За последнее время можно наблюдать все увеличивающийся поток учебников по философии, в которых тем или иным образом затрагивается история философии XX века. В то же время историки философии публикуют различные монографии, посвященные как отдельным проблемам, так и отдельным авторам. Недостатки разделов по истории философии в учебниках общеизвестны – это так или иначе переписываемые разделы соответствующих классических советских учебников, страдавших общим недостатком – в них практически отсутствовала философия XX века. В силу этого обстоятельства, а именно отсутствия классического канона изложения истории философии XX, концептуализация истории философии в рамках данного жанра имеет достаточно жалкий вид – это либо хаотичное перечисление философских концепций, либо настолько же хаотичное перечисление авторов этих концепций, объединенных в группы под условными названиями «феноменология», «аналитическая философия», «экзистенциализм». Жанр монографии, посвященной отдельному автору или проблеме, – классический для отечественной истории философии – гораздо более техничен и развит в силу существования классического канона написания подобных работ и узости выбираемой темы. Однако ни тот, ни другой жанр не заполняет очевидной бреши в жанре истории философии – историографии философии XX века, несмотря на то, что канон для подобного рода работ существует – об этом свидетельствует наличие фундаментальных работ, написанных еще в советское время. Если же мы коснемся работ,

 

 

– 230 –

 

посвященных какой-либо конкретной школе или национальной традиции в философии, то положение в настоящий момент может показаться совершенно трагическим. В данном смысле, появление фундаментальной работы по истории «английской» философии оказывается важным этапом, как развивающим классический тип историографии философии, так и формирующим новый канон в изложении истории философии XX века.

Выпущенная в Петербурге монография впечатляет как объемом, так и разнообразием затронутых концепций. Посмотрим на эту работу поближе. Первое, что настораживает любого историка философии в монографии подобного жанра, это превращение таких работ в расширенную версию словаря, построенного по персоналиям, и страдающих от засилия пересказов, как вполне может случиться, учитывая количество авторов, представленных в работе. Автор указывает на этот факт, отмечая на стр. 3, что книга имеет характер изложения и критического анализа «концепций ведущих британских философов XX в». Вопрос возникает по поводу названия работы: «английская философия» в принципе может пониматься как часть «британской философии», в отличие, например, от «шотландской философии», тем более, что книга посвящена национальной традиции в философии. В рассматриваемой монографии постулируется наличие в так широко понимаемой «английской философии» трех парадигм: «парадигмы Реальности» (1901–1935) – борьба между абсолютным идеализмом и неореализмом, «парадигмы Языка» (1935-1970) – борьба между сторонниками Рассела и Витгенштейна в подходе к языку и «парадигмы Плюрализма» (с 1970 года и по настоящее время) характеризуемой разнообразием методов и подходов в британской философии. В соответствии с так заданными рамками исследования автор подразделяет книгу на главы, посвященные абсолютному идеализму (Брэдли, Бозанкет, Мак-Таггарт, Коллингвуд, Блэншард); неореализму (Мур, Уайтхед, Александер, Броуд, Рассел); аналитической философии эпохи господства логического анализа (Айер, Поппер, Стросон – что само по себе настораживает, так как Стросон известен как противник формально-логических методов в философии); лингвистической философии (Витгенштейн, Райл, Остин, Хэмпшир, Вайсман, Уинч, Уиздом, Хеар); современной аналитической и постаналитической философии в Великобритании – Даммит, Серл (традиционно считающийся американским философом; исходя из такой точки зрения, в британские философы можно записать и ученика Райла – Деннета), Флю, Виггинс, Пикок, Берлин; и течениям, не являющимся мейнстримом в британской философии XX века, –

 

 

– 231 –

 

постмодернизму, философии религии, прагматизму. В качестве ориентира в пространстве британской философии XX века автор выбирает «идею метода», а именно, «насколько оригинально тот или иной философ обосновал эту идею, насколько адекватно данная методология приложима к философскому исследованию, какую роль эта методология сыграла в развитии философского познания» (с. 12–13). С.В.Никоненко отделяет свой подход от «четырех жанров» в истории философии, отмечая одновременно, что в исследовании представлена попытка сочетания их лучших черт, а именно: описательного (Хилл, Пассмор и др.) отличающегося не критичностью, а «оригинальностью периодизации», истории развития анализа, в рамках которой британская философия понимается как смена подходов к аналитическим процедурам (Рассел, Айер, Пиэрс и др.), чем достигается концептуальная четкость, тотального переописания (Рорти, Коллинз, Шеффлер), отличающаяся обилием исторических параллелей, марксистском (А.Ф.Бегиашвили, А.С.Богомолов, А.Ф.Грязное, М АКисель, М.С.Козлова, А.С.Колесников, И.С.Нарский и др.) обладающего достоинствами историзма, цельности и оригинальности. Вопрос о том, насколько марксистским являлся подход этих историков философии, мы оставим за рамками данной рецензии. В итоге автор рассматриваемой монографии оставляет за собой право пользоваться аналитическим, логическим, историческим и компаративным методами, то есть практически всеми методами, которые возможны на данном этапе развития методологии истории философии, за исключением герменевтического, социологического и деконструкции. Собственную позицию как критика автор оценивает как в целом «реалистическую», герменевтическую, диалектическую, аналитическую и так далее, что настораживает в силу огромного различия данных взглядов. Такого рода «всеядность», то есть попросту эклектизм, в философских воззрениях в итоге ведет либо к «исчезновению» собственной точки зрения автора перед лицом несравнимых между собой авторитетов, либо к доминированию одной точки зрения. Это проявляется в различных частях книги как критика абсолютного идеализма и неореализма с позиций идеализма Гегеля, критика аналитической традиции и лингвистической философии с позиций неореализма, перекрестная критика британского антиреализма и постмодернизма с явными симпатиями к последнему.

