[…] Свобода во всех ее проявлениях может похвастаться впечатляющими успехами. Одного взгляда на послевоенный мир могло бы быть достаточно, чтобы приободрить нас. Достаточно напомнить об установлении четырех свобод, провозглашенных президентом Рузвельтом в 1941 году (включенных также в Атлантическую хартию): свободы слова, свободы религии, свободы от нужды, свободы от страха. Разумеется, они еще не воплощены полностью и повсеместно в повседневную реальность. Тем не менее, их широкое признание является фактом жизни современного мира. А этот мир весьма еще далек от практического расового равенства или же от полной религиозной свободы. Но, по крайней мере, расистские идеологии и религиозная дискриминация не имеют уже на земном шаре «доброго имени».

Послеколониальный мир может служить еще одним источником воодушевления. Почти целиком отвергнутые ранее континенты обеспечили сейчас себе законное право в международном сообществе. Возник Израиль, еврейское государство, о котором давно мечтали. В конце войны лишь Либерия и Южная Африка были независимыми государствами на Африканском континенте, а Эфиопия только обретала тогда вновь свою независимость. Декларация ООН была подписана в 1945 году 50 нациями. Ныне число членов ООН превысило 150. В последние десять лет распались последние бастионы действительного колониализма, — и в то же время старая диктатура, Португалия, открыла новую, демократическую страницу своей истории. В соседней Испании сорокалетняя тирания окончилась со смертью Франко.

Не менее многообещающи социальные успехи. Не имея ни малейшего намерения хвалить или же ругать капиталистическую систему, все же мы не можем отрицать, что современный капитализм весьма далек от крайностей: «потони или выплыви». И не закрывая глаза на несправедливости, можно указать также и на более высокую социальную подвижность, имеющуюся в наше время.

Торжествующий оптимист во мне все время подвергается искушению сказать и несколько слов о правах женщины. Ныне кажется непостижимым, как могло случиться, что во Франции — отечестве Свободы, Равенства и Братства — женщина приобрела право голосования лишь в 1945 году, во время первых послевоенных выборов. Таково, однако, было положение во многих других странах — как на Западе, так и на Востоке. Вы должны представить себе эту картину: всей женской части общества был закрыт доступ к избирательным урнам, не говоря уже о равном образовании, о праве на работу и других основных правах. Достопримечательно, что сегодня даже в Иранской исламской республике побаиваются отменить избирательное право для женщин и их другие права или же, по крайней мере, проявляют в этом вопросе осторожность.

Мои наблюдения вынужденно схематичны. Но позвольте мне лишь добавить к оптимистической части обзора два пункта, вернее два имени, не заходя, впрочем, слишком далеко, — ибо они будут использованы лишь как символические вехи. Одно из имен — д-р Мартин Лютер Кинг. Разумеется, трудно забыть убийство этого лидера движения за гражданские права и многие другие мучительные переживания этой борьбы. Но чтобы представить расстояние, пройденное нами, было бы достаточно отметить, что день рождения д-ра Мартина Лютера Кинга — 15 января — уже отмечается как праздник в ряде штатов, и уже высказана идея провозгласить его национальным праздником. Другое имя — с прямо противоположной стороны — сенатор Джозеф Маккарти, именем которого названо целое течение — маккартизм. Оба: и человек, и течение — упоминаются сейчас лишь (или же главным образом) как постыдное воспоминание.

Итак, наше поколение, возможно, с точки зрения успехов свободы достойно величайшей гордости.

Однако...

Оглянитесь вокруг: сколько задач оказалось невыполненными, сколько мрачных явлений предстает перед нашими глазами! Гитлер разбит, нацизм потерпел поражение. Однако сколько неонацистов всевозможных мастей поднимают свои знамена, выкрикивают свои знакомые лозунги, демонстрируют свои свастики и даже пытаются маршировать в районах, тесно населенных людьми, спасшимися от катастрофы европейского еврейства. Расизм определенно отступает. Но ядоносный Ку-клукс-клан не уничтожен. Африка сбросила колониальное иго. Но сотни тысяч погибли там уже в независимых государствах. Сообщения о массовых убийствах в разных частях свободной Черной Африки постоянно приходят к нам. […] Кастовая система в Индии была уничтожена законом немедленно после того, как эта страна стала суверенной республикой в 1949 году. Но, посещая Индию в последние десять лет, я мог своими глазами видеть, что означает «человеческое достоинство», когда сотни тысяч бездомных лежат на улицах и дорогах.

