На страницах нашей новой рубрики, начатой в позапрошлом номере “Континента”, читатель найдет на этот раз беседу Главного редактора “Континента” Игоря Виноградова с известным российским экономистом, доктором экономических наук, экспертом Совета Федерации и членом редколлегии журнала Ларисой Пияшевой. Незадолго до этой беседы в редакции Лариса Пияшева выступала вместе с Игорем Виноградовым и членом редколлегии “Континента” Андреем Зубовым на встрече редакции “Континента” с преподавателями, сотрудниками и студентами Российского Государственного Гуманитарного Университета, проходившей в рамках организованной Университетом большой историософской конференции, которая была посвящена современной России и с материалами которой мы обстоятельно познакомим наших читателей в следующих номерах журнала. Выступление Ларисы Пияшевой на этой конференции дало, однако, мысль попросить ее еще и о специальном интервью для “Континента”, чтобы она подробнее осветила темы, затронутые ею в этом выступлении, — настолько оно по духу и характеру своему отвечало замыслу этой новой нашей рубрики, в которой мы обещали постоянно знакомить наших читателей с тем, как смотрят на итоги и перспективы, с которыми мир и Россия вступают в ХХI век, выдающиеся представители российской и мировой культуры — писатели, политические деятели, музыканты, социологи, публицисты и т.д. А поскольку российская экономика, являющаяся областью профессиональных занятий Ларисы Пияшевой, на рубеже веков переживает как бы некий промежуточный (к тому же двойной) рубеж своей новейшей истории ( 15 лет с начала перестроечных реформ, почти 10 — гайдаровских), Игорь Виноградов попросил нашу гостью поделиться своими соображениями о процессах, происходивших в российской экономике именно в эти последние пятнадцать лет. И хотя бы тезисно, но все же попытаться набросать некую общую и цельную картину ее вчерашнего и сегодняшнего дня, проанализировать и оценить ее структуру, ее состояние и ее перспективы. Лариса Ивановна согласилась ответить на все его вопросы и именно под этим общим углом зрения и начала свой обзор — сначала горбачевского периода, а затем и последующих этапов становления той экономической системы, с которой наша страна подошла к 2001 году.

Весь период реформирования российской экономики четко делится на 2 этапа — горбачевский этап перестройки и этап, который принято называть этапом либерально-демократической реформы. Если ретроспективно окинуть взглядом все происшедшее за это время, то первый этап я оценила бы как маленькое российское экономическое чудо. Второй — как крах этого чуда.

Все, что связано с горбачевскими реформами, называлось словом “Перестройка”. Это была последняя попытка в рамках социалистической идеологии, социалистической системы, социалистической парадигмы осуществить изменения — и изменения достаточно радикальные — экономических и хозяйственных механизмов страны таким образом, чтобы с помощью этих изменений обеспечить развитие и экономический рост. Необходимость этих перемен была связана с очень значительным и все усиливавшимся технологическим и экономическим отставанием СССР от стран Западной Европы и США — и прежде всего с намерением Запада начать новый тур перевооружения, а также с выходом на мировой рынок восточных “тигров”, существенно опережавших СССР по темпам развития. Чтобы угнаться за Западом и Востоком, России требовались новые технологии и дополнительные ресурсы. Связаны эти перемены были также с тем, что общее изменение отношений в мире, в какой-то вселенской ментальности, что ли, требовало большей открытости страны. Существовать дальше в условиях закрытых границ, железного занавеса и спецхрановских подвалов объективно стало невозможно. Информационная революция взламывала границы, нужно было выходить в мир. Все эти причины и обусловили необходимость перестройки хозяйственной системы и демократизации общественной жизни.

Первый этап Перестройки в области экономики был связан с именем Аганбегяна. Его реформа называлась “Ускорение”. Смысл этой программы заключался в том, чтобы провести очередную масштабную мобилизацию средств в отрасли машиностроения, обеспечить там дополнительное производство и с помощью развития этой отрасли в течение трех лет добиться общего экономического роста по формуле 3% — 4% — 5 % годовых. Полученные же средства планировалось направить прежде всего на перевооружение (потому что машиностроение в советской экономике — это была отрасль ВПК и речь шла о том, чтобы привлечь дополнительные деньги в первую очередь именно в эту отрасль). А позднее, когда машиностроение “ускорится” и там установятся высокие темпы роста, можно будет (как это всегда и предусматривалось в социалистической теории с ее пресловутыми “группой А” и “группой Б”) направить немного средств и в группу Б, то есть на производство товаров народного потребления.

Видимо, можно признать эту программу утопичной изначально, потому что в нашей социалистической экономике и так все средства были задействованы, так или иначе мобилизовывались и использовались в большинстве своем в отраслях ВПК. Это и была собственно социалистическая экономика — военная, где все остальное считалось периферийным и несущественным. Очень скоро стало ясно, что дополнительная мобилизация х средств ВПК истощает всю остальную экономику в еще большей степени и что это неизбежно повлечет за собою падение уровня жизни.

А за счет чего эту мобилизацию планировалось производить?

За счет перераспределения средств через бюджет. Ни у кого ведь никаких свободных денег и ресурсов не было. Мы уже забыли об этом, но тогда никто ничего самостоятельно не инвестировал, никто ничего самостоятельно не производил — вся экономика была государственной, и все распределялось и перераспределялось через государственный бюджет. Вот тогда-то у Горбачева и возникла идея обеспечить дополнительное развитие за счет вовлечения в экономическую жизнь частной инициативы людей. И ключевым словом стало слово “кооперация”.

Это должна была быть группа Б в основном?

Да , прежде всего это сфера услуг, торговли и производство товаров группы Б, которое должно было обеспечить дополнительный приток ресурсов в экономику. По замыслу реформаторов, кооперативный сектор должен был начать развиваться — саморазвиваться — по законам рыночной экономики. Маленькие кооперативы, малые предприятия, семейные предприятия которые очень легко было создавать (никто не препятствовал, никакие чиновники не мешали), должны были стать клеточками первоначального накопления капитала и обеспечивать рабочими местами и доходами занятых там людей.

А как должен был осуществлялся приток средств государству от малого бизнеса — через налоги?

Да, через налоги. Но тогда налоги не играли такой гипертрофированной роли, как сейчас. К тому же тогда не было НДС, который потом ввели. Изначально на кооперативы и малые предприятия большой налоговой нагрузки не возлагалось. Наоборот, речь о том и шла, чтобы при очень низких налогах и при очень простой процедуре создания таких предприятий обеспечить им возможность развития. И все мы стали свидетелями начала маленького экономического чуда. Но это было единственное с 1917 года экономическое чудо в России, исключая НЭП (хотя НЭП был возрождением того, что тогда еще не ушло, а здесь имело место создание, начало того, чего в стране не было в течение долгих десятилетий). Как на дрожжах стали расти в огромном количестве кооперативы, семейные предприятия, начала развиваться всяческая индивидуальная трудовая деятельность. В этот процесс создания маленьких ячеек начального накопления включилось множество людей, которые стали мобилизовывать сбережения — свои, своих родственников, семейные капиталы. И смысл всего этого, по горбачевской программе, заключался в том, чтобы создать условия для развития частного сектора, который будет формироваться рядом и параллельно с государственным.

Большим шагом в формировании нового российского бизнеса стало создание смешанных предприятий с иностранным участием. Это была начальная форма привлечения иностранного капитала.

Социализм Горбачева заключался в том, что он не хотел поступиться государственным сектором. Но либерализм Горбачева заключался в том, что он дал жизнь частному сектору, тем самым на корню перечеркнув всю социалистическую идеологию, в которой ликвидация частной собственности на средства производства являлась главнейшим признаком строительства социализма.

На мой взгляд, экономически такой вариант развития и в то время был менее эффективен, нежели вариант либерализации всей хозяйственной системы и предоставления экономических свобод для всех — с приватизацией государственного сектора. Но мне представлялось тогда, что конкуренция нарождающегося частного сектора с государственным в результате приведет к тому, что государственный сектор поглотит частный, не даст ему свободно развиваться и богатеть и так или иначе все равно начнет вытягивать оттуда средства и ресурсы. Однако это была лишь версия наиболее вероятного, как мне казалось тогда, развития событий. А между тем в результате того, как они стали развиваться на самом деле, действительно возникала перспектива быстрого экономического развития страны.

Во-первых, потому, что развитие частного сектора с частной собственностью и формирование частного капитала происходило в ситуации, когда осуществлялся не вывоз капитала из страны, а ввоз, привлечение средств отовсюду, откуда их только могли привлечь частные лица. К тому же и государство на этом этапе не мешало, не препятствовало развитию этого сектора, так что в результате очень быстро началось интенсивное развитие сферы услуг и сектора, ввозившего и производящего товары широкого потребления, и вовлекалось сюда все большее количество людских и материальных ресурсов. Начиная где-то с 1987 года эта модель уже была определена. Но тогда казалось, что Горбачев делает слишком мало, хотелось большего — настоящих реформ, которые будут идти не малыми шагами в условиях “социализма с человеческим лицом”, а большими шагами в условиях свободной демократической системы.

Во-вторых, на Горбачева работала тогда команда Явлинского, программа которого “500 дней” определяла сроки формирования условий для экономического прорыва. При всех недостатках это была либеральная программа, ставившая задачу перехода к частной собственности на средства производства и к свободным ценам во всех секторах экономики.

Горбачевские реформы прервались по двум причинам.

Одна — политическая: появление сил, которые просто не захотели идти на более радикальные преобразования, стремились вернуть страну назад и не открывать железного занавеса (это все те, чьи надежды пытался осуществить ГКЧП).

Вторая причина — это противоречия в сознании самого Горбачева, который не додумал до конца ту реформу, которую он начал, потому что формирование частного сектора предполагало его мощное целенаправленное развитие и поддержку и быстрое перераспределение туда ресурсов из государственного сектора. А это уже был бы не социализм в принятом в СССР смысле этого слова. Здесь Горбачев должен был сделать выбор: либо мы продолжаем строить социализм, только немножко либерализовав экономическую жизнь и дав людям немножечко экономической свободы...

Печь пирожки?

Ну да, именно так. …Либо мы прекращаем вековую игру под названием “социализм” и начинаем жить нормальной жизнью. Нужно было делать выбор.

И в 1990-1991 году, к моменту путча, Горбачев этот выбор уже сделал — не в пользу либеральных реформ. Это был выбор в пользу смешанного варианта — при сохранении социалистической хозяйственной системы как основы народного хозяйства. Выбор заключался в том, что Горбачев не решился пойти дальше. Он не послушался Маргарет Тэтчер и тех западных специалистов, которые говорили о необходимости проведения в СССР либеральной реформы — большой, настоящей, с приватизацией собственности, с независимой банковской системой, с негосударственной денежной системой. Но на такой вариант реформы — по всем параметрам хозяйства — Горбачев не пошел, хотя он знал о возможности этого варианта. Но — сознательно от него отказался. Он решил, что мы пойдем своим — третьим — путем.

Горбачев сделал колоссальные преобразования в области внешней политики: он открыл границы, он прекратил “холодную войну”. Знаменем реформ он сделал слово “демократия”, и, с моей точки зрения, это был единственный по-настоящему демократический правитель за всю историю существования России, готовый идти на достаточно радикальные преобразования и качественно менять устои жизни.

Еще одно достоинство Горбачева, которое я вижу теперь, — в его концепции реформ социальная сторона занимала столь большое место, что отчасти он потому и не шел на более радикальные преобразования, опасаясь, что в результате приватизации собственности начнется массовая безработица, люди окажутся не у дел, что слишком большая перетряска приведет к слишком ощутимым социальным потрясениям. Не случайно так постоянно звучало тогда это слово — “социальное”: “социальная демократия”, “социальная экономика” и т.д. И в горбачевской концепции реформ это не было демагогией. Это потом на протяжении десятилетия социальная составляющая приняла функцию чисто идеологическую и демагогическую.