К числу достоинств книги можно отнести выдержанный в едином духе терминологический аппарат, обдуманное употребление контекстуально-зависимых терминов. Например, «mind» в зависимости от контекста передается как «разум», «ум», «сознание», что является

 

 

– 232 –

 

несомненной заслугой автора в свете неудачных попыток переводчиков и философов закрепить в рамках русского языка за этим понятием однозначного термина «сознание». Однако, некоторые терминологические аспекты данного исследования все же остаются спорными, например, однозначный перевод термина «proposition» как «высказывание». Как показала недавняя дискуссия на страницах журнала «Логос»[2] , данная проблема касается не только чисто схоластического вопроса о терминологии, но и вопроса о понимании концептуальных оснований аналитической философии. Субъективно автору рецензии, как одной из сторон, заинтересованных в данном споре, все же приятно отсутствие «пропозиций» в тексте книги. В то же время, следует отметить, что вопрос все еще не решен окончательно и какие-либо выводы могут показаться преждевременными.

Как уже отмечалось, сам автор рассматриваемого исследования практически не касается социальных аспектов смены философских взглядов в академической среде, что в силу все нарастающего влияния социологии знания на историю философии является определенным недостатком. Например, противостояние Рассела и Мура абсолютному идеализму Брэдли и МакТаггарта можно и нужно оценивать не только с точки зрения выявления недостатков в концептуальной схеме идеалистов, как это делает автор, но и с точки зрения борьбы за влияние в философской среде и, шире, в университетско-академическом сообществе, что имеет определенные следствия и для социальной жизни Великобритании того периода. Например, несмотря на достаточно подробное освещение социально-политических взглядов Рассела и Поппера, автор не проводит никаких параллелей между эволюцией политической философии и изменением социальных условий, разве что за исключением краткого упоминания о неудачной поездке Рассела в СССР в 1920 году. В целом, исследование предстает как столкновение различных точек зрения на те или иные теоретические проблемы, что оставляет непроясненным генезис самой теоретической мысли. Жанр истории философии как истории концепций, в которых преодолеваются недостатки теорий предшественников, оказывается в этом смысле неудачным, так как смену «парадигм» или «глобальных» вопросов в философии того или иного периода приходится приписывать гениальным одиночкам, пусть и связанным с предыдущей традицией. Так, в итоге остается неясным, что же именно так неудовлетворяло Мура, чтобы обратиться от абсолютного идеализма к обновленной версии эмпиризма. Это

 

 

– 233 –

 

заметно на примере обширного исследования взглядов Витгенштейна, когда С.В.Никоненко пытается обосновать взгляд на эволюцию идей Витгенштейна как на последовательное развитие, в котором не существует существенной разницы между ранними и поздними взглядами мыслителя. Исследование различия во взглядах Витгенштейна, напротив, потребовало бы иных методов анализа и общей методологической установки, чем те, которых придерживается автор монографии. Таким образом, методология историка наглядно формирует предмет исследования.

