ИНТЕЛРОС > №152, 2013 > Стихи разных лет Герман Плисецкий
|
Ружене В отеле «Метрополе», под мухой, в час ночной — чего мы намололи на мельнице ручной?
Всё помнить обреченный — припомнить не могу: чему же муж ученый учил нас в МГУ?
Всё помнить обреченный на долгие года — я помню кофе, черный, как прошлая среда.
Как черный день позора в отечестве квасном. Хлебнув его, не скоро уснешь спокойным сном.
Где ты теперь, пражанка? Услышу ль голос твой? Все глушит грохот танка по пражской мостовой.
Почетно быть солдатом в отечестве моем. Стоим мы с автоматом, всем прикурить даём.
Хотя и не просили курильщики огня... За то, что я России служу — прости меня!
Весна Ночное метро. Наверху непогода: туман красноватый клубится у входа, и в мокром асфальте, как в крышке рояля — огни, окружившие площадь роями. Оттуда — капроны в подтеках и крапах, и влажного драпа щекочущий запах.
А мраморный мир безмятежен и светел, и залы ночные как будто просторней. Подолы рванет субтропический ветер, и шаром прокатится гром по платформе. И вспомнит весну полированный камень под нашими грязными башмаками.
Ночное метро — пассажиры ночные, вагоны шатаются, будто хмельные. Оттуда, где были — в кино, вероятно, в гостях, вероятно — обратно, обратно... На лицах усталость и тяжесть в ресницах, но пахнут весною мимозы в петлицах.
Я помню всегда: мы живем не в романах, ключи от квартир мы таскаем в карманах, теряли мы голову — их не теряли, тактично бренчали они: не пора ли? Но нас наверху стережет непогода, парные озера дымятся у входа, сугробы чернеют, перегорая, настоены скверы на запахах талых, и бродят автобусы, подбирая совсем охмелевших, совсем запоздалых...
* * * Ты умерла — и дом снесён, одноэтажный дом на Бронной, старинный дом, цельнооконный, Екатерининских времен.
И вот стою через года в том незастроенном квартале, стою, стараюсь угадать: где стол, а где тахта стояли?
Я — тоже призрак. И во мгле мерещатся душе стесненной — и те бутылки на столе, и ты на той тахте снесенной...
* * * Я просыпаюсь посреди полночных перегонов с провалом карстовым в груди и с дрожью перепонок.
Там города лежат в ночи в ознобе телеграфном. Простуженные москвичи закутывают шею шарфом. Там женщины в дождевиках стоят с синицами в руках.
Там счастье, детство и Москва, разорванные в клочья, вся всероссийская тоска, нахлынувшая ночью.
И женщины, и фонари, и города, и ливни — все обрывается внутри, как в падающем лифте. Как будто, сотрясая мозг, грохочет бесконечный мост... 1980, № 24 Вернуться назад |