Социальная философия Ильина достаточно активно исследовалась в 90-е годы (переизданы книги Н.П.Полторацкого, созданы работы В.И.Кураева, И.И.Евлампиева, И.Б.Булгака, Д.И.Шаронова, В.А.Гусева, В.А.Ковалева) и снискала определенную популярность в постсоветской России. Тем не менее проблематика традиции, традиционализма в ее связи с национализмом Ильина не исследована систематически.

Между тем проблема русской исторической традиции занимает одно из первых мест в социальной философии Ильина. «По Ильину, – говорит современный исследователь А.Г.Лавров, – первой задачей возрождения русской национальной культуры является восстановление культурно-исторической преемственности»[1].

Ильин формировался как мыслитель в той же общественной и научной среде, что и другие русские неоконсерваторы, он испытал значительное влияние П.И.Новгородцева, русской академической школы правоведения, русских консерваторов-государственников. Категории правосознания находятся в фокусе мировоззрения Ильина, сам он рассматривал социальную философию как преимущественно «философию права».

В неоконсерватизме Ильина правовые отношения выступают как связующие сферу общественного и государственного порядка со сферой духовной свободы личности. Свобода совести, подчеркивает Ильин, есть основа всякого подлинного правопорядка, тогда как другие права и свободы оказываются уже производными от них («О сущности правосознания»).

Консервативные ценности помещены Ильиным в фокус его мировоззрения как основа социального идеала и сущность правосознания. Ильин никогда не игнорировал либеральной идеи «равенства

перед законом» и «социальной справедливости», но он всегда интерпретировал их в консервативном духе и стремился продемонстрировать легкость и соблазнительность перехода от либеральных ценностей к крайностям социально-политического радикализма. В книге «Я вглядываюсь в жизнь», вышедшей на немецком языке в 1938 году, Ильин обрисовывает отрицательный социальный идеал «оторванности от корней», переворачивания традиционной иерархии ценностей. Это один из главных мотивов ильинского творчества – мотив потерявшейся личности, разрушения духовной жизни, расколотого человека, не имеющего связи с землей и потому духовно несамостоятельного, застывшего на социальном отрицании и разрушении.

В 1937 году на съезде Русского христианского движения Ильин выступает с докладом «Основы государственного устройства», в котором утверждает: «Понятия свободы, равенства, народоправства, избирательного права, республики, монархии и т.д. понимались доселе формально, в отрыве от правосознания и его аксиом, в отрыве от национальной души и национальной проблематики»[2]. Идея государства, говорит Ильин, должна быть переосмыслена конкретно-исторически и конкретно-эмпирически, должна быть извлечена из предреволюционной пошлости и очищена от революционной грязи. Подлинно государственная политика есть политика созидания национального будущего через эксплуатацию национального прошлого, собранного в национальном настоящем[3].

Наибольшего размаха идеология неоконсерватизма Ильина достигает в период его зрелости. В 1951 году в одной из статей цикла «Наши задачи» Ильин обозначает эту идеологию в емкой формуле будущего строя России, «нового русского строя», создаваемого не в виде реакции, а в формах творческой новизны. В этом строе, говорит Ильин, лучшие и священные основы монархии впитают в себя здоровые начала республиканского правосознания, а естественные основы истинной аристократии будут насыщены духом подлинной демократии. «Единовластие примирится с множеством самостоятельных изволений, сильная власть сочетается с творческой свободой; личность добровольно и искренне подчинится сверхличным целям: и единый народ найдет своего личного Главу, чтобы связаться с ним доверием и преданностью»[4].