Однако все это никак не могло избавить его от исторической необходимости сделать тот окончательный и принципиальный выбор, который задал бы все-таки некое однозначное стержневое направление развитию страны — либо социалистическое, либо либерально-демократическое. А вскоре политическая ситуация из-за этого его топтания на месте и вообще вышла из-под его контроля, и с началом путча проблема окончательного выбора встала перед страной уже независимо от того, как намеревался решить ее Горбачев.

Ситуация была такова: победа ГКЧП и старой коммунистической гвардии означала бы ликвидацию того, что Горбачев сделал до этого момента в области экономических свобод, а поражение путчистов, поднявшихся от имени и во имя социализма, — окончательную дискредитацию социалистической идеи и начало тех либеральных демократических реформ, к которым страна на интеллектуальном уровне готовилась, начиная уже с 1985 года, когда общество начало осмысливать потребности и возможные направления дальнейшего развития экономики, политики и государственной системы (новомировские дискуссии 1987 года, книга “Иного не дано” и т.д.)…

Итак, с Горбачевым все более или менее понятно. Но я все-таки хочу уточнить некоторые вещи. Вот Вы назвали период горбачевских экономических реформ в России “маленьким экономическим чудом”. Но уместен ли здесь такой термин, если, как помнится, “чудо” это не дало сколько-нибудь серьезных результатов, которые население ощутило бы непосредственно? Если это было “чудо”, то как объяснить отсутствие товаров на магазинных полках, талоны на еду и курево? Было ведь полное впечатление, что рынок товаров не увеличивается, а скудеет, и к концу 1991 года эта кризисная ситуация достигла апогея…

Да, существует такой миф, что в конце горбачевской эры продовольствия в стране уже не было вообще и люди вот-вот должны были умереть с голоду и перейти ко всеобщей карточной системе. Но ведь потом, едва выпустили цены, сразу же, буквально через два дня, как по мановению волшебной палочки, товары появились! Как вы понимаете, ниоткуда товары за два дня появиться не могли. Они появились из запасников. И это понятно. Ведь на протяжении нескольких месяцев (если не всего последнего года) общество будоражили бесконечные слухи — что предстоит выпускание цен, что вот-вот начнется приватизация, радикальная реформа собственности, что дадут возможность торговать по свободным ценам и т.д. Было бы наивно предполагать, что на это никак не реагировали те, кто “сидел” на товарах и на их распределении. Тогда ведь появлялась время от времени даже и определенная информация (заметьте, не слухи, а достоверные сведения) о том, что склады забиты продукцией, что ее “придерживают” до того момента, когда решится вопрос с ценами. Никто больше не хотел продавать по низким государственным ценам. Все ждали ценовой реформы. И так как на последнем этапе горбачевских реформ Павлов уже начал повышать цены (но все равно они еще не были рыночными, свободными), то все, кто мог, просто “держали” товары. Именно этим и объясняется отсутствие их на прилавках. Вспомните — ведь одновременно с этим расцветал “черный”, то есть свободный рынок, на котором по свободным рыночным ценам, называемым тогда спекулятивными, все уже можно было купить. То есть я хочу сказать, что в результате горбачевских реформ товаров отнюдь не убавилось — вероятнее всего, даже прибавилось….

А есть на этот счет какие-нибудь цифры? Реально выход продукции увеличился или нет?

Реально произошло перераспределение продуктов в частный сектор, где можно было по коммерческим ценам покупать те товары, которые уже постоянно присутствовали в этом секторе на прилавках . В то время, когда в государственных магазинах прилавки пустовали, в частных магазинах (на аренде, конечно, но по социалистическим критериям все же в частных) по более высоким ценам можно было купить буквально все. То есть начало происходить перетекание товаров из государственной системы торговли в коммерческую.

Но ведь тем самым создавались определенные проблемы для населения, поскольку это было реальное повышение цен…

Конечно, без всякого сомнения.

И это, вероятно, было результатом той самой половинчатой позиции Горбачева, о которой Вы говорили? С одной стороны, цены полностью не отпускались из-за социальных опасений, но, с другой стороны, хотя Горбачев держал рычаги управления экономикой, в том числе и частной, в своих руках, провозглашавшаяся им в качестве приоритетной “социальная составляющая” все равно, значит, не очень-то срабатывала? Выходит, Горбачев действительно запутался в каких-то противоречиях…

Тут существуют объективные противоречия. Это не только Горбачев запутался. Просто смешанная экономика в том виде, в каком она представлялась Горбачеву и его идеологам выходом из создавшейся ситуации, нежизнеспособна в принципе: она не дает роста, она не обеспечивает возможность преодоления кризиса, она обеспечивает лишь перераспределение внутри системы. И такие горбачевские идеи экономической свободы, как самофинансирование, самоокупаемость и прочие “само”, как хозяйственная самостоятельность государственных социалистических предприятий и т.п., в государственном секторе не могли дать ничего кроме разворовывания, кроме использования предоставленной свободы для удовлетворения личных потребностей тех, кто “сидел” на собственности, на деньгах, на средствах производства, на ресурсах. Едва у госпредприятий появилась возможность реализовывать что-то и открывать кооперативы в рамках предприятия, как сразу же эта экономическая свобода стала обеспечивать отток ресурсов из основных производств и перелив их в частные производства. А так как подобная система отработана не была, то частное производство давало возможность изымать из хозяйственного механизма средства уже для личного потребления тех, кто раньше не мог этого делать.

Так и создавались состояния?

Совершенно правильно. Директор предприятия, который получил для себя режим работы в условиях самофинансирования, самоокупаемости, хозяйственной свободы и право и возможность организовывать кооперативы, стал создавать вокруг своего предприятия большое количество кооперативов, направлять туда ресурсы, через кооперативы реализовать товары по коммерческим ценам, а выручку использовать для собственного обогащения. Так начали накапливаться личные состояния. И во многом это было неизбежно, так как средства, вырученные от коммерческой продажи продукта, показанного как плановый продукт государственного предприятия (выпускаемый по государственной же цене), просто невозможно было легализовать — они неизбежно должны были уходить в “тень”. Если бы это была нормальная рыночная экономика, если бы эти предприятия просто объявили частными, отдав их, предположим, советам директоров, экономическое развитие происходило бы более адекватно. Если бы предприятия отдали в частные руки, владельцы делали бы все от них зависящее, чтобы максимально выжимать из своих предприятий все, что они могут дать, и зарабатывать деньги не только для того, чтобы лично обогащаться, но прежде всего для того, чтобы поддерживать и развивать производство, успешное существование которого становилось условием их собственного успешного существования. Для директора госпредприятия, которое не было его собственностью, ситуация была совсем иная — ему надо было гнать план, дополнительный доход он получал только от коммерческих дочерних кооперативов и мог использовать его только для себя и для своих подручных, но никак не для развития своего основного предприятия. Частные же владельцы вкладывали бы средства, искали возможность провести модернизацию, сбросить балласт, выпускать продукцию, которая будет пользоваться спросом. Экономический механизм заработал бы. Но вместо всего этого в результате горбачевской реформы были созданы все условия для того, чтобы государственная номенклатура могла обогащаться за счет коммерциализированного сектора, который формировался вокруг предприятий. И получалось так, что предприятия начинали работать хуже — у них стало не хватать сырья и денег на выплату заработной платы, хотя те же самые люди, которые числились на предприятиях, работали в кооперативах и через кооперативы получали свои заработки. Начальство же получало очень большие доходы и сколачивало свой капитал.

А вывоз капитала был в то время? Это не при Горбачеве началось?

Вывоза капитала как массового явления тогда еще не было. Еще не были отработаны каналы, не было системы коммерческих банков, через которые это все осуществляется. Но на индивидуальной основе вывоз капитала, конечно, существовал. Директор, который хорошо украл, мог часть своих денег положить на зарубежный счет. Это был еще не собственно вывоз, а способ накопления капитала, который формировался в западных банках — потенциально для развития производства, конечно, но разве лишь в некоем неопределенном будущем.

Перейдем теперь к следующему этапу…

1991 год… У меня нет никакой уверенности в том, что вся эта операция по приведению Ельцина к власти и по устранению Горбачева не была спланирована. Что все эти танки, с которых выступал Ельцин, все эти митинги не были акциями определенной части спецслужб и политического истеблишмента — очень грамотно исполненными акциями, потому что вызывали живейшее сочувствие и участие той огромной части людей, которые ждали демократических преобразований в стране и хотели жить в условиях и экономической, и политической свободы. И эта часть общества и посадила Ельцина на президентское место именно для того, чтобы он продолжал экономические реформы. А вот каков был замысел высшего эшелона власти, который разрабатывал эту конструкцию, я сказать не могу.

Объявлено было, что Ельцин пришел для того, чтобы провести либерально-демократическую реформу. И команда Гайдара была привлечена во власть тоже для того, чтобы осуществить эту либерально-демократическую реформу, о которой писали лучшие умы России, о которой многие десятилетия мечталось и диссидентам, и правозащитникам, и всем людям, болеющим за то, чтобы Россия перестала быть страной диктатуры, перестала быть тоталитарной, перестала быть социалистической страной, перестала быть неправовой антидемократической страной и т. д. 1991 год стал годом всех этих надежд и очень больших перспектив, когда по нравственной логике сложившейся исторической ситуации должна была начаться действительно великая либерально-демократическая революция, призванная ликвидировать горбачевские сомнения и половинчатость и вывести страну к нормальным условиям жизни в демократическом, правовом, свободном государстве со свободным обществом и рыночной экономикой. Вот для чего была приглашена команда Гайдара — по крайней мере, так было объявлено обществу.

Гайдар, его сторонники и его последователи не раз говорили о том, что они осуществляли либерально-демократическую реформу, но не смогли осуществить ее в полной мере и так, как этого хотели, потому, что им помешали. Мешал хасбулатовский парламент, который препятствовал либерально-демократическим реформам; мешали коммунисты, которые консолидировали свои силы и формировали оппозицию, мешали демократически настроенные экономисты типа Пияшевой, которые говорили о том, что нужно проводить действительно радикальную реформу собственности, проводить ее быстро и отдавать собственность как можно большему количеству людей. Вообще мешали все — и общество, и власть...

Но, уже теперь прочитав документы, программы, ознакомившись с замыслами гайдаровских реформаторов и сравнив все это с тем, что реально делалось, я совершенно отчетливо понимаю, что в правительстве Гайдара ни о какой либерально-демократической реформе и речи не шло. Речь шла о качественно других вещах — о том, чтобы произвести и сделать легитимным разгосударствление собственности и передать эту собственность высшей номенклатуре — то есть самим себе. Это и было объективным смыслом реформ. Да и не только объективным. Это соответствовало изначальному замыслу: Гайдар в своей книге “Государство и эволюция” совершенно однозначно заявил, что задача заключалась в том, чтобы обменять собственность на власть: члены правительства отдают собственность номенклатуре в обмен на власть. То есть они получают власть, а номенклатура — собственность.

Но они ведь и так имели власть. Они же — правительство…

Они не имели поддержки номенклатуры. И им нужно было провести какую-то реформу — ту грандиозную и колоссальную, которую ждали от них люди. Потому что если бы они ничего не делали, а просто занялись сразу прямым, открытым и откровенным номенклатурным переделом, очень возможно, что граждане (тогда еще демократически настроенные) попросту смели бы гайдаровское правительство вместе с Ельциным и революционные изменения, возможно, пошли бы дальше: пришло бы новое правительство, которое занялось бы реформами. Поэтому нужно было осуществить искусную имитацию, имитировать реформы, сделать вид, что это демократические реформы, и убедить основную часть общества, что правительство Гайдара проводит такие реформы, в результате которых людей ждут блага в будущем. И вот на это было потрачено очень много сил.

Еще раз вспомним. Реформа собственности. Это не был переход от государственной собственности на средства производства к частной. Это не была демократическая реформа, в результате которой основная часть населения превратилась бы в собственников. Низшие слои так и не превратились в собственников своих крошечных кафе, магазинчиков и киосков, на базе которых стал бы формироваться средний класс. Те, кто побогаче, поактивнее, пообразованнее и ближе к производству, не стали собственниками своих предприятий (сначала малых или средних, выпускающих товары и услуги, которых прежде не было). Крупная государственная собственность, пройдя стадию передачи в акционерную собственность, не перешла в статус частного капитала. Ничего этого сделано не было.

