоб в уголовном деле» и утверждает, что подследственный умер в «результате острой сердечно-сосудистой недостаточности». Прокуратура Москвы отказала матери и адвокатам Сергея Магнитского в проведении независимой судебно-медицинской экспертизы причин его смерти.

Спустя пять дней после смерти Магнитского в СИЗО №1 города Казани скончался Андрей Зимин. Ему был 31 год. Его адвокат рассказывает: « в течение нескольких дней лежал с температурой выше 40 градусов. Несмотря на многочисленные попытки добиться медицинской помощи, к нему из медперсонала никто так и не явился. В последние два дня, когда он уже не мог вставать и передвигаться по камере, его посетил кто-то из медперсонала, но, так и не оказав медпомощи, ушел. На следующий день Зимин скончался».

Родственникам Андрея Зимина пришлось испытать еще много издевательств, прежде чем они смогли получить тело покойного и похоронить его. Супруга Зимина рассказала, что после смерти Андрея к ней приходили сотрудники прокуратуры и пытались уговорить ее не предавать огласке этот случай. В обмен на эти условия они якобы обещали уволить фельдшера медчасти СИЗО.

Вот еще один случай из Брянской области. Там до сих пор содержится в СИЗО парализованный инвалид Максим Куст. Ему 33 года, после автомобильной аварии в 2000-мм он стал бессрочным инвалидом 1-й группы. Диагноз: травматическая болезнь спинного мозга, нижний спастический парапарез, нарушение функции тазовых органов, хронический пиелонефрит.

Иными словами, он лежачий больной, его тело ниже пояса полностью парализовано, и обходиться без посторонней помощи он не в состоянии. В СИЗО он находится уже 8 месяцев, врачи констатируют постоянное ухудшение его здоровья. Однако следователи, прокуроры и судьи Брянской области упорно отказываются изменять ему меру пресечения.

Арестовали Максима Куста в июне 2008 года и сразу поместили в следственный изолятор. Никакие доводы защиты о том, что человеку нужны врачи, на  следователей и судей не подействовали.

«С такой бессмысленной жестокостью в своей практике я встречаюсь впервые. Обычно, если человек тяжело болен и имеет при себе соответствующие меддокументы, обвинение не настаивает на обязательном содержании в СИЗО, – говорит адвокат обвиняемого Олег Звягин. – Максима же привезли в СИЗО на инвалидной коляске, у следователя даже мысли не возникло о каком-то там дополнительном медосвидетельствовании, все и так очевидно. Тем не менее вердикт был безапелляционным – только изолятор».

«Спинальные больные – с травмами позвоночника – они вообще самые тяжелые, – говорит мать Максима Нина Куст. – Основная проблема в пролежнях. Годами специалисты лечили моего сына, о  каком уходе в изоляторе может идти речь, за восемь месяцев он ни разу даже не мылся?»

Пролежни – это такие язвы, возникающие на теле человека, когда он долгое время находится без движения. Если эти язвы постоянно не обрабатывать специальным раствором, их рост прогрессирует, начинается заражение крови, следующая стадия – смерть.

Даже тюремные врачи констатируют, что обвиняемый Максим Куст «нуждается в постоянном постороннем уходе и не в состоянии обслуживать себя сам», «в отсутствие в штате врачей специалистов (нейрохирург, невролог, уролог) проведение полноценного лечения и ухода не представляется возможным».

Уже три раза ему продлевали срок содержания под стражей. Не имея ни одного доказательства, следователь Алан Плиев почему-то был уверен, что парализованный инвалид «может скрыться от следствия и суда либо продолжить заниматься преступной деятельностью, а также иным образом воспрепятствовать производству по уголовному делу». Прокурор Дятьковского района Николай Хохлов и судья городского Дядьковского суда Ираида Литра его полностью поддержали.

На многочисленные заявления матери и ходатайства адвоката о том, что обвиняемый не доживет до суда в камере, следователь отвечает, что все права гражданина на охрану здоровья и медицинскую помощь, предусмотренные Конституцией РФ, неукоснительно соблюдаются. А «Куст М. А., находясь в условиях изоляции от общества, постоянно содержится в медицинской части следственного изолятора, где имеются все условия для его содержания и предоставления постоянного постороннего ухода и приема медикаментозных препаратов».

Какие «условия содержания» имеются в виду, не совсем понятно. Медчасть в СИЗО – это не отделение городской клинической больницы. «Больничка» в следственном изоляторе – те же камеры, что и в общем корпусе, с той лишь разницей, что стоят там не ярусные нары, а койки. Фельдшер имеет право заходить в «палаты» только в исключительных случаях и строго в сопровождении конвоя.

А под «посторонним уходом» следователь,  видимо, имеет в виду постоянно меняющихся сокамерников (в изоляторах временного содержания текучка большая: кого-то вызвали на суд, кто-то уехал по этапу), которым каждый раз Максим Куст вынужден объяснять, что он инвалид, и просить их помочь ему хотя бы добраться до параши, так как сам он не в состоянии этого сделать. Интересно, соблюдение каких конституционных прав здесь имеет в виду господин Плиев.