На протяжении всей своей творческой жизни Ильин работал над сочинением, посвященным идее монархии «как бессмертной и священной в истории человечества». В начале 50-х годов он принялся за оформление этой многолетней работы, но не успел ее закончить. Тем не менее достигнутый результат – трактат «О монархии и республике», изданный H.П.Полторацким в 1978 году – содержит внушительную систему сопоставления либеральных и консервативных ценностей. Данная система подтверждает, что Ильин стремился к синтезу этих ценностей в некоем жизнеспособном социальном идеале, что говорит об определенной близости Ильина по отношению к русским либеральным консерваторам (П.Б.Струве, С.Л.Франку). Н.П.Полторацкий построил на основе этой дуальной системы монархических и республиканских идейных предпочтений таблицу, в которой представлены 20 основных оппозиций системы Ильина[5]. Для читателей трактата «О монархии и республике» по мере продвижения вглубь этой системы становится ясно, что речь идет не о противоположных предпочтениях монархического и республиканского типов правосознания, но о двух сторонах единого социально-философского идеала Ильина. Обостряя наиболее характерные черты двух противоположных идеологий, Ильин сталкивает их недостатки, чтобы осветить этим достоинства вырисовывающегося положительного социального идеала. И монархизм, и республиканство сами по себе, в отрыве от других начал общественной жизни не являются совершенными выражениями идеалов традиционализма и прогрессивного развития. К такому выводу можно прийти на основе концепции монархизма и республиканства, построенной Ильиным.

Любопытно, что на уровне своего общефилософского мировоззрения Ильин осуществляет своего рода адаптацию идей классического традиционализма к актуальной исторической ситуации. Именно это и позволяет говорить об Ильине как о «правом» неоконсерваторе, для которого признание либеральной идеи было не более чем допущением определенной свободы и мягкости по отношению к низшей общественной стихии со стороны строго дисциплинированного и традиционно ориентированного государства. Поэтому некоторый «либеральный консерватизм» Ильина не определял его мировоззрения в целом, а был своего рода данью времени и среде, в которой он жил. Для Ильина идея реформирования общественного строя имеет смысл только как идея консервативная: исторический компромисс традиции и новации может допускаться ради того, чтобы в дальнейшем уже избегать компромиссов, достигнув прочной стабильности.

Идеи традиционалистов XIX века звучат у Ильина, когда он заводит речь о естественном для монархического сознания вовлечении в монархическое служение всего внутреннего мира человека. Если в консервативном социальном идеале личность человека ценна как духовная и родовая целокупность, то социальный атомизм, индивидуализм и всесмешение либерального сознания Ильин рассматривал

как расщепление традиционной идеи родовой сопринадлежности. Идеал братства, отмечает Ильин, остается пустым словом, «слабым и мертвым отголоском» родового строя, поскольку «социальные атомы» никогда не станут братьями.

Еще в своем замечательном труде «Путь духовного обновления» (1935) Ильин раскрывает эту проблему в концепции семейного воспитания. Наступают эпохи, говорит Ильин, в которые священное естество семьи утрачивается, его больше не строят и не берегут, на его месте вырастает отчужденность между поколениями. Непрозорливый наблюдатель может подумать, что это время ускоряет свой бег – история спешит, эволюция с повышенной быстротой создает все новые уклады, вкусы и воззрения... Где же тут «угнаться за молодежью?!»[6].На самом же деле это не прогресс, а заболевание и оскудение человеческой духовности и в особенности духовной традиции. Упадок цивилизации и культуры, крушение и исчезновение народов начинается всегда с разложения семейных устоев. Духовные силы и умения, полученные от семьи, человек переносит затем на общественную и государственную жизнь. Вот почему духовный кризис поражает прежде всего исходную ячейку духовности... больная клетка создает больные организмы[7].