В 1992 году с введением гайдаровских налогов был положен конец горбачевским кооперативам и индивидуальной хозяйственной деятельности. К уже существовавшему налогу на прибыль прибавились НДС и еще целый ряд налогов, в результате чего возникли условия, в которых никакой малый бизнес выжить попросту не мог. На гайдаровских налогах буйным цветом расцвело явление, которое тогда называлось рэкетом. Выглядело это следующим образом. Если восемьдесят процентов своих доходов кооператор должен был отдать в виде налогов, а к нему приходил бандит и говорил: “Ты будешь платить сорок процентов, из них половину государству, половину мне”, — то кооператор, естественно, соглашался.

А как это мог сделать бандит?

Так формировалась коррумпированность системы. Истоком ее был сговор бандитов с налоговыми и правоохранительными структурами. При их согласия и попустительстве рэкетиры становились теневыми сборщиками налогов. Именно с этого момента началось активное формирование теневого бюджета, параллельного государственному. На начальной стадии это все было очень разобщено, происходили схватки и между самими криминальными структурами, и внутри их, между криминальными структурами и правоохранительными органами, между теми и другими и налоговыми органами. Потом все это потихонечку стало приходить в “норму”, сращиваться, обретать форму отлаженного механизма перераспределения части средств помимо государственного бюджета в теневой бюджет. Этот бюджет был уже смешанным, это был бюджет и криминальных, и властных структур, и фактически управлялся он уже людьми президента Ельцина.

Может быть, правильнее называть этот теневой бюджет не бюджетом, потому что бюджет — это все-таки некая официальная схема расходов и доходов? А это, скорее всего, просто карман...

Нет, я не случайно называю это термином “президентский бюджет” и чуть позже разъясню, почему. Но как ни называй, наполнение этого кармана обеспечивала в очень большой степени именно налоговая система. Мелкое и среднее производство могло существовать теперь только благодаря покровительству криминальных структур, которые постепенно перестали быть таковыми и превратились в официальные “крыши”, на верхушке которых уже стояли органы ФСБ, МВД и т.д. Все теневые финансовые потоки уже были контролируемыми, все отдельные рэкетиры из системы были выкинуты. Сложился единый организованный криминально-коррумпированный механизм по формированию второго бюджета или, если хотите, кармана для третьих целей. Эти третьи цели — те цели, которые не имели отношения к прямому бюджету. Бюджет — это то, что берут у общества для неких общих целей — таких, как охрана границ, здравоохранение, социальные расходы, частичная поддержка производства и предпринимательства в особых отраслях вроде освоения космоса и т.п. Третьи же цели — это избирательные кампании, поддержание власти президента, оплата всякого рода президентского бизнеса, пиар и прочее подобное же…

Вернемся, однако, опять к Гайдару, чтобы подвести некоторые итоги. Итак, давайте обозначим те главные шаги, которые он предпринял. Как их оценить?

Первый шаг, сделанный Гайдаром: 2 января 1992 года были выпущены цены. Если говорить о реформе как таковой, то выпускание цен — это как выпускание птички из клетки. Денег для этого не нужно, подготовки особой — тоже. Наполнить магазины товарами, как я уже говорила, ничего не стоило. Реформа, таким образом, не требовала никаких затрат, все это было уже прописано и подготовлено задолго до Гайдара.

Но результатом этого стало немедленное и невероятное повышение цен…

Никакого невероятного повышения цен результатом этого не должно было быть, потому что цена, скажем, на колбасу, в государственном магазине при таком выпускании цен не могла превышать цены на колбасу на колхозном рынке. Предельная цена на все основные продовольственные товары определялась бы ценами колхозных рынков. В том случае, если бы команда Гайдара не предпринимала больше никаких шагов, все развивалось бы по этой схеме. Простая экономическая задачка: существуют цены колхозного рынка на продовольственные товары, цены теневого рынка на промтовары — и существуют государственные цены на товары, которых нет. Вопрос: на сколько повысятся цены в государственных магазинах в случае выпускания цен? Мой ответ на этот вопрос был и остается таким: государственные цены не могут быть выше рыночных, потому что если на рынке мясо стоит 6 руб. килограмм, а в магазине 1 руб. 80 коп., но на рынке оно есть с 8 утра до 6 вечера, а в магазине оно есть в течение получаса, а потом уходит под прилавок, то если в магазине мясо будет стоить тоже 6 рублей, оно будет тухнуть. Потому что на рынке за те же деньги можно купить мясо гораздо лучшего качества.

Таким образом, то бешеное, фантастическое повышение цен — на 2 600 %, если не ошибаюсь, — которое мы имели при Гайдаре, связано было вовсе не с самой по себе либерализацией цен, а с тем, что эта либерализация проводилась, во-первых, для государственных предприятий, тогда как свободные цены предназначены для предприятий частных, работающих в конкурентной среде. Во-вторых, либерализация была частичной, а в-третьих, вслед за с либерализацией цен правительство почти сразу же начало наводнять рынок деньгами. То есть началась денежная и кредитная эмиссия. Так сложились три момента, которые определили гайдаровскую инфляцию — частичная либерализация цен, отсутствие частной собственности и денежная эмиссия.

Для того чтобы прекратить галопирующий рост цен, Гайдар стал проводить дефляционную финансовую политику — изъятие денег из обращения: их печатали (одной рукой — Геращенко) и изымали (другой рукой — Гайдар) одновременно. Геращенко лавал кредиты предприятиям для осуществления ими хозяйственной деятельности, а Гайдар с помощью роста налогов, сокращения бюджетных расходов, дорогого кредита, попыток ограничения роста зарплаты и пр. изымал деньги из обращения. За счет инфляционной составляющей росли цены, а за счет дефляционной — усливался спад, экономика стала опускаться в большой экономический кризис — предприятиям не хватало денег для нормального воспроизводства, покупки оборудования, выплаты зарплат. И в результате проведенной таким образом ценовой либерализации, связанного с ней резкого роста цен, инфляции и дефляции были ликвидированы и все частные сбережения граждан, которые никто не индексировал. А заодно полностью обесценились и оборотные фонды всех предприятий.

На что цены были отпущены, а на что — нет?

Были отпущены цены на продовольствие, промтовары и частично на сырьевые ресурсы. Не были опущены тогда — и не отпущены до сих пор — цены на энергоносители, на средства производства, на недвижимость, на землю и на транспортные тарифы. То есть все базовые цены остались социалистическими. В результате эта ценовая реформа принесла частичное высвобождение цен, но она не имела никакого отношения к тому, что именуется “свободными ценами” во всех мировых учебниках по экономике. При Гайдаре свободных цен не было, при Черномырдине свободных цен не было, нет их и при Путине. Земля вообще не является объектом купли-продажи. Все перечисленные базовые ценности продаются и покупаются только частично, только под контролем, но не являются объектами свободной, открытой купли и продажи. Поэтому ценовая реформа Гайдара может быть охарактеризована не как переход к свободным рыночным ценам — конкурентным ценам, ценам спроса и предложения, а как социалистическая реформа по повышению цен до предела возможностей спроса. Это было просто очень сильное повышение цен без определения границы. Если раньше повышали цены на 20%, на 40%, теперь их повысили настолько, насколько захотят сами товаропроизводители, имея в виду, что они повысят цены до цен спроса, после чего начнут работать спросовые ограничители и, таким образом, цена станет равновесной. Но для того, чтобы она стала равновесной, и нужно было, чтобы выпустили базовые цены, заложенные в стоимость любого товара. Базовые цены тоже должны определяться отношениями спроса и предложения и быть такими же рыночными ценами, как и на все остальное. Тогда бы и остальные цены стали рыночными, тогда бы граждане могли голосовать за производство тех или иных товаров своими кошельками. Но этого не произошло. А если цены на энергоносители назначались и контролировались государством, ни о каких свободных ценах уже и речи идти не могло, ценообразующий механизм не работал и по отношению к базовым ценам могло происходить только повышение.

Нехватка денег — результат дефляционной политики Гайдара — вызвала спад производства. При этом надо сказать, что спад производства был запланированным шагом в стратегии реформ. Все так называемые прогрессивные экономисты, включая Шмелева, Гайдара, шведа Ослунда, Джеффри Сакса и др., исходили из того, что России не нужна ее экономическая база, что ее надо демонтировать — и действовали по схеме: до основания разрушим, а потом построим. Строить же будем по программе Джефри Сакса (а действовал Гайдар по этой программе) экономику сектора Б — экономику потребительских товаров и услуг; экономику, которая будет ориентироваться не на военное производство, а на гражданское, экономику, сходную с той, которая существует на Западе. Но надо при этом отметить, что по программе Сакса это строительство планировалось осуществлять на протяжении жизни одного-двух поколений. То есть на формирование инфраструктуры, которая соответствовала бы современной западной, ушло бы лет пятьдесят. А провести финансовую стабилизацию надо было в течение двух лет, и смысл ее (в концепции и в программе Гайдара) заключался в том, чтобы изъять из обращения лишние деньги и, по возможности, не печатать новых, сбалансировать бюджет, ликвидировать бюджетный дефицит.

Но, как показала практика, ни о какой финансовой стабилизации реально ни у Гайдара, ни у Черномырдина, ни в последующий период речи не шло. То, что делалось с финансами страны, можно назвать целенаправленной и умышленной финансовой дестабилизацией, посредством которой формировался механизм демонтажа или ликвидации российской экономики и российской промышленности. И наступил момент, когда более 50 % всех предприятий стали убыточными. Это немыслимая ситуация ни для какой экономики, бюджет ни одной страны мира не выдержит экономики, в которой убыточно каждое второе предприятие. О каком социальном развитии может идти речь в стране, где все должны работать на то, чтобы поддерживать на плаву убыточные, паразитирующие предприятия?! А так как вовремя не было принято закона о банкротстве, не отработана сама процедура банкротства (существовали всякого рода псевдопрограммы: взаимозачетов, списания долгов, реструктуризации долгов и т.д.), правительству (по какой причине, не хочу даже обсуждать) было выгодно держать экономику в таком вот состоянии полураспада. И создание вот этих условий и называлось либерально-демократической реформой!

А приватизация?

Приватизация собственности — это передача собственности в частные руки. Отдал собственность обществу — и оно само разберется, кто будет собственником, потому что, попав в частные руки, собственность продается и покупается и автоматически переходит из рук плохих хозяев в руки хороших, из рук случайных людей в руки тех, кто готов на базе этой собственности создавать то или иное производство.

Приватизация началась у нас через год после начала “либерально-демократической реформы”. В 1992 году Гайдар говорил: к приватизации надо подготовиться, проводить ее нужно планомерно, не торопясь и осознанно, никаких скоропалительных шагов быть здесь не должно. Эта осторожность диктовалась самой логикой задуманной приватизации. А логика эта заключалась в том, чтобы не передать собственность народу, а найти способы разделить ее между нужными людьми. К тому же в результате решений, которые были приняты, часть собственности вообще была выведена из-под приватизации.

Приватизация должна была запустить процесс становления нормальной экономической системы. Это у нас был призван сделать ваучер. Чубайс, которому выпала судьба осуществить ваучерную приватизацию, был категорически против этой самой ваучерной приватизации и проводил ее в ущерб собственной концепции. Чубайс считал, что собственность надо продавать через аукционы. Ни Гайдар, ни Чубайс не хотели никакой ваучерной приватизации, но поскольку кроме них существовала Дума, существовал Закон о собственности, где прописана процедура, в соответствии с которой каждый человек должен был получить свою долю собственности, они были вынуждены со всем этим считаться, будучи не в силах отменить законодательство. Но они могли внести коррективы — и внесли их. Смысл их поправок свелся к организации дела таким образом, чтобы собственность не попала к гражданам. Ваучер стал формой имитации участия граждан в приватизации.