Я дозвонилась до судьи Дятьковского городского суда Ираиды Литра и спросила, знала ли она о состоянии здоровья Максима Куста. Она спокойно ответила: «Да, в суд его привезли на коляске. Изучив материалы, я приняла решение о продлении ему срока заключения под стражей и считаю, что оно не противоречит действующему законодательству». А разве изменение меры пресечения на освобождение под залог или на подписку о невыезде противоречит законодательству? Судья лишь добавила, что «рассуждать на эту тему не намерена».

Прокурор же Дятьковского района Брянской области Николай Хохлов заявил: «Если следователь считает, что нужно продлить его содержание под стражей, то мы его поддерживаем. Да и по закону сейчас прокурор не имеет полномочий влиять на избрание меры пресечения, мы можем только рекомендовать.

– А что будет, если ваш «организатор» умрет в СИЗО?– спросила я.

– Тогда у начальства к нам будут вопросы к прокуратуре, к следователю. Да, в конце концов, пусть вам следователь ответит: почему ты, сам молодой человек лет 25–30, парализованного пацана держишь взаперти? (Отвечать на вопросы по этому поводу следователь Алан Плиев отказался – И.Г.).

Что же говорит закон по этому поводу? В российском законодательстве существуют два акта, касающиеся содержания тяжелобольных в местах лишения свободы. Первый – статья 81 УК РФ «Освобождение от наказания в связи с болезнью», где говориться: «лицо, заболевшее после совершения преступления тяжелой болезнью, препятствующей отбыванию наказания, может быть судом освобождено от отбывания наказания». Второй – Постановление Правительства от 6 февраля 2004 года «О медицинском освидетельствовании осужденных…», к которому прилагается перечень из 41 заболевания от диабета и туберкулеза до психических заболеваний, имея которые человек вправе требовать досрочного освобождения.

Однако маленький нюанс: эти постановления касаются только лиц, которых уже осудили и приговор в отношении которых уже вступил в силу. Что же касается досудебной стадии, то тут закон носит скорее рекомендательный характер: «при решении вопроса о необходимости избрания меры пресечения должны учитываться… сведения о личности обвиняемого, его возраст, состояние здоровья и другие обстоятельства» (ст. 99 УПК РФ).

Все на усмотрение следователя и судьи, которые вправе решать, сажать человека в СИЗО или нет. Следователь избирает обвиняемому меру пресечения, а суд выносит определение о согласии либо отказе по поводу данной меры. Однако же практика показывает, что мнение следователя здесь определяющее: в большинстве случаев судья соглашается именно с ним.

И подобных случаев по России десятки тысяч. Проблема следственных изоляторов, условий содержания в них сейчас обсуждается на самом высоком уровне. По-другому и быть не могло. Ведь смерть Магнитского вызвала скандал не только в России, но и на Западе. На это наши власти не смогли не отреагировать. Показательно, что Следственный комитет возбудил дело по факту смерти в СИЗО только после личного указания президента. А президент дал личное указание только после того, как поднялась шумиха не только в России, но и на Западе. Вы можете себе представить такое, в любой другой стране Запада, куда Россия так отчаянно стремится?

Сергей Магнитский писал о тюремной повседневности. Однако, когда о подобных вещах говорят заключенные, российские чиновники заявляют: уголовникам веры нет. Когда об этом говорят правозащитники, их обвиняют в том, что они «работают на деньги общака» или «отрабатывают западные гранты». Об этом не раз заявлял бывший директор ФСИН Юрий Калинин. Прокуратура же зачастую свои проверки завершает одним и тем же «согласно статьи 29 УПК РФ ''отсутствует событие преступления''». Круг замыкается. В итоге жертвой произвола может стать любой человек, попавший в следственный изолятор.

Я не знаю, были ли виновны Сергей Магнитский или Андрей Зимин, виновен ли Максим Куст или не виновен, как не знает этого никто другой, – суд так и не состоялся. Но я знаю, что в нашей стране смертная казнь отменена, если же человек совершил преступление, то его надо судить, а не убивать. Эти примеры – не просто свидетельства личной трагедии. Это – свидетельство тысяч безымянных узников тюремной России.

Сейчас уляжется шумиха вокруг Магнитского, пройдут проверки в Бутырке и других СИЗО, однако навряд ли что-либо изменится. Для того чтобы действительно что-то сдвинулось с мертвой точки в системе исполнения наказаний, необходима политическая воля.

У некоторых правозащитников возникла надежда, когда летом этого года ушел в отставку бессменный директор ФСИН Юрий Калинин. На его место пришел кадровый милиционер, глава Самарского ГУВД Александр Реймер, и тут же взялся за реформы. Однако настораживает уже тот факт, что при его деятельном участии был подготовлен законопроект, в котором предлагается массовые голодовки и членовредительства осужденных приравнять к злостным нарушениям. Если законопроект примут, голодающих будут наказывать как бунтарей. А это значит, что заключенные фактически лишатся единственного для них легального средства протеста против нарушения их прав со стороны сотрудников колоний и тюрем. Уже этот первый шаг нового директора ФСИН подталкивает к мысли, что систему наказаний, выстроенную в России, в принципе никто не будет реформировать с точки зрения современного правопонимания.