Ситуация «имманентной критики» зачастую приводит автора монографии к довольно странным высказываниям, которые были бы уместны в работе именно того «марксистского» историка философии, от позиции которого отмежевывается С.В.Никоненко. Например, автор отказывает Брэдли в том, что тот «хотя и высказал целый ряд важных и глубоких мыслей о природе реальности, но не сумел их должным образом аргументировать» (с. 34). В парадоксе о несуществовании времени Мак-Таггарт не сумел, по мнению автора, достаточным образом обосновать первичность серии А: «У Гегеля этот вопрос решен принципиально, так как из двух сторон противоречия, равно необходимых, одно является моментом развития другой и, следовательно, исторически первичной. У Мак-Таггарта, отвергающего данный принцип, утверждение о первичности серии А лишено достаточного основания» (с. 72), курсив автора. Присоединяясь к «марксистским» историкам философии А.С.Богомолову и М.А.Кисселю, автор полагает, что: «именно отказ Мак-Таггарта от гегелевского диалектического метода является главной причиной противоречия его концепции» (с. 74-75). Непонятен контекст некоторых фрагментов, наподобие: «Коллингвуд, разделив «естественнонаучный» и «собственно исторический» подходы к изучению истории, отбросил первый, не увидев его значимости в исследовании. Если Гегель, а затем Энгельс утверждали принцип противоречивости, как единство материального и духовного, то Коллингвуд, признавая значимость материального, усматривает предмет истории исключительно в духовном. Он полагает, что, поняв мысль человека определенной эпохи, можно понять и его деяния; тогда как с позиций диалектической философии это является односторонним уклонением в сторону идеализма» (стр. 95) «диалектическая философия», упоминаемая подозрительно часто – это, по-видимому, «диалектический материализм» советского образца. Удивительно, но автор рассматриваемой монографии, постулируя свой плюрализм в отношении философских взглядов, в решающие моменты склоняется к определенным образом видоизмененному

 

 

– 234 –

 

советскому марксизму. Такого рода критика имела бы смысл, если бы все исследование проводилось с последовательно-марксистских позиций. В ситуации общей эклектики взглядов автора обращение к «диалектической философии» как к последней опоре выглядит по меньшей мере странно. В некоторых случаях автор смешивает общеконцептуальные направления и методики работы философов, например, на стр. 464, он пишет: «В современной британской аналитической философии зарождаются новые техники философского исследования, такие как антиреализм, индетерминизм, «глобальный анализ», «история идей» и т.д.», выделяя в то же время антиреализм и индетерминизм в специальных подглавах как совокупность взглядов на природу реальности, языка и т.д. Существенным недостатком, на наш взгляд, является невнимание автора к специальным процедурам анализа, обусловившим специфику британской философии. Такого рода процедуры зачастую обозначаются в тексте как «специальные проблемы» логики и философии языка и, в итоге, остаются за рамками исследования. Отсутствие в тексте такого рода «специальных» разделов позволяет автору говорить о некоего рода «универсальной» преемственности британской аналитической философии и классического британского эмпиризма Локка, Беркли и Юма. Такого рода воззрения зачастую позволяют в современной ситуации обозначать аналитическую философию как «реалистическую философию вообще», что неверно, если вспомнить о других современных типах философского исследования, например таких, как феноменология, или философских течениях, таких как неотомизм. Сложность определения «аналитической философии вообще» является трудностью не только для данного автора. Эта трудность связана со спорным определением А.Ф.Грязновым и В.П.Филатовым аналитической философии как состоящей из двух частей: собственно «аналитической школы» и так называемого «аналитического движения». Особенность британской аналитической философии, в то же время, как на это указывает и сам автор монографии, состоит во все возрастающей сложности технического аппарата философии. Однако, в силу обозначенного невнимания к «специальным» проблемам, раскрыть специфику философствования в аналитической традиции, на наш взгляд, автору не удается. Видимо, теми же причинами обусловлено полное невнимание автора к проблематике современной британской философии науки, philosophyofmindи философии математики. Например, в специальной главе, посвященной Даммиту, остаются «за скобками» исследования влияние исследований Даммита философии Фреге и его особая интерпретация данного мыслителя, равно как и интуиционистская

 

 

– 235 –

 

философия математики Даммита, что является ключевым аспектом в повороте Даммита к антиреализму. В итоге антиреалистические тенденции в британской философии можно понимать как смену «философской моды» и новую «философскую парадигму», обусловленную неприятием новой генерацией философов реализма аналитической философии середины ХХ века, но не как результат именно тех «специальных исследований», на которые не обращает внимания автор монографии.

Заключительные главы, посвященные различным «постмодернистским» философам, таким как Пикок и Берлин, философии религии и (что особенно странно, учитывая временные рамки построения исследования) прагматизму Ф.К.С.Шиллера, отличаются все нарастающей эклектикой и описательностью, в силу чего читателю не удается ни проследить генезис идей в британской философии конца XX века, ни составить более-менее цельной картины академической жизни в современной Великобритании.

Несмотря на высказанные критические замечания, монография будет полезна для читателя-неспециалиста, особенно в своих лучших, наиболее последовательных частях, посвященных абсолютному идеализму и неореализму. Эти главы выдержаны в классической советской традиции истории философии. У историка философии в то же время могут возникнуть дополнительные вопросы либо претензии касательно метода исследования, так как постулируемая автором рассматриваемой работы структуризация исследования «вокруг метода» в итоге не выдержана и монография в итоге оказывается посвященной более-менее обоснованному кругу проблем, появляющихся «из воздуха» и сильно зависимых от изменяющейся моды в философии.

 

 

[2]Логос. 2005. № 2 (47).