На деле это выглядело так. Людям раздали бумажки и объявили, что они чего-то стоят. Сто процентов государственной собственности оценили, разделили на число жителей России, получили по 10 тысяч на нос, написали в ваучере: “10 000 рублей”, — и каждому раздали. Но, как я уже говорила, из этих ста процентов половину вывели сразу, сказав, что приватизация второй половины общенародной собственности будет потом (Чубайс назвал эту часть “Наш золотой запас”, что в прямом и буквальном смысле действительно оказалось его и их золотым запасом). Таким образом, ваучер сразу же “похудел” до 5 тысяч рублей. Далее. В каждом приватизируемом предприятии акции разделили следующим образом: 50% в виде контрольного пакета акций сохраняется за государством, а 50% распределяется. Таким образом, ваучер реально стоил уже две с половиной тысячи рублей. Дальше. 5 % собственности передавались директорату предприятий — вычитаем из реальной стоимости ваучера и эту сумму. Затем часть акций (не голосующих) передавалась членам трудового коллектива — и только часть должна была поступать в открытую продажу. Но если бы хотя бы эту долю собственности передали гражданам, они все-таки получили бы хоть что-то: меняешь ваучер на акцию предприятия и — худо-бедно — но свою тысячу в год ты получишь.

Однако все было сделано по-другому. Чубайсом была создана сеть посреднических компаний для сбора ваучеров у населения — организованы чековые инвестиционные фонды (ЧИФы), куда граждане должны были внести свои ваучеры. По отношению к населению это была система чистой фальсификации — либо воровства, либо шарлатанства. Ни один чековый инвестиционный фонд не организовался сам: они все получили на это лицензию в ведомстве Чубайса. Дальше гражданам в результате очень широкой государственной рекламы предложили принести свои ваучеры в эти ЧИФы, причем было сказано, что сами граждане акциями распоряжаться не должны. За них это сделают специалисты ЧИФов, которые будут собирать ваучеры, участвовать в торгах, определять, акции каких предприятий покупать, и покупать эти акции. Предполагалось, что принеся свой ваучер в ЧИФ, ты можешь быть уверен, что владелец чекового инвестиционного фонда приобретет на него акции и эти акции будут храниться в фонде, а ты будешь регулярно получать свои дивиденды.

Но как только ваучеры поступили в чековые инвестиционные фонды, хозяева фондов сформировали пакеты ваучеров и пакетами — в нарушение всех законов — стали продавать их директорам предприятий, которые хотели получить эту долю собственности целиком. Директора предприятий за счет средств своих предприятий, за счет государственной казны и т.д. скупали эти пакеты ваучеров и на них выкупали акции собственных предприятий. Сами ЧИФы, обязанные хранить ваучеры, обменивать их на акции или, на худой конец, хотя бы отдать полученные деньги законным владельцам, естественно, этого не сделали и очень скоро были закрыты. Так закончилась эта чисто мошенническая кампания.

Конечно, каждый гражданин теоретически имел право участвовать в приватизации любого предприятия. Ему говорилось, что во время торгов он может купить на ваучер акцию. Однако все торги были закрытыми, никаких граждан туда и близко не подпускали, туда не пускали даже крупных держателей ваучеров, если они представляли лагерь конкурентов. Потому что дальше распределение собственности шло по своим законам, и посторонним там нечего было делать. В результате такой операции граждане оказались выпихнутыми из процесса приватизации собственности, а официально им было объявлено, что они просто неправильно распорядились своими ваучерами и добровольно утратили свои шансы стать собственниками.

Как показала практика, хотя большинство ЧИФов были уничтожены и имена их владельцев никто уже не помнит, часть этих людей остались на этом рынке и создали на их базе новые акционерные финансовые компании — МММ, Чару, Тибет и проч. Фактически все они стали порождением схемы ваучерной приватизации. Но потом, когда они развернули свою деятельность в масштабах, превышающих всякие представления власти о допустимом, их решено было убрать с рынка. И они были убраны — совершенно насильственно, полностью были дискредитированы. Мавроди тогда арестовывали как мошенника…

Но ведь в основе, в самом начале образования этих компаний, родившихся из ЧИФов, там и было мошенничество, разве не так?

Мошенничество было с ваучером. А Мавроди, что очень интересно, ни у кого ничего не забирал. На этой базе он развил свою финансовую империю таким образом, что отдавал людям.

Так откуда же у него деньги — не от ЧИФа?

Те, кто отдал ваучеры Мавроди, их не потеряли. Он выплачивал проценты, а потом, когда стал привлекать деньги, стал выплачивать настолько большие проценты по привлеченным деньгам, что те, кто играл в это до его ареста, получали очень большие доходы. Все говорили, что это халявные деньги. Но здесь все зависит от того, как на это посмотреть. Ведь и государственный банк привлекает деньги, обещая и выплачивая вкладчикам проценты — только маленькие. Мавроди тоже привлекал деньги и давал проценты — только очень большие. За счет чего возникали такие проценты? Утверждают: за счет привлечения других денег. Но существует же и другая правда — что привлеченные деньги он мгновенно реализовывал в акции предприятий. То есть он на эти деньги скупал собственность (благо, законом это не запрещалось), а так как это было очень выгодно и он был одним из немногих, кто участвовал в этих приватизационных играх (у него везде были свои люди), то покупка и продажа этих акций приносила ему большие доходы, позволявшие ему выплачивать людям вот эти баснословные проценты по привлеченным деньгам и продолжать наращивать свою силу. На эти деньги, что доподлинно известно, Мавроди не покупал себе домов в Испании, дворцов и самолетов. Доподлинно известно, что эти деньги он тратил на приобретение акций — в стране шла приватизация. Покупка акций — это инвестиция в то предприятие, акции которого ты покупаешь. Экономический смысл происходившего заключался в следующем: Мавроди собирал сбережения населения и полученные деньги инвестировал в российскую экономику. Вся вина его заключалась в том, что компания была слишком популярной, выросла до слишком крупных масштабов и стала конкурировать с государственной финансовой системой, потому что даже директора предприятий и министры стали отдавать туда деньги предприятий или корпоративные деньги с целью получить проценты лично для себя.

С финансовой пирамидой МММ покончил В.С.Черномырдин, когда Мавроди приобрел акции Газпрома. И доподлинно известно, что когда компания уже была разгромлена, офисы МММ были очищены, деньги, которые Мавроди собрал (говорят, что он украл — но он ничего не украл!), забрала у него власть. В этой ситуации Мавроди был объявлен жуликом, потому что он прекратил выплачивать людям деньги. Но чтобы он вернул деньги, ему надо было дать такую возможность. Предположим, дальнейшую деятельность этой “пирамиды” могли бы запретить, но для этого совсем не надо было арестовывать Мавроди и громить его офисы. Анатолий Стреляный был свидетелем того, как громили офис МММ. Известен ведь и такой факт, что Мавроди предложил Черномырдину выкупить акции Газпрома. Он хотел получить деньги и рассчитаться со своими вкладчиками. Но позволь правительство ему это сделать, не получилось бы образа всенационального жулика.

Криминальная игра с ваучерами, затем игра с ЧИФами, потом финансовые пирамиды, на которые собирались все эти деньги, — все это нужно было “повесить” на кого-нибудь. Нужно было найти козлов отпущения. Ими и стали те несколько человек, которые раскрутили свои пирамиды по полной программе. Пирамида МММ, безусловно, должна была прекратить свое существование, иначе бы она включила в себя всю финансовую систему страны. Но она должна была и могла вполне нормально, естественно трансформироваться, понемногу начав сокращаться, снижая проценты по вкладам и т. д. Так что эту форму экономической деятельности я аферой назвать не могу. Афера была с ваучерами. Афера была с ЧИФами. А МММ не была аферой, это была финансовая пирамида — в том смысле, что она все больше и больше втягивала новых привлеченных средств, но Мавроди не обваливал свою пирамиду, он искал и находил способы привлечения дополнительных денег. Вина ли, беда ли его в этом или его финансовый гений? Это не мне судить. Но аферы тут не было никакой. Афера возникла после того, как, ликвидировав все финансовые пирамиды, ту же самую схему стали использовать для печатания государственных денег под названием ГКО. Вот это была уже чистая финансовая афера.

Идеологической подоплекой и экономическим обоснованием финансовой игры с ГКО была необходимость перехода от финансирования бюджетного дефицита через кредиты Центробанка к финансированию его же через привлеченные средства за счет ценных бумаг. Игра с ценными бумагами тоже строилась на том, что их покупателям обещали большие проценты. И само по себе это не заключало в себе ничего недозволенного или мошеннического — об этом свидетельствует опыт большинства западных стран, где бюджетный дефицит тоже финансируется через привлечение средств населения, через государственные ценные бумаги. Так что и у нас переход на эту систему был экономически оправдан, и в 1994 году, когда это все только раскручивалось, большой угрозы в такой программе действительно не виделось. Масштаб бумаг ГКО был сравнительно небольшим, и в течение первого года все было вполне пристойно.

Но уже в бюджете 1995 года была записана операция под названием “стратегический маневр”, которую я тоже определила бы как аферу. Эта операция заключалась в том, чтобы через массированный выброс ГКО в обращение привлечь огромное количество денег якобы для покрытия бюджетного дефицита, а в действительности для проведения избирательной кампании и приведения президента Ельцина на второй срок. Это был сговор между банкирами и властью.

“Стратегический маневр” заключался в следующем: в 1995 году ГКО печатается больше, в 1996 году — очень много, и продаются бумаги под любой процент; в 1996 году Ельцину обеспечивается победа на выборах, в 1997 году выпуск ГКО сокращается, а к 1998 году все приводится к первоначальному состоянию, к состоянию 1994 года — то есть только на покрытие бюджетного дефицита. Но в результате полился поток дармовых денег, которыми можно было набивать собственные карманы, создавая бешеные состояния, по сравнению с которыми состояние Мавроди не стоит даже упоминания. И когда поняли, что с помощью этого механизма, не согласовывая с населением, можно собирать деньги со всей страны — с каждого предприятия, имеющего счет в банке, с каждого человека, имеющего сбережения, — остановить этот механизм стало уже невозможно.

Были избраны семь уполномоченных банков, которые покупали эти ГКО за счет тех денег, которые приносили частные лица (полагая, что будут иметь свои 3%, и не подозревая, что их вкладам грозит превращение в ноль), и тех денег, которые поступали в банк в результате всех проводимых банком операций и расчетов.

Наряду с этим была проведена, с моей точки зрения, абсолютно противозаконная авантюрная акция, обязывающая страховые компании, пенсионный и все другие фонды держать часть своего уставного капитала в бумагах ГКО. Таким образом, деньги фактически забирали у предприятий, у населения и у всех фондов.

Для чего?

Если всю собранную в 1996 году сумму принять за 100%, то на покрытие бюджетного дефицита ушло 30 %, а 70 % заново привлеченных средств были использованы для избирательной кампании Ельцина и для формирования частных капиталов лиц, участвовавших в этой афере. А участвовали в ней: № 1— Центробанк, № 2 — Сбербанк, № 3 — коммерческие банки плюс некоторые частные лица. В результате этой операции Ельцина действительно на трон посадили, его рейтинг с 6 % подняли на положенную высоту — купили, оплатили, сделали, нарисовали (везде по-разному), то есть деньги частично и в самом деле израсходовали на выборную кампанию, но бoльшая их часть была вывезена из страны (это был один из каналов, по которым шел отток капитала). В 1997 году пора было остановиться. Но вместо того, чтобы прекратить игру, ее продолжили — уже с тем, чтобы поступления шли только в собственные карманы устроителей. На этих процентах очень сильно нажились люди из Центрального банка, из Сбербанка, частично из коммерческих банков и частные лица — в основном из правительства (список их в Прокуратуре есть, но Прокуратура его не оглашает). Если верить прессе, частные лица действовали по следующей схеме: член правительства на несколько месяцев выходит в отставку, как частное лицо берет многомиллиардный кредит в одном из банков (ему, разумеется, охотно этот кредит дают), покупает ГКО, получает по ним проценты — а тогда проценты по ГКО были бешеные, 250-290 % годовых, — возвращает в банк кредит, а на 190 — 200 % с суммы, которую он брал, покупает акции —Газпрома ли, РАО ЕЭС, в данном случае неважно. Таким образом обесточивалась вся экономика. Немногие “частные лица”, как пылесос, собирали деньги отовсюду, из этих же денег они выплачивали проценты по долгам. И в какой-то момент, когда в бюджете физически не было денег на то, чтобы выплатить очередной долг, они все это обрушили. Они устроили дефолт, тем самым “кинув” всю страну, все население — всех тех, кто думал, что имеет накопления, не зная, что в действительности происходит со сбережениями. Впрочем, люди не знали этого, потому что не хотели знать, хотя об этом многие писали, многие говорили, многие предупреждали. Я сама в 1995 году каждую неделю целый час говорила об этом по радио “Вокс”.

