ИНТЕЛРОС > №148, 2011 > «На морали стоит социальный мир…»

Андрей Зубов
«На морали стоит социальный мир…»


16 октября 2011

Из статьи А. Зубова  «Опыт метанойи»

1

[...] Когда­то, без малого полтора тысячелетия назад, один муж, возлюбивший пустыню более епископской кафедры Ниневийской, написал: «Никого не обличай в каком бы то ни было проступке, но себя почитай во всем ответственным и виновным в прегрешении»[1]. И слова эти — не просто нравственный прием, они — утверждение безусловной истины, заключающейся в том, что каждый действительно ответственен за все, и тем более за то, что он знает, переживает, от чего страдает. Если мне неизвестны или совершенно безразличны прошлые моменты российской истории, слава и слезы моей страны, то я не имею с родом моим ни чести, ни ответственности. Я — Иван, не помнящий родства. Но если обгорелые трубы печей разоренных нацистами белорусских деревень, Узмень близ Самолвы, Владимирский собор Херсонеса Таврического, если строка из «Бородина» и Седьмая симфония Шостаковича сжимают спазмом гортань и заставляют холодеть ладони, — то тогда дела отцов моих пребывают во мне и я отвечаю за них, как за свои собственные. А если точно — они и есть мои собственные дела. И за что­то в них я должен смиренно и радостно благодарить Творца, а за что­то горько раскаиваться.

Когда, стоя на исповеди у аналоя, говоришь о соседе, жене или начальнике как об источнике твоих бед, то тем самым ты обессмысливаешь и хулишь таинство, ни на йоту не приближаясь к освобождению от греха. Когда, переживая историю отечества, полагаешь, что кто­то иной, не ты сам, виновен в его бедах, то этой самой мыслью продолжаешь разрушение России.

[…] И потому так убедительны слова Сергея Аверинцева о «собственном бытии» и «личном подвиге», о том, что введение «третьего лица» портит оценку и превращает покаянный самоанализ души в «уныло агрессивное морализаторство». […] Очень часто беда, проступок отца, брата, друга, иными словами — «ближнего», является причиной нашего самодовольства или успокоения в законности собственного несовершенства. Мне такого рода помыслы очень знакомы. Именно в них заключена фарисейская гордыня, о которой пишет С. Аверинцев. «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь!» (Лк 18:11). Но если бы этот «учитель Израиля» не противопоставил себя сборщику податей, но взмолился в сердце: «Господи, вот, из­за моей лености, лицемерия, равнодушия есть в Израиле люди, не помнящие закона Твоего, и мытарь этот свидетельствует мне, напоминает мне, как я недостоин того почтения, которое оказывают мне люди, ибо если я действительно был бы учителем народа, а не только считался им, то не позорил бы народ наш имя Твое Святое, лихоимством, блудом, насилием!» Скажи так фарисей, и он оказался бы героем совсем иной притчи.

Для С. Аверинцева «совершенно невыносим пассаж, посвященный частной жизни Александра II». Невыносим он и для меня, — и причины тому лишь по видимости различны. С. Аверинцев переживает в государе Александре Николаевиче другого частного человека, в интимную жизнь которого вторгается хам, указующий перстом на ее несовершенства и как бы говорящий при этом: «Благодарю Тебя, Боже, что я не такой, как этот Александр II». Такое вторжение, согласен, для жентлемана есть свинство, а для христианина к тому же и немалый грех. Но для меня двоеженство и спиритизм императора невыносимы потому, что это тяжкая болезнь одного из членов того тела, к которому принадлежащим ощущаю я и себя. Писать обо всем этом было мне и стыдно и мучительно, а не писать невозможно. Невозможно потому, что его болезнь и моя болезнь связаны воедино одним телом нашего народа. Я ни в малой степени не сужу человека Александра Николаевича и искренне надеюсь, что Господь привел его ко спасению Ему одному ведомыми путями. Но я также не могу забыть и на минуту той простой истины, что «страдает ли один член, страдают с ним все члены;славится ли один член, с ним радуются все члены» (I Кор 12:26).

