Мне потребовалось бы слишком долгое вступление, чтобы объяснить читателю смысл вынесенного в заголовок слова «идея»; к тому же, в других своих работах[2] я уже попытался так или иначе прояснить это понятие. В силу этого обойдусь без предварительного определения, в надежде, что оно станет очевидным в контексте последующего повествования.

В настоящее время специалисты в университетах и вне стен академических учреждений активно занимаются историческими исследованиями, в той или иной степени относящиеся к идеям и их роли в человеческой деятельности. Эти исследования проводятся под ярлыками как минимум двенадцати различных дисциплин:

1.  История философии.

2.  История науки.

3.  Фольклор и некоторые разделы этнографии.

4. Отдельные разделы истории языка, в особенности семантика.

5.  История религиозных верований и теологических доктрин.

6.  История литературы. Имеется в виду литература в традиционном смысле, т.е. литература различных народов мира. Выделение данной области в отдельный пункт правомерно лишь при условии проявления историками интереса к интеллектуальному содержанию литературы.

7.  Область, которую, к сожалению, назвали «сравнительным литературоведением». Работающие в ней исследователи, по всей видимости, понимают эту дисциплину как изучение интеллектуальных отношений различных народов, миграции мыслительных привычек,

 

 

– 159 –

 

интеллектуальных пристрастий и литературных веяний из одной страны в другую. При этом особое внимание уделяется изменениям или метаморфозам, которым подвергаются эти пристрастия, попадая в новую среду.

8. История других, не относящихся к литературе гуманитарных наук, а также изменяющиеся тенденции в этих науках.

9. История экономики и экономических теорий. Не являясь одним и тем же, эти две истории тесно взаимосвязаны, в силу чего для краткости их можно объединить в один пункт.

10.  История образования.

11.  Политическая и социальная история.

12. Исторический раздел социологии. В последнее время при изучении интеллектуальных или квази-интеллектуальных процессов взаимодействия «господствующих идей» специалисты рассматривают эти процессы в двух качествах. С одной стороны – как причины преобладающих в данный период политических образований, законов, нравов и социальных условий, с другой стороны – как следствия, или «рационализации» последних. Дисциплину, изучающую данные процессы, обычно именуют Wissenssoziologie*. Перечисление дисциплинарных областей и их подразделений можно продолжить, но эти двенадцать пунктов, как мне кажется, охватывают главное в общем поле исследований.

Обычно эти дисциплины изучаются отдельно (хотя и не полностью) друг от друга. В университетах их относят к разным факультетам, в рамках которых, я предполагаю, практически не проводятся специальные консультации по вопросам взаимоотношения изучаемых предметов. Исследователи ограничивают свою деятельность собственными изданиями и специализированными научными обществами. Чаще всего они не уделяют (да и не могут на практике уделять) время чтению журналов или посещению собраний своих коллег, работающих в других областях, – если только по счастливой случайности они не становятся членами одного неспециализированного общества. Конечно, разделение общей сферы интеллектуальной истории было неизбежным и весьма полезным шагом. Специализация, а вместе с ней развитие и совершенствование частных методов исследования несомненно составляют необходимые условия прогресса во всех областях знания, и не в меньшей мере – в исторических дисциплинах. Тем не менее подобное разделение – в той мере, в какой эти дисциплины соотносятся с историографией идей, – является

 

* Социологией знания (нем.). – Прим. перев.

 

 

– 160 –

 

искусственным приемом, хотя, по большому счету, не произвольным. Иначе говоря, границы указанных областей не соответствуют реальным границам изучаемых исторических явлений. Частично дисциплинарное деление было вызвано удобством на время выделить отдельные предметы из общего контекста для их детального исследования; частично – возникло случайно в ходе исторического развития учебных заведений либо связано с ограниченностью интеллектуальных интересов известных ученых. В любом случае, сегодня границы между некоторыми номинально разделенными дисциплинами размываются. Растет понимание того, что, не выйдя за пределы этих ограничений, невозможно адекватно и точно ответить на вопросы, изначально поставленные в традиционных рамках того или иного предмета. Идеи – это тот же товар, который предназначен для международной торговли. Возникновение в рамках исследований литературы разных народов области сравнительного литературоведения – яркий пример растущего признания такого понимания идей. Однако изучение того, что происходит с идеями, когда они пересекают национальные или языковые барьеры, составляет лишь малую долю общего процесса, о котором идет речь, даже в отдельном случае истории литературы.