Та же схема была с Евробондами, которые осуществлял и очень рекламировал Лившиц, — с той лишь разницей, что внутренние долги просто “кинули”, а внешние, которые размещались под акции предприятий, были обеспечены реальной собственностью в России. Кто-то набил бы карманы, а стране пришлось бы расплачиваться реальными богатствами — предприятиями, нефтяными скважинами, территориями. Развитие схемы Евробондов, если бы оно продолжалось несколько лет и набирало обороты, привело бы к тому, что все, что здесь можно заложить, было бы заложено.

Дефолт не был следствием кризиса. Просто организаторы финансовой пирамиды ГКО в определенный момент обрушили ее и отказались выплачивать долги — и внутренние, населению страны, и внешние. Вся операция по раскручиванию и обрушиванию этой пирамиды была санкционирована людьми из МВФ, и заявление 17 августа 1998 года было сделано при прямом согласии МВФ. Но когда произошел дефолт, и Запад, и МВФ поставили большой вопросительный знак: никто не ожидал, что власть откажется выплачивать иностранные долги. Правда, расследование, которое велось Прокуратурой и комиссией Совета Федерации, выявило (этот факт подтвержден документально), что западные держатели ГКО и Евробондов были заранее предупреждены о предстоящем падении, и все, кому это было нужно, заранее сбросили акции. То же самое касалось части уполномоченных банкиров в России. Они просто нажились на этих акциях, вовремя избавились от них, а людям не выплатили ничего.

Таков в общих чертах механизм организованной командой Гайдара аферы государственного масштаба — аферы, экономически обоснованной и идеологически поддержанной прессой. И когда меня спрашивают: кто жулик — Мавроди или организаторы финансовой пирамиды ГКО, я отвечаю, что, наверное, и Мавроди где-нибудь сжульничал, наверное, что-нибудь потратил и на себя... Но, полагаю, нелепо даже упоминать эти его грехи рядом с грехами наших реформаторов, организовавших пирамиду ГКО…

То, о чем вы рассказали, рисует недавнюю историю России в совершенно непривычном, наверное, для некоторых наших читателей свете. Ведь многим казалось и сейчас кажется, что имели место просто определенные ошибки, пусть даже крупные, — но не более. Недаром до сих пор вполне благополучно существует и даже пользуется какой-то поддержкой избирателей партия “правых”, которые опять готовы продолжать гайдаровские реформы. Что это — полная невменяемость или просто откровенная наглость? Ведь получается страшная вещь: приходится признать, что руководство страной захватила банда аферистов, которые элементарно ограбили страну. Получается, что вся система приватизации — это и есть не что иное, как совершенно отчетливое ограбление ими населения в свою собственную пользу. ..

Но перед тем, как мы перейдем к следующему, послегайдаровскому периоду, я хотел бы задать все-таки несколько уточняющих вопросов именно по его реформам. Чуть подробнее — в чем был смысл накачивания рынка деньгами в момент либерализации цен? Зачем проводилась дефляционная политика — понятно: надо было как-то добиваться хотя бы относительной финансовой стабильности. Но зачем нужна была денежная эмиссия?

Смысл денежной эмиссии состоял в том, чтобы ликвидировать сбережения. И у Гайдара, и у Шмелева, и у всех других экономистов его команды было убеждение, что существует денежный навес — избыток денежной массы. Они считали, что для стабилизации лишние деньги необходимо ликвидировать. А лишние деньги — это накопления населения; следовательно, нужно было ликвидировать эти накопления. Деньги можно было конфисковать — просто списать. Но это, как вы понимаете, непопулярная мера. Однако существовал и другой путь: деньги можно было обесценить с помощью денежной эмиссии. Если цены выросли на 2 600 %, на столько же уменьшилась покупательная способность населения. В 1990 году 30 тысяч рублей на книжке — это было состояние (6 тысяч стоила “Волга”): на эти деньги человек мог учить и лечить своих детей, отдыхать в течение многих лет, обеспечить себе безбедную старость и похороны. И те же 30 тысяч после проведенной либерализации — это была куртка, газовая плита и два платья. В конечном счете, эти 30 тысяч превратились в три рубля, на которые можно было купить батон колбасы. То есть через механизм денежной эмиссии у людей отняли их накопления. Отсюда и инфляция.

А в чем был корыстный смысл этой акции?

Я думаю, что когда это все только запускалось, здесь не было прямого корыстного смысла. Здесь была, что называется, научная ошибка. Все с ума сходили по этим деньгам у населения. Всем казалось, что денежный навес — это то, что делает систему финансов разбалансированной.

Стало быть, намерения провести какую-то либеральную реформу у того же Гайдара все же были?

Один раз я читала у Гайдара: надо выровнять стартовые условия для всех тех, кто будет участвовать в приватизации. Вот он, корыстный интерес, — забрать у людей те деньги, с помощью которых они могли бы участвовать в приватизации. Потом дать каждому по ваучеру, потом эти ваучеры забрать и таким образом лишить население всякой возможности участвовать в приватизации. Это и есть “равные” условия для всех. Кроме, разумеется тех, кто на этом сумел нагреть руки.

Значит, формально целью была ликвидация разбалансировки, но реальный смысл заключался в том, чтобы не дать населению стать собственниками? А если бы реформаторы провели приватизацию по аукционам?…

Если бы в рамках той денежной массы, которая была, то есть по тем ценам, которые реально существовали на рынке собственности, они провели аукционы по всей стране, по всей этой собственности (то есть если бы правильно была проведена либеральная реформа) и продавали бы ее в частные руки, в этом случае реформа состоялась бы. Почему? Вот представьте: 2 января или там 2 марта объявляется: в эти полгода будет проходить приватизация, все будет продаваться — все предприятия, все магазины, все рестораны. Социально это нереально, потому что вся страна, выставленная на аукцион, — это уже из области дурного сна. Но экономический смысл в аукционах был бы — при условии, если бы это была массовая приватизация и если бы стартовые условия действительно были равны. И тогда Елисеевский магазин стоил бы, скажем, 100 денежных единиц, а магазинчик в Перово стоил бы 10 единиц. Елисеевский купил бы кто-нибудь из богатой номенклатуры, но магазинчик в Перово — может быть, даже директор этого магазинчика.

А был ли какой-либо реальный и корыстный смысл в либерализации цен?

Нет. Это было чистое непонимание экономических механизмов — того, что такое свободные цены и как они работают. Команда Гайдара совершенно искренне считала, что можно провести частичную либерализацию, а через несколько месяцев провести второй тур, потом третий, чтобы постепенно выпустить все цены. Но как только они выпустили часть цен, они попались в капкан, который сами же расставили. Не проводя приватизации, они не могли дальше выпускать цены.

Почему?

Приватизация — это частная собственность, которая и продается, и покупается. Это свободные цены на всю недвижимость, на весь основной капитал, на здания и помещения. Такие цены образуются, только когда все это продается и покупается, когда это обретает статус частной собственности. Отсрочив приватизацию на год, команда Гайдара уже не смогла больше выпускать цены на недвижимость. Не проводя земельной реформы, то есть не пуская в оборот землю, нельзя было проводить дальнейшей ценовой либерализации. А земля не продается и не покупается. Средства производства не продаются и не покупаются.

И так до сих пор…

Разумеется. Поэтому 2 января 1992 года, когда была проведена частичная либерализация цен и отсрочена приватизация, реформа остановилась. Не продажа либо передача в частные руки государственной собственности, не отказ от ликвидации государства как собственника, а передача всяческими способами этой собственности в руки номенклатуры, в корпоративно-государственную смешанную форму (разгосударствленную, но и государственную одновременно) — вот в чем был смысл гайдаровской реформы.

Вернемся теперь к теме двух бюджетов, которую Вы затронули как раз в связи с приватизацией. Приватизация была первым источником формирования теневого бюджета. Но вторым, очевидно, стало налоговое бремя на предпринимателей?

Совершенно верно. Линия налогов имеет две составляющих. Для того, чтобы продолжать жить в условиях смешанной экономики, в условиях, когда большинство предприятий убыточны, когда собственность не работает как частная и не дает соответствующих доходов, нужен большой бюджет, нужно много денег. Деньги можно взять с помощью налогов — это официальная часть, которая собирается у общества в бюджет для того, чтобы через бюджет поддерживать жизнедеятельность общества и обеспечивать экономическое и хозяйственное воспроизводство, одновременно обеспечивая социальную часть. Логика такая: чем больше налоги — тем больше денег в бюджете, тем больше средств для поддержания воспроизводства.

Теперь мы будем говорить о бюджете. Если бы бюджет был тем, что нам представляют, и все налоги, которые существуют, поступали бы в этот бюджет, через него можно было бы действительно решать все вопросы и проводить экономические реформы. Декларированной частью бюджетной реформы была ликвидация бюджетного дефицита и ликвидация инфляции. Это была положительная цель — как строительство коммунизма, светлого будущего: сбалансированный бюджет и отсутствие инфляции, что соответствует либеральным принципам в экономике. Но если посмотреть ежегодные цифры инфляции, мы увидим, что каждый раз реальная инфляция намного превышала запланированную: то есть денег выпускали намного больше, чем планировалось. Посмотрев на размер бюджетного дефицита, мы убедимся, что декларация о том, что бюджет должен быть сбалансированным, в течение всего десятилетия оставалась чистой декларацией. Ни разу бюджет не был сбалансированным, более того — бюджетный дефицит все рос и рос. Если же мы посмотрим третий показатель — динамику роста внутреннего и внешнего долга, мы увидим, во-первых, что она намного опережает рост бюджетного дефицита, а, во-вторых, что она просто чудовищно огромна. С объявленных горбачевских примерно сорока миллиардов долларов внешний долг за это десятилетие дорос до ста пятидесяти миллиардов долларов. Плюс еще примерно такой же внутренний долг государства.

В результате этой так называемой бюджетной реформы произошло следующее: государственные финансы разделились на две составляющие. Вначале — на бoльшую составляющую государственного бюджета и государственных финансов, открытых и легальных, и небольшую теневую составляющую, которую я называю президентским бюджетом. А начиная с 1995 года — на все бoльшую часть президентского бюджета и все меньшую часть бюджета общественного. Финансовая система стала двухканальной: один канал обслуживал официальную общественную жизнь, а второй обслуживал то, что я называю третьими целями — война в Чечне, финансирование генералитета, избирательные кампании, личные самолеты глав администрации, виллы за рубежом, личные счета. Все это составляло нелегальную закрытую часть системы государственных финансов. Все, что касается Думы, Совета Федерации, обсуждения в прессе, касается только верхней — открытой — финансовой системы страны. Пропорции сейчас примерно таковы: одна треть — общественные финансы, две трети — “президентский бюджет”.

Предприятия, существующие сейчас в России, — все до единого — априори существуют в режиме ухода от налогов. Ни одно предприятие в такой системе налогов выжить не может. Официально общий совокупный налог со всеми социальными отчислениями составляет от 80 до 100 % доходов. При этом часть предприятий уходит от налогов, но выплачивает их в какой-то доле, и эта доля поступает в бюджет по налоговым каналам. А теневая часть налогов, которая не выплачивается, не остается в чистом виде у налогоплательщиков (у налого-не-плательщиков), эта “отмытая” часть делится между теми, кто позволяет либо сам участвует в “отмыве”. При этом общая сумма, затрачиваемая предприятием на налоги, значительно ниже официальной суммы налогов.

