ИНТЕЛРОС > №1, 2020 > Прощальный человек

Владимир Гандельсман
Прощальный человек


26 марта 2020

Владимир Гандельсман

 

 

ПРОЩАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

 

 

*   *   *

Я шел, я был один на белом свете,

и только колокол небесный бил

безмолвно, и сжимали горло... эти...

объятия?.. рыдания?.. Забыл.

 

Я шел, и сквозь деревья холод голо

на землю падал, и клонился... да...

день?.. И сжимали горло... горло...

Но что?... К чему клонился он?... Куда?

 

Я шел, я с белым светом был в разлуке

и вдруг в окно взглянул сквозь темноту –

там человек стоял, раскинув руки,

прибит прибоем вечера к кресту. 

 

 

ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ

 

У винно-водочного, застекленный рай.

День фиолетовый, февральский.

В руке сжимаю ключ. Какой? Кастальский.

Себя стирает дерево. Стирай,

согнувшись в три погибели в закате.

Пробило шесть в шестой палате.

 

По оттепели не сошедший снег

сереет койками с ума сошедших,

сводящих счеты с жизнью, но не сведших.

Там я стою, прощальный человек,

у винно-водочного и смотрю, как пламя

из окон – рыжими клоками.

 

Халат на босо тело в самый раз.

Мелькнул впотьмах Марии Лазич локон.

Усильем воли уползаю в кокон,

чтоб в образы бог весть когда (сейчас!)

мне вылететь – о да! – презревши пыль их.

Лечу на опаленных крыльях.

 

Там я стою. Я замер, я замер

разлома снизу вверх, по вертикали,

до звезд, что, пробивая гарь, сверкали,

еврей я шеншин, римлянин, шумер,

в той книге, что горит в Александрии,

я фраза вечная, внутри я.

 

Сгори дотла. В трубу труба зовет.

Дымится дом, зеваки доят горе,

и гончий их огонь в глазах в повторе

документальных кадров вижу – вот!

Нет никакого горя, хорошею,

и гнет фонарь вдали жирафью шею.

 

Фигура за фигурой, видит Блок,

сгорают шахматы, картины, книги,

я в Шахматово прожил эти миги

задолго до того, как превозмог

и пережил себя – развеян пепел,

и мне легко, хоть я сегодня не пил.

 

Лечу на свет. Не мой ли дом горит?

Мойсейка, шапочная ль мастерская?

Не знаю что и кто, огнем верстая,

меня как незабвенный текст творит.

В руке сжимаю ключ. Какой? Кастальский.

День фиолетовый, февральский.

 

 

*   *   *

Всполохи звезд горящим порохом,

и эти, сорванные с крон,

раскрики хриплые ворон,

раскрики и круженье ворохом,

 

и гусениц меха – то сжатые,

а то растянутые на

один прополз – кора черна, –

себя в свой кокон провожатые,

 

и ночь, и ночь до часа раннего,

до упраздненных в небе вех,

когда я устремлюсь наверх,

коснувшись синего бескрайнего,

 

и с птичьего полета птичьего

увидев точку на земной

коре, явившуюся мной,

исчезну, чтоб врасплох постичь Его.

 

 

*   *   *

Мост Иоанновский, чуть выгнута

его спина, снег первозданный,

лететь и таять – что за выгода? –

младенческий, ты гость мой званый.

У розовой полоски крепости,

где парк и на зиму есть горка,

дни шли пешком в своей конкретности

и расходились, как «Вечорка».

И тратились запасы царские,

пока светилась та полоска,

и запах типографской краски я

вдыхал, застыв возле киоска.

Какое-то дитя заревано –

мать за руку его куда-то,

и мне взволнованность дарована,

как вспышка между строк заката.

Не горб империи по гроб нести,

но облик облаков небыстрых

и ювелирные подробности

деревьев в каплях серебристых.

Что там еще? Смущенье, скованность,

за «Стерегущим» жалкий лепет

и много больше, чем взволнованность –

любовь и всякий прочий трепет.

 

 

*   *   *

Мать за руку со мной, и вечер чудный

в пятидесятом, господи, году

напомнил этот пригород безлюдный.

Прости, к простому слову припаду.

 

Взять осторожно снега на лопатку

или упасть, от боли голося…

Я засмотрюсь на детскую площадку,

как кинозал, смеркающуюся.

 

Боль и обида в рост пойдут, не удаль,

но это, как в бинокле, далеко,

вот бегает дворовый мальчик, трудно ль

быть гением и так любить легко,

 

озвучив зимний день свободной речью?

А вот и мать – казенному отбой! –

за ним пришла, он ей бежит навстречу.

Не плачь, не плачь, придет и за тобой.

 

 

*   *   *

                   Не се ль Элизиум полнощный…

                                               А. Пушкин

 

Сквозь редкий снег мы этот город весь

пройдем и удивимся с непривычки,

какие ходят худенькие здесь

колеблющие воздух электрички,

как, в сумерках впадая в забытье,

Господень храм без пристальной опеки

разменивает золото свое

на нищий сад, все сбывший до копейки,

как зимний день умеет озарить

в оконных переплетах те страницы,

в которых он приговорен прикрыть

в три пополудни серые ресницы.

Вот эти жизнь и смерть, не обессудь,

смотри, не оскверняя их проклятьем,

и если ты не римлянин, то будь

невозмутимо зорок, чтобы стать им.

Пройдем весь город вдоль и поперек,

висящий на пунктирных нитях,

чтобы забыть роскошность этих строк,

не стоящих его, забыть, забыть их.

 

 

 

Владимир Гандельсман – поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1948 году в Ленинграде. Автор нескольких поэтических сборников, публикаций в журналах «Октябрь», «Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Интерпоэзия» и др. Лауреат «Русской премии» (2008) и премии журнала «Интерпоэзия» (2014). С 1991 года живет в Нью-Йорке.

 


Вернуться назад