Данную констатацию можно проиллюстрировать последними тенденциями, наметившимися в литературных исследованиях. Нередко литературоведы вынуждены признать не только то, что они плохо разбираются в узких областях своей сферы, к примеру, в английской литературе – это давно стало явным; они приходят к выводу, что специалисты, чьим предметом является только английская литература, разбираются в ней не менее скверно. В качестве примера можно посмотреть, как изучается наследие Мильтона, или, сузим рамки, «Потерянный рай». Конечно, можно рассматривать это произведение исключительно с эстетической точки зрения, принять его за «чистую литературу» и не поднимать никаких исторических вопросов. При этом, позволю себе заметить, большая часть даже эстетической ценности поэмы будет утеряна. Как бы то ни было, «Потерянный рай», interalia* (Между прочим (лат.). – Прим. перев.), – удивительно интересное явление в истории человеческой мысли; нередко именно по этой причине многие специалисты по английской литературе выбирают это произведение своим предметом. Далее, в «Потерянном рае» не только «полно знакомых цитат», как в известном анекдоте с удивлением заметил один школьник. Он насыщен идеями, помогающими понять то, что имел в виду Мильтон и то, как двигалась его мысль при написании поэмы.

 

 

– 161 –

 

И все эти аспекты должны быть раскрыты в исторической перспективе. На самом деле ни одна идея, высказанная Мильтоном, не была оригинальной, тем не менее благодаря его личным качествам многие из этих идей предстали под особым углом зрения, обрели новую окраску либо вошли в состав новой комбинации. Для понимания специфики стиля автора, его образа мысли необходимо познакомиться с проявлением тех же самых идей у других авторов, особенно у его современников и тех его последователей, которых он знал, или, вероятно, был лично знаком. Невозможно, например, оценить искусство живописи Благовещения, не зная первую часть Евангелия от Луки и других картин по этой тематике. Так же невозможно оценить образ мышления и искусство поэта, если он, высказывая какую-либо идею, не знает ни ее сути, ни других ее проявлений. Идеи, пронизывающие произведения Мильтона, выходят далеко за пределы английской литературы, и, если использовать привычную классификацию «предметов», они проникли в историю философии, теологии, религиозной поэзии, истории науки, эстетических концепций и стилей.

Например, в Восьмой Книге «Потерянного Рая» Адам и Архангел Рафаил пространно обсуждают астрономические теории XVII века. Даже для элементарного толкования текста Мильтона – для распознания гипотез, о которых идет речь, и которые поэт иногда довольно свободно излагал – нужно иметь представление о доктринах и аргументации астрономов относительно расположения и движения небесных тел со времен Коперника до Мильтона. Еще важнее составить собственное мнение о том, насколько Мильтон был осведомлен о новых течениях науки того времени и как он к ним относился. Человек, выбравший «Потерянный рай» в качестве предмета исследования, вынужден самой природой исторического поиска обратиться к истории науки. И если он скрупулезно работающий и критически мыслящий ученый, его не удовлетворит небольшое количество информации, содержащееся в учебниках Дж.Дрейера (J.L.E.Dreyer), П.Дюгема (P.Duhem)* или в любом другом общем обзоре, в которых практически не упоминаются даже последние монографии по истории современной астрономии. В учебниках часто отсутствует информация, которая бы отвечала особым целям исследователя, что вынуждает его обращаться к специальным текстам и астрономическим

 

* Лавджой имеет в виду следующие работы: Dreyer J.L.E. History of the Planetary Systems from Thales to Kepler. 1905; Duhem P. Le systeme du monde: histoire des doctrines cosmologiques de Platon a Copernic. 10 vols. bound in 5 vols. Paris: Hermann, 1913–1917. – Прим. перев.