Мне совершенно ясно, что грех Александра II — это и мой грех. Мой он потому, что я явственно ощущаю на себе его последствия и мучаюсь ими. Мой грех этот также и потому, что, выправляя себя через таинство метанойи — изменения ума, я искупаю, смываю последствия той и семейной и национальной трагедии, что свершалась в Зимнем дворце в годы Великих реформ, Балканской войны и разгула народовольцев. Я смываю ее для себя и потому — для того народа и страны, членом которых безусловно себя сознаю.

«Я не думаю отрицать связь... между строем личной жизни предстоятелей христианского общества, да и простых христиан... и политическими катаклизмами», — говорит Сергей Аверинцев. Но ведь эта, действительно очевидная и всегда прекрасно сознаваемая связь, и далеко не только среди одних христиан, но и среди всех исповеданий, языков и культур, связь эта побуждает нас «нести бремена друг друга», заставляет не замыкаться в солипсической сфере личного стояния пред своим Богом, но мучиться, страдать, искупать собою дело ближнего, которое вполне и до конца есть и твое дело, твой грех, твоя слава. А можно ли каяться в грехе не сознаваемом? И я уверен, что для совести Сергея Аверинцева «невыносимость» пассажа об Александре II в действительности в том, что и он ощущает свою сопричастность его беде, и мучается ею, как своей собственной. Может ли быть иначе?

«Ты должен действовать, имея в виду целокупность мира. Что делает лучший, то и другие люди; какой он выполняет устав, такому следует и народ» (Бхагавадгита 3, 20 – 21). В этих словах священнейшего индийского текста заключен все тот же смысл; «lokasamgraha» — целокупность мира — истина столь бесспорная, что на ней в сущности строится вся политическая наука, все право и, даже, система налогообложения. «Не вести ли, яко грех людьский на князи и княжеский грех на люди нападает?» — вопрошал в послании от 23 июня 1378 года святитель Киприан Киевский и Московский преподобного Сергия и его брата Стефана. «И за немногих приходят бедствия на целый народ, и за злодеяния одного вкушают плоды его многие, — объяснял страдающим от голода и засухи обывателям Кесарии Каппадокийской св. Василий Великий. И далее прояснял свою мысль ветхозаветными примерами: Ахар учинил святотатство, и побит был весь полк. Еще Замврий блудодействовал с Мадианитянкою, и Израиль понес наказание».

Конечно, можно и в отношении автора Пятикнижия и использовавшего его образы гомилевта сказать, что «для сердца это морализаторство оскорбительно; ну, а для ума — для ума уж чересчур простовато». Но стоит ли спорить с тем очевидным фактом, что истина всегда немного простовата. Это мы, стараясь подменить Божью Правду нашей, самоизмышленной правдой, безмерно усложняем собственное понимание мира, вычерчивая все новые эпициклы и возводя бесчисленные сеннаарские башни.

Да и столь хорошо известный Сергею Аверинцеву Херонейский мудрец сказал как­то в трактате с характерным названием «Почему Божество медлит с воздаянием»: «Род исходит из единого истока, проникнут некой силой и общностью, и порожденное в нем не обособляется от породившего, как изделие от рук изготовителя»[2].

И ведь именно этой, всем известной и всеми переживаемой взаимо­связанностью и взаимозависимостью, этой «плиромой» рода человеческого «воспользовался» Спаситель, своим вочеловеченьем открывая путь спасения всем нам. Если не было бы плиромы, наследования отеческого греха, не было бы ни нужды во Христе, ни пользы от Его свершения.

В том­то и беда наших «национальных триумфалистов», как точно наименовал их Сергей Аверинцев, что, разделяя всех людей на своих и чужих, «православных»  и «врагов православия», они рвут в себе естественное человеческое ощущение всеобщности нашего рода, полагающей необходимую предпосылку делу Христову. Считая себя защитниками православия, они в действительности становятся злейшими любых коммунистов, иудеев и масонов врагами Христа, «спасителя всех человеков» (I Тим 4:10).