Существуют легальные и нелегальные формы освобождения от налогов. Каждое предприятие имеет “крышу”. И это уже не рэкетирская крыша, как это было в горбачевские времена. Каждая “крыша”, в свою очередь, имеет “крышу” в ФСБ. Соответственно нелегальные налоги делятся между этими двумя “крышами”. И содержать систему таких налогов сверхвыгодно той системе, которая у нас возникла. Все экономисты пишут о том, что налоги не должны превышать 30 %. Для развития страны нужны официальные налоги в 30 %, и тогда ни “крыш”, ни ФСБ, ни налоговой полиции — ничего этого не будет. У нас же идет конкуренция между двумя чашами весов — либо развитие страны, либо наполнение “президентского бюджета”. А для последнего налоги должны быть 80 % и повышаться из года в год. И бюджетные программы каждого следующего правительства и каждого следующего года, если их смотреть в динамике, предполагают повышение и введение все новых и новых налогов (мы говорим про все десять лет — пока до Путина).

Самая большая налоговая конфискация должна была произойти в результате реализации программы Кириенко. Там также была программа, которая называлась “Сокращение государственных расходов”. Надо заметить, что из года в год власть объявляла о том, что нужно сокращать государственные расходы, надо сокращать государственный бюджет, а одновременно с этим та же власть наращивала налоговый пресс, чтобы брать как можно больше денег. И получалось так: денег у населения нужно брать как можно больше, а государственные расходы сокращать. Сокращение государственных расходов — это сокращение расходов на науку, на здравоохранение, на образование, на содержание солдат. Из года в год декларировалось, что социальные расходы сокращаться не будут, а будут сокращаться управленческие расходы. Из года в год социальные расходы сокращались, а управленческие росли. В результате программы сокращения государственных расходов означали сокращение расходов на общество. А параллельно вводились все новые и новые налоги, гербовые сборы и проч. — не буду перечислять их, не было разве что налогов за сбор грибов и за содержание в доме тараканов . И такая налоговая вакханалия развивалась с 1991 года, с гайдаровского НДС, на протяжении всего десятилетия. При этом каждый раз декларировалось, что нужно поощрять производителей, поэтому надо сокращать налоги на производителей и увеличивать налоги на граждан. Частично это проводилось. Но на самом деле это тоже была идеологическая фальшивка, потому что если бы действительно хотели снизить налоги на производителей, их надо было сокращать до уровня 30-40 %.

Итак, как мы говорили, часть налогов поступает в государственный бюджет, который сокращается из года в год, расходы которого сокращаются, и граждане из этого бюджета получают все меньше и меньше. А идеология этого — опять рыночная, опять либеральная. В этом деле фигура номер один — Немцов. Он с этого начинал. Это жилищно-коммунальная реформа. Суть ее в следующем: люди платят налоги и получают из бюджета дотацию на оплату жилья; власть же решает сделать так, чтобы они платили за все сами, но налогов при этом никто не сокращает, зарплату никто не повышает и не индексирует. Получается двойной налог. То же самое с медициной — платная медицина. То же самое с образованием — платное образование. Это у них называется либеральным. Как на Западе. Они только упускают из виду, что на Западе, во-первых, нормальные налоги на производителей, во-вторых, нормальные зарплаты и, в-третьих, на Западе структура финансовой системы устроена таким образом, что граждане имеют возможность из своих доходов учиться, лечиться, отдыхать, оплачивать свои дома и т.д. Там люди получают то, что производят, и у них не существует “президентского бюджета”, который на две трети — если не на три четверти — сжирает то, что производит вся страна.

У нас налоги увеличивают, а то, что поступает из бюджета, сокращают. Деньги, которые собирают и которые не поступают в официальный бюджет, идут в теневой. На эти деньги живет высший российский класс, который получил собственность и государственные финансы. Параллельно с приватизацией собственности, которая была не приватизацией, а передачей собственности номенклатуре, произошла приватизация государственных финансов — то есть передача финансовых ресурсов той же номенклатуре. Номенклатура получила и собственность, и деньги, и власть — за счет того, что у населения забрали право на собственность. То есть либеральная реформа в результате лишила 90 % населения возможности быть собственниками, а финансовая реформа лишила основную часть общества возможности распоряжаться деньгами, которые люди сами зарабатывают. Им не оставляют денег для инвестиций — их забирают, им не оставляют денег для развития. А развитие и инвестиции не осуществляются, потому что эти деньги вместо того, чтобы идти на развитие и на инвестирование, через президентский бюджет поступают на третьи цели. Теперь я называю их имперскими.

Это мы говорили о втором источнике наполнения президентского бюджета — о налогах и теневом их уходе. Первым была приватизационная система и ГКО. Третий — совершенно официальный и легальный источник теневого бюджета — освобождение от налогов своих людей. Кто получает бюджетные послабления, освобождения, реструктуризации и прочие льготы? — Газпром, РАО ЕЭС, то есть власть имущие. Система строится следующим образом: хозяин отрасли — обязательно член правительства, и чем выше отрасль, тем более высокое положение занимает ее хозяин. Вот Черномырдин, глава Газпрома, — он был премьер-министром страны. Таким образом, основные послабления, дотации, льготы имеют те, кто эти льготы сам распределяет. А налоговое освобождение — это бешеные деньги.

Газпром не работает под криминальной “крышей”, он работает под собственной “крышей” правительства. И работает он таким образом, что у него совокупный налог составляет нужные 40 %. Данных статических нет, но когда мы говорим о вывозе капитала, то вывезенный капитал — это капитал не официального бюджета и не предприятий, которые работают открыто. Его осуществляют те, кто работает в теневом секторе. Я не могу сказать, какая доля вывезенных нефти и газа является нелегальной, но я точно знаю, что часть нефти продается нелегально — в том смысле, что эти деньги не поступают в бюджет и оседают на счетах, которые являются корпоративными. Это не личные счета. Вот когда Черномырдину говорят, что он 4 миллиарда своровал, а потом говорят: 1 миллиард, — здесь один миллиард на личном счете, а три — на корпоративном. Корпоративный счет и есть счет президентского бюджета.

Есть бизнес, который контролируют коммунисты. У них то же самое — и за границей, и здесь существуют корпоративные счета, и коммунисты из корпоративных денег содержат КПРФ, Зюганова с его самолетами и путешествиями. Деление между демократами и коммунистами во власти сейчас абсолютно условно. Сейчас деление другое: кто какой собственностью владеет и кто из нее что получает.

Так что “президентский бюджет” формируется за счет теневого бизнеса.

Наркотики — тоже теневой бизнес…

Вероятно, и они дают какую-то часть в этот бюджет, иначе бы наркобизнес просто не существовал.

Дело Березовского было — быть казначеем этого бюджета при Ельцине. Березовский формировал этот бюджет, распоряжался этими деньгами.

Ведь у нас существует сектор президентского бизнеса — со своими экономическими свободами, своей конкуренцией. И существует сектор легального — гражданского — бизнеса. Гражданский бизнес частично питает президентский и должен обеспечивать “социалкой” всех граждан. Президентский налогов не платит, деньги, получаемые от предпринимательства, образуются на ножницах цен, на налоговых освобождениях, на списании долгов, на невозвращении кредитов (под кого-нибудь из премьер-министров берутся бюджетные кредиты, осваиваются и не возвращаются, списываясь на внутренний долг. Это означает, что премьер-министр деньги освоил — построил виллу или завод открыл, а долг возвращать придется налогоплательщикам). Существующий институт внутреннего долга — это тоже одна из форм наполнения президентского бюджета. Получается двойное налогообложение: из бюджета берутся деньги, которые взяты у налогоплательщиков, деньги осваиваются и записываются на налогоплательщиков еще раз. Таким образом, народу приходится вторично оплачивать то, что освоили наши премьеры, вице-премьеры, министры и чубайсовские собственники, так называемые эффективные инвесторы. Всю убыточность предприятий этих собственников списывают на внутренний долг. Внутренний долг растет, растет и внешний. Берутся и осваиваются кредиты. Кредиты, которые берутся в МВФ под реформы, не идут ни на развитие страны, ни в экономику, ни на инвестирование. Эти кредиты идут на содержание, поддержание и упрочение власти и на формирование собственности бизнеса власти. Власть эти деньги проедает, частично вкладывает в свои производства, а на общество записывается внешний долг — 140 миллиардов долларов...

Понятно, что государство заинтересовано в том, чтобы быть “крышей” для крупных налогоплательщиков, и в организации больших финансовых потоков, текущих прямо в президентский бюджет. Понятно, что в том же самом заинтересованы владельцы крупных предприятий и целых отраслей. А как в этом отношении обстоит дело со средним и мелким бизнесом? Как ему удается выживать? За счет чего? Существует ли по-прежнему позволяющая уходить от налогов система криминальных крыш? И насколько ситуация вообще благоприятна для развития нашей отечественной промышленности?

До дефолта 1998 года малый и средний бизнес существовал в том полутеневом режиме, о котором я уже говорила. Все, кто выжил на этом рынке, выжили не в результате конкуренции, а в результате бандитского раздела сфер влияния и взаимоотношений с властью и налоговой полицией. Выжившие приспособились к условиям полулегального существования, смысл которого заключался в том, что минимально возможная часть доходов показывалась и перечислялась по налоговым каналам, а остальная часть доходов из-под налогообложения уводилась. Это позволяло малому бизнесу сводить концы с концами. Никаких серьезных накоплений капиталов для развития среднего и малого бизнеса не осуществлялось, потому что даже если в результате производственной деятельности такой капитал возникал, его нельзя было показывать. Инвестирование в строительство коттеджей происходило, но сразу становилось достоянием налоговых органов, и деньги, которые зарабатывались в этом секторе, приходилось так или иначе укрывать. Невозможность легализовать доходы, естественно, становилась фактором, который сдерживал развитие предпринимательства. Так продолжалось до дефолта. Затем ситуация изменилась.

С 1991 по 1998 годы при формировании государственной экономической политики так или иначе, в той или другой форме и степени, но все-таки постоянно учитывались программы, разработанные при участии Гайдара, Чубайса, института Гайдара и всей этой команды. Август 1998 стал переломным моментом. Он определил конец гайдаровских либеральных реформ и периода трансформации экономики в сторону рынка. Начиная с августа 1998 года, в России произошел переход власти в руки спецслужб.

Первой парой были Примаков и Маслюков. КПРФ к этому времени приготовила весь пакет законов, программ, постановлений, в соответствии с которыми могла начинать осуществляться реставрация социализма. Это называлось усилением роли государства для наведения порядка, обозначалось как введение планового начала в хозяйственную жизнь, установление контроля над ценами, составление долгосрочных программ развития и т.д. Неважно, какие это были документы, важно, что они были изготовлены в Думе и Совете Федерации и частично приняты соответствующими постановлениями. Премьером же стал Примаков — человек из спецслужб, которому, судя по всему, были даны определенные директивы, что и как следует делать.

