*   *   *

Скульптура дерева.

Иллюзия огня.

Цветная улица, сбежавшая с палитры,

и бюст прохожего,

и на исходе дня –

горящий купол каменной молитвы.

 

Скульптура хохота. И чучела собак,

рванувшись из кустов, как из-за ширмы,

сосут заледеневший бензобак

небрежно припаркованной машины.

 

Скульптура площади, где рыночный сатир

торгует нимфам каменные кости

и где торжественно из каменных квартир

ко мне приходят каменные гости.

 

Бежать, – покуда вечер не погас,

пока еще не поздно и не рано, –

на станцию и у билетных касс

случайно встретиться с Карениною Анной,

 

готовою скользнуть за парапет,

туда, где ни любви, ни парапета.

Послушай, Анна! Для чего тебе билет?

Туда уже не продают билета.

 

Нас не учли в расценках на отъезд

и страховой не выписали полис.

Но бог не выдаст, и свинья не съест,

пока на рельсах изнывает поезд

и жжет охота к перемене мест.

 

 

*   *   *

Перерисую пейзаж за случайным окном.

Перерисую проулок, и доски забора

перерисую.

И вспыхнет медовым огнем

Купол березы, похожий на купол собора.

 

Сосны – на стены,

звезду – на печную трубу

перерисую, ничем для себя не рискуя.

Перерисую дорогу, и даже судьбу,

если получится, заново перерисую.

 

И не взорвется в июле воинственный дождь –

как не воротится в ствол раскаленная пуля.

Просто не будет июля. И ты не придешь.

И хорошо. Проживем как-нибудь без июля.

 

 

ПАМЯТИ ЖЕНИ

 

Когда я верить в чудо перестал,

Когда освободился пьедестал,

Когда фигур божественных не стало,

Я, наконец-то, разгадал секрет, –

Что красота не там, где Поликлет,

А в пустоте пустого пьедестала.

Евгений Блажеевский

 

Давай поговорим о пустоте,

проделавшей дыру в беспечном быте.

Недолго пребывая в пестроте

застолий и мелькающих событий,

 

поймешь, что арендован пустотой

на должность записного златоуста,

как арендован клен звенеть листвой,

покуда он листвой усеян густо,

 

как арендован ливень петь струной,

шептать и разливаться безвозмездно,

пока не взялся коркой ледяной

заросший пруд у твоего подъезда.

 

Приходит осень.

И пустая плоть,

ненужная, как валенки в июле,

напоминает почерневший плод,

золу в камине или след от пули.

 

И понимаешь, что любовь чиста,

как первый луч на мартовской мимозе,

что Родина – сквозная пустота,

свистящая, как выстрел на морозе,

 

что догорает тополь, как свеча,

что лист его изъеден и скукожен,

что жизнь уйдет, как воздух из мяча

уходит сквозь разодранную кожу,

 

что под кленовый аккомпанемент

ваятель, вдохновенный и искусный,

очищенный тобою постамент

займет твоим недоуменным бюстом,

 

и все расставит по своим местам:

граненый воздух – предоставит зелью,

дыханье – ветру,

голос – небесам,

все остальное – в землю,

в землю,

в землю.

 

 

ЧУЖИЕ НЕБЕСА

 

Маргарите Крапчан

 

Ты помнишь старый сквер на берегу лимана?

Сочился из окна задумчивый кларнет.

И пахло сентябрем.

Но из-за океана

ты помнишь этот сквер?

Его сегодня нет.

 

Ты помнишь этот дом? И за забором, рядом, –

еврейские зрачки продолговатых слив?

И плакала лоза осенним виноградом.

Ты помнишь этот дом?

Его уже снесли.

 

Ты помнишь тихий Днестр в эпоху листопада

и лодку, что тайком забилась в камыши,

и девочек в трико... и мальчиков...

Не надо.

Не надо вспоминать.

Они уже ушли.

 

Ушли. И никуда от этого не деться.

И тополиный мир, пропоротый насквозь,

как тот футбольный мяч, что мы гоняли в детстве,

скукожился и сник, насаженный на гвоздь.

 

И стайки воробьев, трещавших без умолку,

как взрывом отнесло за близлежащий лес.

Ты думаешь, легко бездомному осколку

рассеянно скользить среди чужих небес?

 

А надо мной – сугроб. И тучи – как из стали.

И чудо из чудес: коты загнали пса.

А впрочем, напиши. Я думаю, доставят

по адресу: Восток, чужие небеса.

 

 

ТРИПТИХ

 

1.

 

А мне господь не дал проводника.

Не понимая, где восток, где – запад,

сорвавшись, словно сука с поводка,

бегу, ориентируясь на запах,

 

под бесконечным ливнем октября,

по осени, по прошлогодней гнили,

мне черт – не черт,

Вергилий – не Вергилий,

а впереди – ни дна, ни фонаря,

 

ни улиц, ни зарубки на пеньке,

ни звука.

Лишь у мусорного бака,

задравши лапу, писает собака,

рисуя схему жизни на песке.

 

 

2.

 

Зачем дорога, если нет конца

дороги?

Для чего в краю осиновом,

играя роли сына и отца,

не быть, по сути, ни отцом, ни сыном,

 

ни мастером, ни глиною? Зачем

продрогшим псом под бесконечным ливнем,

изнемогая от житейских схем,

бежать стремглав за журавлиным клином?

 

Свободы нет!

Незримый поводырь

меняет вечность на часы и годы.

Но горизонт, изъеденный до дыр,

еще таит иллюзию свободы.

 

 

3.

 

Как хочется на круге на шестом

или седьмом, когда иссякнет вера,

остановиться, возвратиться в дом

и в дураках оставить Люцифера.

 

Но нет уже ни дома, ни крыльца

в пространстве, где ни выхода, ни входа.

Как сладостна, как гибельна свобода,

лишенная начала и конца.

 

Ревет огонь. Изнемогает ночь.

И прямо посреди кипящей бездны,

выламываясь из привычных нот,

безумствует симфония победы.