Так называемый Железный Занавес пострадал от существенных трещин после смерти Сталина. К тому же, террор ослаб. Сеть концентрационных лагерей существенно сократилась. Но ГУЛаг не есть лишь явление прошлого, и основные права человека в Советском Союзе по-прежнему даны на откуп милости его правителей. Дух Сталина еще способен восстать из могилы и пройтись по русской земле.

Ко всему этому и даже сверх того, для нас невозможно быть уверенными в долговечности побед свободы. Поколение, бывшее свидетелем ГУЛага и Освенцима, по необходимости далеко от оптимизма. Напротив, мы хорошо отдаем себе и должны отдавать себе отчет в тех иррациональных силах, которые действуют в мире, а также в потенциальной непредсказуемости человеческой природы. В конце концов, Освенцим — творение одной из самых цивилизованных наций в сердце Европы.

Более того, говоря словами Джорджа Стейнера: «Теперь мы знаем, что человек способен читать по вечерам Гёте и Рильке, что он может играть Баха и Шуберта, а по утрам идти на свою повседневную работу в Освенцим... Мы знаем, что некоторые из тех, кто проектировал Освенцим и управлял им, были научены читать Шекспира и Гёте и продолжали их читать».

Если Освенцим вознесся «из сердца европейской цивилизации», ГУЛаг вырос из системы, исторически связанной с движением, поднявшим знамена социальной справедливости и освобождения угнетенных. К несчастью, история знает много примеров борцов против угнетения, ставших после победы и обретения власти самыми худшими тиранами. Не раз видели мы людей, освобожденных от одного господства, чтобы вскоре стать жертвами еще более жестокого правительства.

Здесь я должен вставить свои личные воспоминания. За свои семь лет советских тюрем и лагерей я встречал среди прочих зэков тысячи бывших коммунистов. Большая их часть прежде провели многие годы в тюрьмах Польши, Румынии, Литвы, будучи готовы отдать свою жизнь в борьбе против ненавистных буржуазных режимов за коммунистический «мир завтра». Я не могу забыть их рассказов о тюремной жизни там и здесь. И хотя они находились за такими же решетками, за такими же железными дверьми и тяжелыми замками, мои спутники по заключению признавались, что по сравнению с советской войной против них как против «врагов народа» капиталистические преследования и наказания коммунистов чаще всего выглядят как нечто весьма и весьма мягкое. Со своей стороны, я готов предложить вам прочесть истории революционеров, заключенных в царской России, включая историю заключения и ссылки Ленина, и вы убедитесь, что все это было чем-то вроде дома отдыха или же пикника по сравнению ссоветским ГУЛагом.

Конечно, превращение освободителей в угнетателей обычно «продается» как временные неизбежные шаги для защиты революции или же во имя великого будущего: «необходимое зло» на пути к новому обществу и к грядущему миру. Шекспир, уже комментируя это, сказал: «Дьявол для своих целей может цитировать Писание». Но тем временем преступления во имя мнимых высших целей пристают к природе человека и общества, а временные строгие меры превращаются в постоянные и в явно бесконечный деспотизм, как это и произошло с так называемой переходной диктатурой пролетариата в Советском Союзе.

Поэтому, в соответствии с историческим опытом, защитники свободы во всем мире должны остерегаться опасностей, воплощаемых личностями и движениями, которые никогда не ошибаются, которые говорят во имя высших целей, которые предлагают общее спасение и счастье. Помимо этого, что же собственно произойдет с образом грядущего мира,олам хаба[1], если человек и общество могут быть уже полностью совершенны в этом мире?

В любом случае хотелось бы распознавать угрозы свободы, скрывающие­ся в категорических псевдомессианских концепциях. Один из персонажей Грэма Грина справедливо заметил: «Величайшие святые были людьми с более чем средними способностями творить зло, а худшие злодеи зачастую едва не удостаивались святости». Итак, мы должны довольствоваться не вполне совершенным миром и быть чем-то меньшим, чем ангелами.