Добрая семья для Ильина – школа и модель подлинного консерватизма, микроскопическое воплощение социально-философского идеала. Имея в семье очаг любви и счастья, ребенок невольно становится традиционалистом, по крайней мере традиционалистом и патриотом своей семьи и своего рода. В здоровой семье творчество всегда консервативно, а консерватизм всегда достаточно творческий[8]. Идеи творческого консерватизма Ильина проявляются в том, что он присваивает семье функции и задачи трансляции религиозной, национальной и отечественной традиции. В концепции Ильина четко просматривается его традиционалистский идеал – семья выступает как лоно «естественной солидарности, где взаимная любовь превращает долг в радость. Отец и мать представляют единый авторитет всей семейной жизни. В этой естественной и первобытной форме авторитетной власти ребенок впервые убеждается в том, что власть, насыщенная любовью, является благостною силою и что порядок в общественной жизни предполагает наличность такой единой, организующей и повелевающей власти...[9]. Авторитет призван воспитывать человека к внутренней свободе – к тому, чтобы принять из любви и уважения к родителям все их приказы и запреты во всей их кажущейся строгости, вменить себе в обязанность их соблюдение, добровольно подчиниться им и предоставить своим собственным воззрениям и убеждениям свободно и спокойно созревать в глубине души...»[10]. Эта концепция Ильина заключает в себе не просто адаптацию идей классического традиционализма, но определенное усовершенствованное и более глубокое раскрытие этих идей в том, что касается понимания семьи, семейного родства и воспитания человека.

Однако же главным пафосом социальной философии Ильина являлась идея духовного патриотизма и религиозного национализма, в контексте которой проблема социального наследования и тема исторической традиции России приобретает наиболее законченное, поистине «ильинское» звучание. Ильин различает несколько разновидностей патриотизма, в зависимости от духовного опыта конкретного человека. Есть патриотизм по своему происхождению семейно-родовой, есть типы патриотизма: религиозно-нравственный, природно-бытовой, духовно-метафизический. И путь к родине неодинаков, но результат патриотизма определенен – это узревание священного, узнавание его в святынях своего народа, своеобразное духовное обращение и духовное самоопределение. Ильин осмысляет понятие родины как «духовную жизнь моего народа», как ту сторону в народе, которая связана со стремлением вести духовную жизнь, связана с «духовным голодом». Истинный национализм представляет собой высшую ступень, высший синтез духовных, умственных, волевых, эмоциональных начал человека на основе веры в Бога, в любовь, в свободу, в совесть, в семью, в родину и в духовные силы своего народа. Такую формулировку религиозного национализма выдвигает Ильин в завершении своей работы «Путь духовного обновления». Эту формулировку можно считать одним из определений того, что Ильин называл исторической традицией России.

В работе «Основы христианской культуры» (1937) Ильин рассматривает христианский национализм как целостную органическую идеологию, в основе которой лежит не случайное историческое сочетание, а «сходство материальных и духовных интересов» людей, которые затем в результате длительного общения и общей судьбы соединяются в национальное целое, закрепляемое традицией. Таким образом, основой национального единства оказывается духовная однородность. Ильин последовательно проводит мысль о том, что специфически русская историческая традиция в отличие от традиций многих других народов располагает именно к синтетическому религиозному национализму. В цикле лекций «Сущность и своеобразие русской культуры», прочитанных в Швейцарии в первой половине 40-х годов, он говорит о русском религиозном национализме как своеобразной и национально-естественной форме традиционализма, как

специфической русской форме традиционализма. «Сплав понятий «национально-русского» и «русско-православного»... во многом глубоко связан с упомянутой выше национальной катастрофой – татарским игом... Надо было объединяться, дистанцироваться от чужих, признавать друг друга, быть верными. Так способ верования, национальность и высшие условия жизни были поставлены в живую связь. Погрузились в глубины веры и вера стала всеобщей... Национальные ценности и религиозные святыни соединялись. «Русское бытие обрело смысл «ортодоксального православия». Тем самым национальная борьба была христианством освящена, христианством и держалась...»[11].