 

 

– 162 –

 

теориям данного периода. Став знатоком астрономии, он, возможно, внесет свой вклад в историю этой науки к интересу тех, кто не знаком с Мильтоном и безразличен к известному астрономическому мнению Архангела Рафаиля.

Я описываю не вымышленную ситуацию, а то, с чем недавно столкнулись исследователи, анализируя несколько параграфов из Первой книги «Потерянного Рая» Мильтона[3]. Если мы воспользуемся предложенным методом, рассматривая общий замысел поэмы и изложенные в ней идеи, то обнаружим множество концепций, история которых, замечу еще раз, выходит за рамки традиционных интересов историка английской литературы и попадает в компетенцию специалистов других областей. Приведу только один пример: мильтоновский Адам цитирует своему Создателю Аристотеля (не ссылаясь на первоисточник). Замечая, что хотя божественность самодостаточна и [Всевышний] «совершенен Сам в Себе», ему, Адаму, требуется человеческое общество даже в таком приятном месте, как рай. Желательно, чтобы исследователь поэмы как исторического явления знал об этом замечании. В первую очередь потому, что без понимания деталей читатель рискует упустить многое из того, что подразумевал Мильтон. Во-вторых, отождествление Адамом самодостаточности и высшего блага, – блага для Бога, а не для человека, – является в западной мысли одной из самых влиятельных и широко распространенных идей[4]. В развернутой исторической перспективе данная идея Мильтона получает более емкое значение – иначе говоря, приобретает «объемность». В-третьих, своеобразное изложение Мильтоном теории Аристотеля, с одной стороны, дает возможность понять его собственную концепцию Бога, и с другой, – приближает его к отрицанию идеи (считавшейся аксиомой практически во всей ортодоксальной христианской теологии) о том, что основное благо человека – это подражать, или благоговейно созерцать Бога. И, наконец, признание Аристотеля источником теологических взглядов Адама, как мне кажется, придает этому отрывку забавный юмористический оттенок – о котором, допускаю, поэт и не подразумевал. Все это, по всей видимости, не было известно более ранним комментаторам Мильтона. Скорее всего, они плохо знали Аристотеля и историю философии в целом, а те, кто изучал Аристотеля, мало интересовались Мильтоном, чтобы кто-либо из них стал проводить параллели. Можно привести сотни подобных примеров, иллюстрирующих общий факт: в поисках исторического понимания даже отдельных отрывков исследователи часто забираются в области знания, которые на первый взгляд кажутся весьма удаленными от первоначальной

 

 

– 163 –

 

темы исследования. Чем ближе вы пытаетесь подобраться к сути узкой исторической проблемы, тем больше вероятности столкнуться с трудностями, которые уведут вас далеко за ее рамки.

Если вместо истории литературы взять за точку отсчета другую область исторического исследования, то мы встретим похожие, и зачастую более поразительные примеры необходимости поиска взаимосвязей. Сегодня, насколько мне известно, исследователи начинают понимать важность подобного подхода. Не будет большим преувеличением сказать, что сегодня история историографии достигла уровня, на котором как никогда актуально устанавливать тесные и общие связи между дисциплинами или, выражаясь метафоричнее, проводить активное перекрестное опыление. Крайне ошибочно полагать, что фаза детальной специализации в этих исследованиях уже в прошлом (хотя некоторые из дисциплин, я подозреваю, переживают этап, «когда по причине длительного использования привычных методов культивации снижается плодородие»). Однако не будет ошибочным утверждение, что специализация в действительности «перешла» (как категория гегелевской логики) в собственную оппозицию и сейчас настал черед исторического синтеза – установления связей и нахождения точек соприкосновения. Если этот факт имеет место, перед нами встает трудная задача, требующая практического решения. Во-первых, это касается выработки общей стратегии исторического исследования, а во-вторых – связано с усовершенствованием образовательных программ в университетах.