Вначале, правда, это все казалось незаметным. Многим очень понравилась стабильность, которую намеревался установить Примаков. Но после августа 1998 года в России произошли перемены, которые вряд ли можно назвать стихийными. Прежде всего прекратили свое существование т.н. “уполномоченные банки”, которые составляли основу системы коммерческих банков, деливших финансовую власть с Центробанком и игравших на политической сцене роль банков-олигархов. Власть оказалась перед выбором: или поддержать в соответствии с формулой об усилении экономической роли государства в хозяйственной жизни страны коммерческие банки, с помощью которых она на протяжении последних лет перекачивала деньги из сферы общественного производства и потребления в “президентский бюджет”. Или разорить в соответствии с либеральной формулой о банкротстве неконкурентноспособных. Власть выбрала второе. Она ничего не сделала для того, чтобы обеспечить проплату долгов населению через эти банки и чтобы сохранить их статус и их положение на рынке. Были ликвидированы практически все крупнейшие банки — СБС-Агро (Смоленский), Мост (Гусинский), Менатеп (Ходарковский), Инкомбанк (Виноградов), Онэксим-банк (Потанин, Прохоров и т.д.) и др., которые играли вместе с Центральным банком — фактически с властью — в ГКО и на этом обогатились, ибо участие банков в воровстве национальных ресурсов и финансовых средств через пирамиду ГКО было оплачено теми огромными доходами, которые они имели по установленным процентам. Теперь же их убрали с политической сцены как олигархов, претендующих на политическую власть, и одновременно как банкиров. Кроме этого была ликвидирована большая сеть средних и мелких коммерческих банков. В результате выжило лишь незначительное количество банков — как правило, хорошо контролируемых властью и Центробанком. Ручных банков. Лояльных банков. Среди них — Альфа-банк (Авен), Внешторгбанк (Тулин), Банк Москвы (Бородин) и др. Часть из них вовремя слили свои ценные бумаги, другие (Банк Москвы) были поддержаны властью.

Таким образом коммерческая часть банковской деятельности фактически была ликвидирована. Это первое. Подчеркну, впрочем, что я просто констатирую факт и не берусь ответить, случилось ли эта ликвидация одних и поддержка других стихийно или по предварительному сценарию. Но ведь очевидно вместе с тем, что правительство Примакова вполне могло поставить задачу сохранить коммерческую систему банков как необходимый элемент рыночной экономики. И тогда должны были бы последовать определенные действия, которых, однако, так и не последовало. Но могла быть поставлена и цель частично ликвидировать, а частично ослабить эту систему, не объявляя ни причин, побудивших к этому, ни того, что это делается целенаправленно. И то, что реально произошло, вполне укладывается именно в этот сценарий.

Второе. Сразу же после августа 1998 года в производственной сфере и в сфере услуг начались массовые банкротства и вымывание с рынка среднего и мелкого предпринимательства. В результате дефолта практически все коммерческие структуры (а они все работали в основном в долларе) были выкинуты с рынка после того, как доллар с 6 поднялся за несколько приемов до 24 рублей. И владельцы мелких и средних фирм, как и выкинутые на улицу банковские работники — т.е. нарождающийся “средний класс” — пополнили рынок труда, оказавшись без работы, без сбережений и без перспектив восстановиться и продолжить свое существование на предпринимательском поприще.

Правительство Примакова могло поставить перед собою задачу на ближайший год — восстановить этот сектор, помочь ему. Коль скоро на всех углах кричали о растущей роли государства в нашей смешанной экономике, о том, что государство должно вмешиваться, помогать, регулировать, планировать, стимулировать и т.д., тут ведь ему, казалось бы, и карты в руки: помочь ограбленным властью людям сохраниться на рынке и выйти из кризиса — пусть с потерями, но все-таки с перспективой выживания. Однако и этого сделано не было.

А чем государство могло помочь?

Существует множество видов государственной помощи: льготными кредитами, радикальным снятием налогового бремени, реструктуризацией либо списанием долгов и так далее. В руках у власти сосредоточено много инструментов, ни один из которых я вообще-то, в принципе, не поддерживаю, потому что считаю, что такое регулирование сродни регулированию гаишника у светофора: светофор исправно работает, а потом появляется гаишник, который начинает вносить собственные коррективы, и в результате десятиминутная “пробка” превращается в часовую. Но в критической ситуации дефолта, когда большое количество высоко стоящих во власти людей скопили на ГКО свои бешеные состояния, а едва нарождающийся средний класс был практически ликвидирован, такие меры были бы оправданны. И это было бы сделано, если бы в этой ситуации к власти пришли не спецслужбы со своими определенными целями и задачами, а реформаторы, заинтересованные в экономическом развитии страны и в преодолении кризиса — причем кризиса, искусственно созданного руками самой же власти, в результате чего произошло кардинальное перераспределение средств. Ведь собственность и финансы тех, кого выкинули с рынка, были кем-то получены, кто-то на этом очень хорошо обогатился. Средний класс был ликвидирован, а высший класс еще приумножил свое благосостояние, хотя существовали возможности (и, по крайней мере, могли быть проявлены хоть какие-то намерения и попытки в этом направлении) с помощью государства, а также посредством кредитов МВФ, которые тогда все еще нам давали, поддержать российское предпринимательство — не монопольное, не олигархическое, а мелкое и среднее. Но этого тоже сделано не было.

Таковы первые два прямых последствия организованного дефолта — ликвидация части коммерческой системы банков, централизация финансов в Центробанке, подконтрольность всех уцелевших банков центральному и ликвидация большей части малого российского бизнеса (как писали тогда, выжило примерно 20-30 %). Что это такое? Несомненно: централизация в руках властей собственности, власти и капитала.

Следующий постдефолтовский этап был связан с пробой Степашина на роль премьера и кандидата в преемники Ельцина. Опять спецслужбы. Но Степашин по каким-то причинам не подошел — то ли оказался слишком мягким, то ли не понял задач, перед ним поставленных. В результате перестановок он оказался во главе Счетной палаты — органа, который по своему статусу должен был контролировать расходование государственных финансовых средств. Основной функцией Счетной палаты был контроль за деятельностью Центробанка и Министерства финансов. Кармоков, возглавлявший Счетную палату с первого дня создания и до этого момента, худо-бедно, но осуществлял эту деятельность, постоянно направлял соответствующие “дела” в Думу, в Совет Федерации, в Прокуратуру, доводил информацию о нецелевом использовании бюджетных средств до общественности, а его заместитель Болдырев периодически ее озвучивал. Обвиняя Кармокова в заигрывани с коммунистами,, власть всячески блокировала прохождение этих дел. Но тем не менее работа по выявлению злоупотреблений в финансовой сфере все же и все те финансовые злоупотребления, которые осуществлялись через Центральный банк и Министерство финансов, отслеживались. Документы эти были, Кармоков их представлял. С заменой Кармокова на Степашина поток разоблачительных дел практически прекратился. Это означает, что спецслужбы взяли в свои руки контрольный институт, который, по функциям своим, должен был отслеживать “президентский бюджет”, траты на третьи нужды и т.д.

После того, как попробовали Степашина на премьера и отказали ему в этой роли, был избран человек уже чисто из КГБ — молодой, активный, со стопроцентно кагэбэшной карьерой — Владимир Путин. Таким образом спецслужбы получили президентскую власть и объявили в качестве главного направления реформ первого года укрепление вертикали государственной власти. Здесь нужно сразу сказать, что уже и в результате гайдаровского реформирования экономики, собственности и власти мы оказались в смешанной системе не только экономической, но и собственно системной. Это означает, что во главе страны оказались разгосударствленные, коммерциализированные, занятые предпринимательством правительство и власть. Та власть, которая существует у нас сейчас, декларативно выступает только от имени государства. Но фактически она несет в себе одновременно две функции — с одной стороны, государственную, а с другой, все наши государственные мужи заняты той или иной формой бизнеса. Военные торгуют оружием, практически все министры экономического блока, все вице-премьеры имеют свои экономические вотчины, где занимаются накоплением своего капитала. И это не потому, что они плохие. Просто таков системный принцип российской смешанной экономики переходного периода. Сама реформа была направлена на обеспечение симбиоза власти и бизнеса, и именно поэтому и произошло объединение государственной функции и коммерческой функции власти.

Заявление об укреплении вертикали государственной власти можно и должно было прочитать поэтому как заявление об укреплении власти разгосударствленной, коммерциализированной, имеющей свой частный коммерческий интерес. Отсюда ясно, почему Путину потребовалось ослаблять Совет Федерации (что было сделано в первую голову), создавать Конституционный совет и убирать из власти наиболее активных губернаторов. Потому что Совет Федерации — это конкурирующая структура власти, напрямую зависящая от избирателей и несущая ответственность на местах за экономическое и социальное положение в своих регионах. Поэтому необходимо было ослабить губернаторов как власть, отправить их подальше из Москвы и назначить представителей, подконтрольных и центральной власти, и — частично — самим губернаторам. И реформа Совета Федерации, на мой взгляд, — ослабление этой ветви власти. Это первая особенность заявленной реформы власти.

Второе — это создание в Государственной Думе партии “Единство”, которая обозначает себя как правительственная. Это партия, в основном состоящая из номенклатурных людей, в большинстве своем либо имеющих прямое отношение к спецслужбам, либо военных. Таким путем власть фактически установила свой контроль над законодательством.

Сделать подконтрольной Думу, ослабить Совет Федерации — вот первые два действия произведенной политической реформы. Третье же действие связано с захватом СМИ. Финансовые потоки подконтрольны, накопление промышленного капитала тоже подконтрольно, законодательная власть — ручная, исполнительная власть — прежняя и своя; подчинение СМИ естественно является следующим логическим шагом в этой цепочке. И история с НТВ — это наступление на свободу в этой сфере, потому что на свободу финансового капитала и промышленного капитала уже наступили.

Обратимся, наконец, и к Посланию президента, где сказано, что в первый год проведено все перечисленное (только все названо с положительным знаком) и укрепилась власть (что они в действительности и сделали — укрепили свою собственную власть). А дальше в этом Послании содержатся два пункта, прямым текстом говорящие, что, во-первых, время революций, реформ и радикальных изменений и преобразований закончено Это означает, что власть официально объявила окончание либерально-демократической реформы, начавшейся в 1991 и закончившейся в день, когда было объявлено Послание.

Окончание реформы, которой на самом деле и не было…

Да, настоящей либеральной реформы в России не было. Но тем не менее был исторический этап, который назывался этапом реформирования системы. Теперь же власть официально заявила, что система реформирована и нужно сохранять ее status quo. И это означает, что как не было в России настоящей либеральной реформы, так в обозримом будущем ее и не предвидится. В результате мы и сегодня имеем ту смешанную экономику, которая возникла на гайдаровском реформировании и которая, по моему разумению, настолько нежизнеспособна, что никаких возможностей для экономического роста, для развития страны, для преодоления хозяйственного и финансового кризиса у нас сегодня не существует. И все попытки, которые на протяжении ближайших лет будут делаться властью для поддержания этой ситуации в состоянии status quo, все действия правительства в этих условиях реальных успехов не принесут. Так что власть вынуждена будет делать следующие шаги лишь в сторону реставрации административной системы управления экономической жизнью.

Это вопреки тому, что написано в президентском Послании о либерализации?..

В отличие от Отто Лациса или Андрея Илларионова, которые назвали этот текст замечательным, я ничего нового там не увидела и не услышала, потому что все гайдаровские программы на уровне слов тоже были либеральными. Либеральная фразеология всегда присутствовала в официальной политике в полном объеме, и намерения проводить либерально-демократические реформы на протяжении последних лет объявлялись во всех программах. Так что с этой точки зрения Послание не несет в себе никакого нового элемента. Просто либеральная фразеология играет уже в чистом виде роль камуфляжной присказки — вроде той, что была прежде, когда везде и всюду говорилось, что мы строим коммунизм. И считаю я так потому, что Путин сам заявил о том, что не следует трогать собственность, не надо осуществлять ее передел. А это значит, что власть намеревается сохранять status quo с помощью тех собственников, которые уже есть. Но всем известно, что в рыночной экономике движущим фактором, источником развития и роста является именно постоянное перераспределение собственности — банкротство одних, переход собственности в другие руки, ликвидация предприятий, уход одних предприятий с рынка, появление там других, слияние предприятий, разделение крупных на более мелкие и т.д. и т.п. Движение собственности — это и есть показатель рыночной экономики.