Я должен далее признаться, что все мое существо трепещет в ужасе от ангелов и богов, обитающих на земле, даже если они приземлились здесь на плечи приветствующих их возбужденных толп. Вы могли бы сказать, что свободе угрожает божественная истина, когда та превращается в политическую силу. Иранская революция, происходящая на наших глазах, разумеется, есть именно такой случай. Она — живой пример замены одного авторитарного правления другим, с подобными, если только не худшими, чертами и методами жестокой власти. […]

Кто знает, что собственно припасено на ближайшие годы для иранского народа? История слишком часто видела случаи сопротивления диктатур всякому ослаблению их хватки. Муссолини однажды заметил: «Революция — это идея, владеющая штыками». В иранской революции идея, разумеется, есть, но она быстро улетучивается в тени штыков и виселиц. Правда, нет уже больше инструментов самодержавной монархии и ее тайной полиции. Сейчас есть лишь освобожденные, республиканские штыки; благочестивые, святые виселицы...

При разговоре о свободе необходимо отметить и странный подход, согласно которому все, что обнаруживает антизападную или антиамериканскую, а иногда и антиизраильскую направленность, почти автоматически возводится в «статус» прогрессивного. […] Аналогичный избирательный подход заметен и в отношении к империализму иантиимпериализму. Всё, оказывается, зависит от того, кто предъявляет то или иное требование или совершает тот или иной шаг. Западная страна обычно вмешивается в дела других, поджигает войну, стремится к неоколониальному господству и к империалистическим авантюрам. Но Советский Союз и его приспешники приходят в другие страны лишь как бескорыстные друзья, с миролюбивой миссией или же протягивают руку братской помощи национально-освободительным движениям.

Более того, в нашем мире широко распространено орвелловское «двоемыслие». Такое «двоемыслие» (из «1984») заметно в самом употреблении слов и терминов. Бедные слова, как ими можно манипулировать, злоупотреблять, фальсифицировать! Ненасытная жажда власти представляется нередко как спасение нации или же класса. Кое-какие диктаторские системы объявили себя частью «свободного мира» и рассматривают себя как таковую. В социалистических странах царит глубокая пропасть между рабочими массами и «новым классом», но зато они присвоили себе имя «бесклассовых обществ». Крайний страх прославляется в песнях как беспримерное «вольное дыхание». Полное господство гигантского соседа над малыми странами называется «нерушимым братством». Военная агрессия — дружеская рука. Полнейшая цензура — высшая форма свободного выражения. Государства с однопартийными системами, управляемые силой с помощью навязанных правительств, объявляются «народными демократиями»; лагеря принудительного труда — исправительными, образовательными учреждениями; выборы с единственным списком кандидатов, одобряемым обычно 99,9% избирателей, — свободными выборами.

Кажется, что наиболее популярным и лживым видом «двоемыслия» является различие между «левым» и «правым». Для этого я вооружусь оценкой польского философа ЛешекаКолаковского. Он замечает:

«Многие государства и политические движения почти автоматически обретают имя левых (или марксистских), если только получают советское оружие, другие же объявляются правыми, как только они хотят сбросить иностранное иго, если это иго оказывается советским». […]

Теснее связывая эти мысли с предметом нашего обсуждения, мы могли бы сказать, что тревога о свободе требует, среди прочего, полного освобождения наших суждений от «двоемыслия» и от всех других двойных мерок. В этом смысле следует также освободить из искажающего пленения различные слова и термины. И мы должны знать, — снова цитирую Колаковского, — что «не существует реакционных пыток и прогрессивных пыток, левых концлагерей и правых концлагерей, цензуры ради угнетения и цензуры ради освобождения».

Другими словами, ни одна тирания, самая что ни на есть радикальная и революционная, не является благодетельной и прогрессивной. Рабство остается рабством, нетерпимым рабством во всех его возможных ароматах и оттенках.

Я хочу закончить словами, которые могут показаться тривиальными. Свобода — или демократия — будет всегда и всюду встречать опасности и угрозы. Но свобода так драгоценна, что было бы преступно оставить ее без присмотра, без защиты. Повторим слова Томаса Джефферсона — слова, приобретающие вес приговора:

«Вечная бдительность — цена свободы».

1980, № 25