Природа трудностей мне кажется очевидной; детальный анализ поможет если не полностью преодолеть их, то хотя бы устранить их некоторые проявления. Разделы единой области, так или иначе связанные с изучением роли идей в истории, существуют; невозможно и нежелательно отказываться от них в пользу какой бы там ни было расплывчатой «универсальной истории». С другой стороны, бесспорно, что желающий подробно разобраться в историческом материале должен принимать во внимание источники из других, зачастую нескольких сфер истории. Ни один человек не может быть равно компетентным во многих областях. Наоборот, я склонен полагать, что исследователь часто не может найти даже в хороших источниках или учебниках необходимую ему для работы информацию. Одна из причин (разумеется, не единственная) состоит в том, что авторы учебников не включили в них разделы, имеющие для нашего исследователя наибольшую значимость. Можно сослаться на конкретные примеры, когда узкие интересы специалистов в одной области становились причиной упущения из виду некоторых аспектов рабочего материала,

 

 

– 164 –

 

важных для других разделов интеллектуальной истории. Банальный факт: при изучении какой-либо области, в том числе исторической, легко упускается многое из имеющегося там содержания, особенно если вы не знаете, что ищете. Он подтверждается классическим анекдотом о студенте, который описывая скелет рыбы, честно перечислил все его свойства, кроме самого очевидного – двусторонней симметрии. Известные историки литературы, философии, религии, науки, социальных и политических движений иногда допускают подобные оплошности просто потому, что, зная только свой предмет, они не знают всего, что можно найти в этом предмете.

Теперь обратимся к вопросу о том, как можно устранить некоторые трудности в сложившейся ситуации. По этому поводу у меня имеется три соображения.

1.  Первое соображение, вероятно, некоторым будет трудно принять. Оно может показаться им профессиональным предубеждением или склонностью автора пристрастно считать собственный предмет особо интересным и важным. Тем не менее мой профессиональный совет таков: необходимо признать роль истории философии как начального месторасположения, источника письменных манифестаций множества фундаментальных и всеобъемлющих идей, и в особенности господствующих убеждений, проявивших себя в других областях интеллектуальной истории. Искать доказательства этому не имеет смысла, однако если философия действительно является таким источником, данный факт имеет два практических следствия. Первое – при обучении историков следует уделять большое внимание истории философских идей и, что не менее важно, методам философского анализа – разложению комплексов идей на части. Второе – при изучении истории философии нужно делать акцент на следствиях, которые обнаруживают идеи, выходя за рамки философских систем. К истории философии необходимо применить другой, отличный от общепринятого метод; он сделает ее «удобоваримой» и «питательной» для не-философов. Я могу, хотя и не буду здесь приводить доказательства и подтверждения этому тезису, в следующем пункте читатель, возможно, найдет частичное объяснение моим мыслям.

2. Нам все еще предстоит проделать большую работу по исследованию истории индивидуальных идей как таковых (или идей, имеющих отношение к важным для людей проблемам) и описать ее результаты. По этому поводу я уже писал в ряде опубликованных мною работ[5], поэтому здесь я ограничусь кратким изложением. Существует, как я предполагаю, множество «идей-единиц» – это типы категорий, мысли по отдельным аспектам человеческого опыта, скрытые или

 

 

– 165 –

 

явные предположения, священные доктрины и фразы, философские теории или гипотезы, обобщения или методологические предположения в различных науках. Идеи-единицы имеют длительную историю и обнаруживают себя в произведениях авторов, работающих в разных областях человеческой истории – интеллектуальной и эмоциональной. Реакции людей – индивидов и масс – на эти идеи также интеллектуально и эмоционально различны. Здесь на первый план выходит особая область историографии, которую необходимо добавить к дюжине упоминавшихся выше. Она имеет дело с классом интересных исторических явлений, которые нередко выпадают из поля зрения других дисциплин. Я хотел бы особо подчеркнуть, что прогресс в других дисциплинах во многом зависит от прогресса в этой области (не менее справедливо было бы утверждать, что прогресс в данной сфере зависит от прогресса в других областях). Пока мы не примем во внимание значение идей-единиц и не проследим движение каждой идеи, сыгравшей какую-либо роль в истории, во всех сферах, в которые она проникла и оказала свое влияние, до тех пор мы не поймем, а иногда вообще не сможем распознать ее манифестации в разных сферах интеллектуальной истории. «Мало вещей в мире более интересных, – заметил профессор Лоус (Lowes), – чем обнаружить факт, представляющий в новом свете массу других исторических фактов»[6]. При помощи предлагаемого мною метода исследования можно достаточно полно, критически обоснованно, с аналитической проницательностью и, наконец, с воображением изучить историю отдельных идей, которые сыграли какую-либо значительную роль на исторической сцене. Данный метод, я убежден, поможет увидеть различные аспекты идей-единиц, выявить взаимодействие, конфликты и союзы с другими идеями, распознать их влияние на людей. С его помощью историки обнаружат множество фактов, открывающих новую перспективу и повышающих интерес к истории. Он придаст большую вразумительность фактам в других областях интеллектуальной истории – фактам, которым не достает подобной перспективы и в силу этого кажущихся невнятными, несвязными и непонятными.

