Катя Капович

 

 

НОВЫЕ СТИХИ

 

 

*   *   *

Мама, не беспокойся,

я теперь экономлю,

не останусь я вовсе

перекатною голью.

 

Не останусь я нищей,

не останусь я голой,

соблюдаю приличья

в этой жизни веселой.

 

Это раньше по дури

от тоски погибала,

посмотри, как я пулей

через рельсы и шпалы.

 

Посмотри, моя мама,

как на велосипеде

я гоняю упрямо

на пустом этом свете.

 

 

*   *   *

Погубят жалостью родители,

родная мать, родной отец,

два бестолковые учителя

с валокордином для сердец.

 

В стране с тупою диктатурой

отец родной, родная мать

с двухкомнатною кубатурой

так долго будут умирать.

 

Ходить утрами на работу

и забегать на пять минут,

чтоб макароны бросить в воду,

чтобы сказать с полоборота,

что поздно вечером придут.

 

 

*   *   *

Будем плавать наперегонки

до буйка и к берегу обратно,

а зимой наденем мы коньки

с правильным названием «канадки».

 

Будет от фонариков светло

и темно, и вновь светло навеки,

прилетит тарелка НЛО,

выпрыгнут смешные человечки.

 

Принесут бутылку коньяка

в новогоднем праздничном наборе,

возвратимся вечером с катка,

пусть тебе приснится горы, море,

берега, большие облака.

 

 

*   *   *

Ветер подул, ветер подул,

вот и кончается месяц июль,

с желтой акацией, с белой

над головой очумелой.

 

Ветер подул, всё унес в небеса,

будет гроза, будет гроза,

будет и кончится скоро,

мчат по бульвару моторы.

 

Счастье и горе идут налегке,

что на уме, то и на языке,

том, на котором сказалось:

ветер подул, жизнь промчалась.

 

 

НА БЕРЕГУ

 

На берегу во всем парадном

лежал покойный в камышах,

казался выросшим, нескладным,

не влазящим в родной пиджак.

 

На белом лодочном причале

была протянута канва,

в толпе свидетелей искали,

и люди мямлили слова.

 

Два полицейских в сером сквере

так тщательно искали след,

чтоб свет пролить в какой-то мере,

хотя какой уж это свет.

 

Мы все со смертью жмурим в прятки

и бегаем наперебой

по черной уличной брусчатке,

в асфальт ударив головой.

 

Испорченное воскресенье

без белых лодок напрокат,

и кто-то произнес в презреньи:

ужо добегался ты, брат.

 

Вокруг вода цвета бутыли,

песок, похожий на песок,

и странно так глаза застыли

под веками наискосок.

 

 

*   *   *

На пустые задворки ума

налипает отчаянье марта,

как на прямоугольник письма

налипает почтовая марка.

 

Так ему оболочки тесны,

потому и напрасны старанья

о прошедшем узнать со спины

по избыточной силе молчанья.

 

Но в молчании том уже есть

составные частицы сюжета,

что, включая оконную жесть,

март достанет потом из конверта.

 

 

*   *   *

Ты мне снился обычный, веселый, худой

и во сне этом ты расправлял одеяло,

улыбался с какой-то смешной добротой

над полоской истрепанного матерьяла.

 

Я любила тебя больше правд и неправд,

где мы счастливы были с окном в бездорожье,

с фонарями, расставленными невпопад

гуталинною ночью с дождливою дрожью.

 

И во сне, вспоминая твою красоту,

я вставала до раннего белого часа,

снова ставила чайник с водой на плиту

в старой кухне с окном на погоды гримасы.

 

И я знала, где клены стоят наголо,

если жизнь – сон короткий по сторону эту,

то лишь смерть – в перспективу природы стекло

с серой каплей дождя, с белой каплей рассвета.

 

 

БАЛ

 

В доме для инвалидов и бедноты

администрация организует танцы,

тихо идущий кварталами темноты,

остановись чуть в трансе.

 

Сдвинувши в аудитории семь столов,

в зале пустом и длинном

тихо плывут они средь других миров,

пахнет духами, пудрою, стеарином.

 

Движутся пары по кругу в вечерний час,

черные туфли стучат в молодом задоре,

черные брюки, белый сухой атлас,

и отступает горе.

 

Кружится неунывающий инвалид,

старым протезом в плиточный пол стучит он,

кружится старая девочка, тень на вид,

век наизусть зачитан.

 

Старый рояль фирмы «Стейнвэй энд санз» поет

что-то про счастье и встречу, и взор туманен

той, что ходила в гимназию, грызла лед,

чайная роза, где Игорь твой Северянин?

 

На одинокой салфетке плывет эклер,

твой кавалер таблетку разгрыз в буфете

и танцевальной походкою входит в дверь

в ясном холодном свете.

 

 

 

Катя Капович – поэт, прозаик, автор нескольких книг на русском и английском языках. Публикации в журналаx«Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Арион», «Новом журнале» и др. Лауреат национальной литературной премии Библиотеки Конгресса США и «Русской премии». С 1992 года живет и работает в Бостоне.