В Православии и в складе Русского Православия Ильин видит главный источник и корень русского исторического своеобразия вообще. Во всяком случае Православие выступает в системе религиозного национализма Ильина и в отношении задачи построения современного варианта русского традиционализма типоформируюшим фактором, центральным, определяющим фактором, единственно неустранимым, единственно незыблемым основанием. В лекции 1940 года «О национальном призвании России (Ответ на книгу Шубарта)» Ильин говорил: «Да, наше своеобразие от нашей веры, от принятого нами и вскормившего нашу культуру греческого Православия, по-своему нами воспринятого, по-своему нами переработанного и по-особому нас самих переработавшего»[12]. В.Шубарт называет эту интуитивно им улавливаемую специфику России духом апостола Иоанна. Этот иоанновский дух, говорит Ильин, есть наше русское естество, он пропитал всю русскую культуру и незаметно впитан инокровными и инославными народами России. Дух этот своеобразен, иными словами, своеобразно строение религиозного акта русской души. Но дело этим не исчерпывается, религиозная традиция, традиция русско-православного устроения человека властно пронизывает всю русскую культуру, и если культура где-то отвлекается от этой органики, то глубинная традиция, глубинное естество культуры рано или поздно реагирует на это и поправляет отошедшие от своего первообраза элементы культуры. «В главном мы иные, – говорит Ильин, – а главным мы считаем веру и все, что ею вызывается к жизни – обряд, семейный уклад, власть, праздники, быт, национальное одеяние, ибо у нас все связалось с верою, все стало знаком веры (от длинных одеяний и истовой внешности до суда и наказания; от бороды и шапки до крестного знамения и целования креста государю; от поста до неупотребления табака: от нищелюбия до замкнутой жизни женщин)»[13]. В начале XX века русская интеллигенция начала наконец-то отходить от

политического радикализма и поворачиваться к духовным глубинам русской культуры. Следующие десятилетия должны были поставить перед ней задачи воспитания нового русского творческого христианского характера и правосознания и создания новой светской русской культуры «иоанновского типа». Революция отсрочила решение этой задачи, говорит Ильин. Именно построение органической культуры на основе исторической русской традиции, а вовсе не утопия всемирного русского мессианства, составляет сущность заданного России типа идеологии.

Традиция, которая должна оказаться внутренним заветом этого нового целостного мировоззрения, этого новорусского традиционализма, осмысливается Ильиным как традиция сердечного созерцания. Эта традиция во многом утрачена современным человечеством. В посвященной раскрытию данной темы книге «Путь к очевидности» (1950) Ильин пишет: «Человечество должно вернуть себе эту компоненту, понять ее значение и назначение, возжелать ее и дострадаться до ее возрождения. <...> Надо побороть в себе ложный стыд, мешающий нам любить и созерцать из любви... Надо доверить все свое творчество и вею свою судьбу – этой благодатной, евангельски-христианской силе сердечного созерцания, издревле живущей в восточном Православии...»[14]. В других сочинениях периода своей зрелости Ильин постоянно возвращается к идеям сердечного созерцания, «сердечного видения», способности к предметному видению, к очевидности или, как он говорит в книге «Взгляд в даль», единству сердечного созерцания, совестливой воли и верующей мысли. Согласно современным исследователям, именно в этой способности к очевидности и созерцательном даре сердца и заключается «путь духовного обновления», о котором говорил Ильин[15].

Концепция традиции сердечного видения или очевидности как основания русского традиционализма может показаться несколько декларативной, однако для Ильина эта традиция представляет собой не только древнее наследие, но и творческую задачу современного человека. Некоторая декларативность этого момента его социального идеала объясняется тем, что во многом момент этот принадлежит у Ильина сфере будущего. Впрочем, принадлежность традиции «творческого созерцания» Ильин усматривает у ряда великих художников – Пушкина, Достоевского, Шекспира, о каждом из которых можно сказать – «дух его древен как мир, ясен как зеркало и мудр некоей божественной мудростью[16]. В человеческой жизни, – говорит Ильин в «Пути к очевидности», – есть такие реальности, которые воспринимаются, открываются и обогащают дух только через сердечное созерцание.

Замечательно, что это именно те предметы, которые определяют смысл человеческой жизни...»[17]. Это вера в Бога, служение земной родине, творческое отношение к человеку в дружбе и браке. С точки зрения Ильина, способность к сердечному созерцанию конгениальна русскому национальному характеру и поэтому надежда на возрождение и утверждение чаемой им исторической традиции духовной жизни небеспочвенна.