Я не утверждаю, что историографии идей в этом виде до сих пор не было. Работа в этом направлении ведется давно: в библиотеках можно найти примеры подобных исследований. Тем не менее, хотя эта дисциплина уже вышла из младенческого возраста, она, как мне кажется, еще не достигла своей юности. Исследователи еще далеки от понимания ее методов, требований, целей и интересов. Суть метода историографии идей состоит в изоляции и синтезе. Иначе говоря,

 

 

– 166 –

 

временная изоляция идеи для ее детального анализа с одновременным поиском материала для ее изучения во всех областях истории, в которых данная идея проявилась.

3.  Из всего сказанного выше один вывод, как мне представляется, сделан слишком поспешно и нуждается в подробном изложении. Во многих областях историографии, имеющих дело с историей человеческой мысли и мнений, эмоциональных отношений и ассоциируемого с ними поведения, существует острая необходимость определенного, надежного и организованного сотрудничества специалистов различных областей знания. Это сотрудничество должно быть более широким, чем оно до сих пор практиковалось, т.е. в некоторых случаях может выходить за рамки самой истории – сотрудничество историков и специалистов неисторических дисциплин, в особенности работающих в области естественных наук. Исторический синтез не под силу одному человеку. Чтобы детально проанализировать слагаемые в единую систему разделы, – даже отдельную проблему в рамках одной дисциплины, – их должны критически изучить ученые, имеющие специальное образование в тех областях, к которым эти разделы относятся. Под сотрудничеством я понимаю не исследования, результатом которых становятся книги вроде «Кембриджской новой истории» или «Истории английской литературы» – какими бы превосходными и поучительными они ни были. Я имею в виду не обычное разделение дисциплины на части и изучение их разными специалистами. Необходимо слияние всего специального знания, первоначально относящегося к этим дисциплинам. Важность сотрудничества особенно очевидна, если обратиться к крупным научным проектам, стоящим на повестке дня. Упомяну лишь два, отличающиеся по виду, степени важности и принадлежащие разным областям знания. Их инициатором может стать как известное научное общество, так и крупный университет. Первый проект – это собрание примечаний к «Потерянному раю» и анализ отдельных исторических и литературных аспектов поэмы. Подобные исследования нередко проводились в XVIII веке, однако их качество часто было плохим. Изучая библиографию и работы английских исследователей, я так и не смог выяснить, имеются ли современные работы подобного плана, помогающие выявить исторические связи в этом великом произведении английской классики, и адекватно осветить все содержащиеся в нем идеи. Причина, без сомнения, состоит в том, что сегодня одному человеку не под силу добротно провести такое исследование. Как я уже говорил, нужно привлечь специалистов не только по английской, но также по классической, патристической и средневековой

 

 

– 167 –

 