Таким образом, оба заявления — о том, что реформы завершены, и о том, что движение собственности прекращается и мы начинаем жить в условиях стабильности, — и говорят о том, что, по логике экономической жизни, власть будет вынуждена предпринимать дальнейшие шаги по усилению административного элемента в хозяйственной жизни. И в конце концов она вынуждена будет прийти к тем основам экономической жизни, которые сформировались в результате длительного и мучительного процесса строительства социализма, когда на протяжении долгих десятилетий осуществлялся отбор средств и способов управления, форм существования экономической системы, которая обеспечивала бы каждому его маленькую долю, некоторую стабильность в обществе и воспроизводство — пусть на невысоком уровне, но все-таки воспроизводство — и экономический рост. Основной мой тезис и заключается в том, что в той системе собственности, в той системе экономических отношений, которые возникли, и в той правовой базе, которая была создана под реформирование, для обеспечения хозяйственного и экономического роста потребуется усиление административных мер. Таков мой прогноз.

Значит, если говорить о чисто экономической схеме, все это выразится в том, что будет происходить еще большее сращение государственной власти с крупными монополиями?

Да. Знакомый социалистический способ — когда были ВПК, АПК, когда все было по комплексам и когда была централизованно управляемая милитаризованная экономика, при которой ресурсы всего общества направлялись на создание военной индустрии, обеспечивавшей рабочими местами и заработной платой все население страны. Определят ли спецслужбы, что у нас опять военная индустрия, и новый виток перевооружения и участие в гонке вооружения опять станут основным направлением деятельности страны (и тогда средства, которые сейчас растекаются по всем каналам и утекают за границу, будут принудительно мобилизованы, конфискованы и направлены на военное строительство), либо эту мобилизационную функцию будут выполнять какие-то гражданские отрасли, я сказать не берусь. Не знаю, что будут стимулировать и формировать власти — группу А или группу Б, но, учитывая их ведомственную принадлежность, есть основания предположить, что это будет военная индустрия. Туда будут направляться ресурсы, там будут создаваться рабочие места. Естественно, цены будут фиксированными (никаких свободных цен на торговлю оружием в условиях смешанной российской экономики быть не может), так же как фиксированы цены на энергоносители, на сырье…Власти могут называть это свободными ценами, имея в виду, что кому-то разрешат делать надбавки к ценам, повышать их при торговле на западном рынке. Таким образом будет формироваться система, которая через некоторое время будет иметь самое отдаленное отношение к тому, что в учебниках по экономике называется “системой свободных цен”…

И наконец, государственные финансы. Откуда эта власть будет брать деньги? Та власть получала деньги через ГКО, через каналы внебюджетных фондов, всякого рода манипулирование бюджетными деньгами и через внешние займы…

Нефть?

Естественно. Неучтенная продажа нефти (неучтенная — для общественных финансов и для общественного бюджета) — один из источников наполнения “бюджета президентского”. Ну, а другие? Поэтому возникает вопрос, откуда еще власть будет брать деньги на новом этапе. В этом году проблема решалась так: бюджет был принят таким образом, что вся дополнительная часть доходов, которая должна была возникнуть в результате благоприятной экономической конъюнктуры и высоких цен на нефть, должна была поступить в “президентский бюджет”, в распоряжение власти. Так как еще не совсем ослабленный Парламент и Дума подняли по этому поводу шум и потребовали распределить эту часть денег, власть была вынуждена в этой ситуации пойти на публичное обсуждение, на что будут потрачены умышленно не учтенные в бюджете деньги.

Таков был бюджет 2001 года. В президентском Послании Путин напрямую сказал, что бюджет нужно разделить на две части. Теперь официально будут приниматься два бюджета: один — тот, через который будут распределяться средства на финансирование обычных бюджетных статей расходов, и другой — тот, который будет обеспечиваться за счет благоприятной экономической конъюнктуры и дополнительных источников, и распоряжаться которым будет правительство без контроля Государственной Думы. Думе будет предложено принимать или не принимать тот бюджет, который ей будет предоставляться, а второй станет легальной формой наполнения “президентского бюджета”, через который, как заявляет власть, будет осуществляться развитие страны, будут проводиться разного рода программы развития.

Таким образом, происходит новое административное распределение бюджетных средств на две части: одна — для общества, вторая — для власти. И “президентский бюджет”, который до сих пор был нелегальным, сохраняя в прежнем объеме нелегальные формы своего пополнения, еще берет на себя и легальную часть денег, которыми будет распоряжаться по собственному разумению. На что пойдут эти деньги? Оптимист, верящий декларациям власти, повторит: на развитие страны, стимулирование экономического роста и поддержку предпринимательства. Я же скажу: на содержание государственного коммерциализированного сектора экономики, получающего наиболее высокие прибыли для достижения тех целей, которые будет ставить перед собой власть. Выскажу предположение, что это будут имперские цели.

Таким образом, бюджет из криминально-президентского перейдет в государственно-имперский.

Криминально-государственно-имперский?

Не знаю. Не поручусь за то, что он останется криминальным. Почему я и говорю, что движение будет происходить в сторону централизации финансовых и всех остальных потоков, потому что спецслужбы не заинтересованы в криминальном добывании денег. Они хотят получать их легально, как получали их в период социализма, когда все средства были государственными, когда государство полностью контролировало каждый рубль, зарабатываемый в СССР, и само распоряжалось и разделяло средства по своему разумению: на группу А — много, на группу Б — чуть-чуть; властным структурам — больше, населению — по минимуму. Социалистическая логика ведет к тому, чтобы доля средств, полностью контролируемая государством, становилась больше, а доля средств, контролируемая общественностью и тратящаяся на общественные нужды, — меньше. Так что свободными цены останутся только на социальную сферу — образование, медицинское обслуживание и т.п.

Приходится признать, что жизнь развивается по сценарию, который Вы прописали еще два или три года назад, когда Вы говорили о неизбежности возвращения России к каким-то формам тоталитаризма. Вы даже говорили тогда, помнится, что в России может произойти что-то вроде заговора молодых генералов, которым надоела псевдокапиталистическая вакханалия и у которых происходящая в стране криминализация вызывает сопротивление; что среди военных и представителей спецслужб — людей, которые напрямую не завязаны в коммерциализации, а патриотические чувства которых задеты тем, что страна унижена и отодвинута назад, — может произойти сговор, и эти люди начнут забирать в руки власть и пытаться повернуть страну, уже учитывая все, что мы прошли. Может ли начаться “ползучая реставрация”, которую они проведут как своего рода спецоперацию?

Конечно. И начнут ее именно как борьбу с коррупцией, с криминалом.

У вас нет ощущения, что именно это и происходит?

Пока еще нет. Пока что они просто берут власть.

Но если ситуация определяется тем, что к власти пришли спецслужбы и, перепробовав многое, остановились на Путине, то ради чего они пришли? Какую цель поставили изначально? Ведь Путина считают все-таки человеком ельцинской семьи, а семья эта откровенно криминализована. Видимо, на пост президента выдвигали человека, который должен был бы продолжить ту же линию, укрепить те же позиции…

Нет, — человека, который гарантировано сохранит своим предшественникам жизнь, свободу и украденное, но одновременно человека, который будет проводить линию, которую я называю имперской.

Значит, был какой-то нажим на ельцинскую семью со стороны каких-то других сил?

Я думаю, что вообще не симпатиями Ельцина определялся выбор именно Путина. Он был выбран спецслужбами как наиболее подходящая фигура — молодой разведчик, полностью управляемый…

Значит, существует все-таки какой-то теневой кабинет?

Вне всякого сомнения. И существует стратегия — какая, сказать не могу. Точно знаю, что это не либеральная стратегия и не интеграция в Европу и Америку, не открытие страны для мира и не ориентация на принципы, по которым богател Запад. Но могу предположить, что это тот самобытный вариант удовлетворения имперских амбиций, который характеризуется такими словами, как “национальная гордость”, “величие”, “интересы России”. И здесь очень четко просматривается апелляция к народу, к толпе. Пенсионерам повышается пенсия, а интеллигенция, которая еще что-то может говорить, ставится в условия выбора: хочешь быть богат и на месте, иди в услужение; нет — или уезжай, или замолкай. И та провокация, которая сейчас происходит с НТВ (а это именно провокация), показывает, что власть начинает игнорировать, обесценивать ту часть населения, которая называется интеллигенцией. Она опять превратится в прослойку, три четверти ее будут служить режиму и восхвалять власть, а оставшейся части дадут возможность уехать или просто перекроют воздух. К тому же, как мы знаем, при всех наших системах голос интеллигенции никак не воспринимается народом, он уходит в никуда. Как никто не слушал диссидентов, так и сегодня ситуация та же.

Итак, с одной стороны — совершается попытка играть на народ (“Мы с народом решили, что нам нужен этот гимн и этот флаг” — кстати, восстановление символики и было одним из знаковых шагов в сторону реставрации). С другой, — полное игнорирование интеллигенции. Это коммунисты боялись слова, боялись недовольства народа, потому так и возились с диссидентами, досконально выясняя, кто и что сказал. За прошедший период и страх слова, и страх народного возмущения совершенно пропал у власть имущих. Они дали возможность выговариваться всем, кому угодно, и все годы не снимали “Кукол” или “Итогов”, показывая, что им это безразлично. По принципу: “А Васька слушает — да ест”. Прямые разоблачения, доказательства коррупции, если не обращать на них внимания, оказались ровно ничего не значащими. И еще в одном они убедились: люди, прошедшие всю историю лагерей, физического уничтожения, всю сталинскую мясорубку, всю брежневскую борьбу с инакомыслием, не знают ничего более важного, чем чисто физическое выживание. Что русский народ абсолютно управляем и более важных целей, чем наличие работы и еды для детей, для него не существует. Так что власть хорошо знает, что ей не грозят ни народные бунты, ни слово, ни демократическое движение. Последнее они разложили и уничтожили в зародыше. Едва оно стало формироваться, как туда немедленно были направлены люди из тех же самых спецслужб, которые его разделяли, растворяли, компрометировали и дискредитировали.

Кстати, колоссальную роль в ликвидации демократического движения сыграли опять же “Выбор России”, Гайдар и вся его команда. Было общенациональное демократическое движение “Демократическая Россия”, потом появился “Выбор России”, и туда перешли все люди, ждавшие реформ и желавшие быть поближе к власти. “Демроссия” стала тощей и незначительной, ее лидеров тоже стали не пускать, дискредитировать и компрометировать. Некоторых сильных людей типа о. Глеба Якунина или С.Ковалева взяли во власть, вышибив таким образом из потенциальных народных трибунов. В результате лидеры становились все мельче и мельче, а сама “Демроссия” стала делиться на еще более мелкие группы, в конце концов объединившиеся в “Союз правых сил”, который превратился в конформистский отряд власти спецслужб. Эту функцию “правые” теперь и несут. Они очень хотят оставаться во власти и работают на эту власть. Против чего-то они, конечно, протестуют, создавая видимость оппозиции. Но на самом деле осколок демократического движения, который институциализирован в “Союзе правых сил”, к демократическому движению уже не имеет никакого отношения…

Лариса Ивановна, позвольте в заключение попросить Вас представить себе такую абсолютно виртуальную ситуацию: что-то произошло, исчезло нынешнее правительство, не осталось никаких спецслужб, а Вас поставили премьер-министром, обеспечив полную юридическую и экономическую поддержку. Что бы вы сделали?

Думаю, что кто бы ни пришел сегодня к власти, из той ситуации, в которой оказалась Россия к началу нового столетия, положительного выхода нет. И все же, если бы такая задача передо мной встала, я предложила бы следующее: максимальный 30% налог на доходы, полное отстранение чиновничества от бизнеса (никаких разрешений — регистрация заявительным путем, через сберкассу), полная свобода купли-продажи собственности по рыночным ценам — на открытом рынке, как семечки продают; юридическая ликвидация всех монопольных финансово-промышленных образований и законодательно закрепленный запрет на участие государственных чиновников и членов их семей в предпринимательстве, как и запрещение для них владеть крупной собственностью (если ты государев человек, живи на государственную зарплату, и никаких коммерческих доходов!). Но все это — фактически революционные, системные изменения. К тому же это была бы новая реформа в гораздо худших условиях, чем она была возможна в 1992 году. Не говоря уж о том, что и вообще весь этот сценарий — чистая виртуальность. Поэтому обнадеживающих перспектив у страны на ближайшее десятилетие, с моей точки зрения, скорее всего просто не существует...