Тема духовного созерцания с особой силой и отчетливостью звучит в «Аксиомах религиозного опыта» (1953), где освещается скрытый «под спудом социально-церковных явлений индивидуально-духовный аспект» традиции. Этот аспект у Ильина однозначно противопоставлен в «Аксиомах религиозного опыта» тому, что он называет иллюзией «общего религиозного опыта». Подлинный религиозный опыт, утверждает Ильин, в принципе не может быть «общим», всегда бывает связан непосредственно с личными духовными состояниями верующего, с природой «внутреннего человека». «Коллективная душа есть плод фантазии или абстрактной мысли <...> Человек человеку есть самостоятельное инобытие»[18]. По мысли Ильина, существует бесконечное разнообразие способов обращения к Богу и богопознания, несводимое к какой-либо духовной практике – это разнообразие связано с «конститутивным одиночеством» человека как духовного лица. «Великое соборное наследие» Церкви, дары Церкви, находящиеся в предании, представляют собой содержания, предметы, смыслы, требующие субъективного восприятия, уже подготовленной индивидуальной почвы. Это «кристаллы Откровения», которые могут быть совершенно недоступными для человека внутренне неприспособленного для их восприятия.

Одной из главных угроз для церковного христианства Ильин называет опасность обольщения внешней причастностью Традиции без подлинно церковного устроения «религиозного акта». Религиозный акт складывается у большинства современных христиан спонтанно, «не проверяется, и не удостоверяется, и не совершенствуется», но, напротив, вырождается[19]. В «Аксиомах» Ильин выстраивает целое учение о строении религиозного акта, которое позволяет конкретизировать его положения о ценностях духовного (сердечного) созерцания.

Если христианство не убережет свой акт, говорит Ильин, «...оно потеряет доступ ко Христу и никакая дисциплина, никакое клерикальное единовластие, никакая орденская организация, никакие теологические фолианты и факультеты не спасут бывших христиан от безбожия и противохристианства»[20], Хотя само построение образа в данной цитате говорит о католической церковной культуре, Ильин

вполне серьезно обращает свою мысль к читателю православному. Таинства не даются даром – без духовного накала личности, без отточенного строя религиозного акта дар Церкви «не принимается и не благодатствует» в человеке.

Глубинным содержанием Традиции оказываются не догматы, обряды и каноны, но «актовое строение» религиозного опыта – именно это-то строение и передается восприемникам Традиции, говорит Ильин, именно это и есть та «религия», которая восприемлется. В основе Церкви лежит религиозный акт ее Основателя, Христа. Им, Христом определяются все дары Церкви, то есть вековой «совместности». Религиозный акт есть та последняя улавливаемая форма духовной жизни, которая стоит в самом центре духонаучения, в самой сердцевине Таинств и связывает между собой храм, иконы, писания, предания, догматы, молитвы, обряды и т.д. Без устроения этого религиозного акта духонаучение оказывается опустошенным, лишенным своего центра и полнота духовного опыта оказывается недостижимой.

Строение религиозного акта таинственно и не может быть описано в виде отвлеченных характеристик. Наука и научное знание не может определить духовного опыта, а ее способы суждения в этой области безответственны и неинтересны. Символически Ильин обозначает сущность христианского акта как «плерому сердечного созерцания». «Плеротическое» чтение Св. Писания, восприятие Предмета (т.е. Божества) и Догмата, Предания связывает нас с апостолами и приближает к эзотерии Христа. Принимать же это наследие следует из плеромы сердечного созерцания»[21].

Сущность учения о построении религиозного акта Ильина может быть охарактеризована в виде требования настороженной и опасливой работы христианина над собственным духовным устроением – христианин лично ответственен за свои отношения с традицией сердечного созерцания, он не должен самоуспокаиваться и пускать на самотек свою духовную жизнь. С одной стороны, социальная структура Традиции не может гарантировать ему «полноту духовного опыта», с другой же стороны, тем более и сам он, вне приобщения к благодатному опыту своих собратьев, вне совета, учения и попечения Церкви, не может себе этого обеспечить. Христианин должен направлять устроение своего религиозного акта одновременно по канону и благословению Церкви и по свободному религиозному дерзанию в глубине собственного сердечного созерцания.

 

---