литературе, привлечь философов, исследователей раввинской и иудейской литературы, богословов, знающих раннюю протестантскую церковность, исследователей французской и итальянской литературы XVI и XVII веков, историков науки, в особенности изучающих истоки современной астрономии. Еще раз подчеркну: я не утверждаю, что подобные исследования не проводятся. Проделана и проделывается значительная и ценная работа, главным образом теми английскими учеными, которые были вынуждены (в силу описанных выше причин) выйти за рамки своих дисциплин[7]. Задача, которую я пытаюсь решить, включает в себя обзор и подведение итогов предыдущих исследований, разбросанных по страницам множества монографий, книг и статей. Однако такие исследования можно отнести к глубоким и заслуживающим доверия лишь в той мере, в какой их авторам удалось привлечь к сотрудничеству и критике компетентных специалистов из других областей знания. Некоторые работы, без сомнения, являются очень ценными. Как бы то ни было, необходимость дальнейших исследований сопряженных областей знания, их взаимного соотнесения и освещения, очевидна. В случае проведения совместной работы есть уверенность, что в тексте Мильтона будет обнаружено множество моментов, представляющих большое количество разнообразных и чрезвычайно интересных фактов в новой перспективе.

Второй проект главным образом относится к истории научных концепций. Насколько мне известно, до сих пор не сложилось равно уважаемого историками и философами мнения о развитии идеи эволюции до Дарвина, или, если взять эту проблему в узком смысле, теории трансформации видов. В широком же смысле, то есть в сопряжении с эволюционными концепциями в астрономии, геологии, антропологии, социальной философии, космологии и теологии (и их влиянием на другие области знания), история данной идеи, безусловно, еще не изучена[8]. Исторически сложилось, что различные стадии прогресса так называемого генетического образа мышления – чрезвычайно длительного, сложного и постепенного процесса – тесно взаимосвязаны. Отсутствие адекватно изученной истории этого процесса объясняется частично тем, что значительная часть работы grundlegend* по детальному изучению источников все еще ждет своего часа. В любом случае, одному специалисту выполнить подобную задачу будет вряд ли под силу. Она требует близкого знакомства со многими специальными областями знания: не только с некоторыми

 

* Главным образом (нем.). – Прим. перев.

 

 

– 168 –

 

из вышеупомянутых естественных наук и историей отдельных разделов (например, в биологии – с историей таксономии, сравнительной анатомии, палеонтологии, эмбриологии и генетики), но также с целым рядом философских, теологических и общелитературных источников XVII, XVIII и начала XIX веков, и с историей идей о самой истории и ее общем ходе развития. Часть материала, например, можно проверить, обратившись к тщательному изучению работ Лейбница; другая часть требует близкого знакомства с литературой, с метафизическими или даже эстетическими теориями и модными веяниями немецкого романтического периода. Все это следует показать в свете истории отдельных относящихся к данной теме идей, – например, идеи непрерывности либо теории, или псевдо-теории, «видов». Все это осуществимо, и желательно, чтобы американские исследователи предприняли подобную работу. До тех пор, пока они будут игнорировать предложенный способ – широкомасштабное, четкое и спланированное сотрудничество – существует большая вероятность того, что работа будет выполнена плохо, без использования всех возможностей, имеющихся в современном состоянии исторического знания.

Вполне возможно, что методы и масштабы сотрудничества, необходимого в историографии идей, недостижимы. Его реализации препятствует множество моментов, относящихся и к организации, и к традициям большинства наших университетов; они коренятся и в самой человеческой природе. Специалисты по естественным наукам, насколько я знаю, гораздо раньше, чем историки, осознали необходимость коллективной работы, и к настоящему времени умело и в широких масштабах реализуют ее возможности. Внушает надежду и зарождающееся сотрудничество в некоторых исторических дисциплинах, однако остаются значительные сложности в его реализации. Поэтому я считаю небесполезным воспользоваться данной мне возможностью и еще раз подчеркнуть необходимость взаимодействия на настоящем этапе развития этого значительного предприятия – попытки исследования истории и, будем надеяться, лучшего понимания природы человеческого разума.

 

Перевод с англ. С.В. Хлудневой

 

 

[8] По существу такого же мнения придерживается профессор П.Сорокин в работе «Социальная и культурная динамика». Т. II. С. 371 (опубликованной после первоначального издания данной статьи). В ней автор делает особый акцент на истории этой идеи в средневековый период: «Подлинная история идеи прогресса ... еще не написана. Работы, подобные работе Дж.Б.Бери «Идея прогресса», или работе Делвайля, ... лишь самым поверхностным образом затрагивают проблему».