Но тогда, когда мы, глубоко и верно переживая уникальность собственной личности, в «деликатной категории грамматического лица», истончаем, а то и вовсе рвем взаимоответственную связь с теми, кого Сам Творец сделал нашими ближними через культуру, язык, кровь, род, мы наизнанку, но повторяем заблуждение «национал­триумфалистов». «Что Бог соединил, того человек да не разделяет».

«Должен сознаться, что не могу представить себе в наше время таких всенародных актов выбора и связываю свое упование для России... с другим понятием..., понятием “остатка” народа Божия... Бог знает души, оставшиеся Ему верными в каждом народе», — говорит Сергей Аверинцев. Безусловно, Бог знает все. Но нам, в связи с противопоставлением «остатка» и целого всегда должно твердо понимать, что «остаток» существует не сам по себе и не сам для себя, но в больном целом и для этого целого. «Если бы Господь Саваоф не оставил нам небольшого остатка, то мы были бы то же, что Содом, уподобились бы Гоморре» (Ис 1:9). «Остаток» оставлен всему народу — «нам». И действительно, разве не о том говорит вся история израильского народа? В начале все потомки Авраама, весь Израиль, потом — колено Иудино, после в этом колене — род Давидов. Сужаясь до острия иглы, до тех нескольких тысяч из многомиллионного народа, которые «не приклонили колена пред Ваалом», остаток реализует себя в одной Деве Марии, чтобы через добровольно принятого Ею во чрево открылся путь спасения и всем израильтянам, и тем, ради кого сам народ обетованный стал «остатком», — был избран «в удел». Во Христе и через Христа «остаток» Израиля стал «спасителем всех человеков».

Безусловно, не все в народе русском переживут вхождение в тело Христово как свою вожделенную цель жизни, ясно также, что не каждый христианин готов и может принять в себя полноту отечественного бытия в силу своего образования, воспитания, духовного склада. Но нет сомнения, что если тебе открылись трагизм и величье родного племени, ты должен пережить с ним его падения и взлеты, ибо они — твои. И для того оставляет Господь верных ему в каждом народе, чтобы они стали скорбящей волей всего народа, чтобы их метанойя помогла изменить ум целого, чтобы они, «остаток», стали топливом того огня, который нудную череду годов переплавляет в Священную Историю.

 

2

[…] Что же это за грехи, которые, заставляя страдать наши души, искажая пути народа, настойчиво требуют раскаяния в них? Сергея Аверинцева возмущает их заземленность, «бескрылость».

«По уверениям А. Зубова, православные и национальные ценности были проданы “за буханкуржаного хлеба и за фунт масла по полтине”, “за одну снедь”. С этим даже неудобно спорить. Честное слово, отец лжи не так прост».

Спорить действительно тут не о чем, тем более, что вся первая часть «Путей», быть может, даже с излишней для тонкого вкуса подробностью, говорит о помысле гордыни, зародившемся, вернее, принятом высшим слоем русского общества. […] Самовольная автокефалия и вырванное силой патриаршество явились проявлениями, плодами принятия помысла «Светлой Росии» (так, с одним «с» писали в XVI веке). И лишь через несколько столетий разрушительная работа греха достигла грубых материальных уровней «снеди». Как и в случае с отдельным человеком, Господь попустил тут «высокому» греху гордости и тщеславия проявиться в постыдно зримых видах грехов телесных — блуда, присваивания чужого, убийства, лжесвидетельства и попрания клятвы. Эти низкие грехи иногда отрезвляют гордеца, и перед ним в обратной перспективе выстраивается весь путь его падения, начиная с первых сочетаний ума с помыслами гордыни. Такое осознание приводит к изменению ума, а отсюда и внешнего поведения, результатом чего является освобождение от уз отца лжи. Если же, извалявшись в собственных нечистотах, мы продолжаем утверждать, что в нашем зловонье повинны «враги правословия», — то мы безусловно находимся в прелести. Великая Российская революция с шокирующей наглядностью обнажила бездну духовного одичания русского народа, когда дешевый хлеб и даром взятая помещичья земля, животный страх смерти от немецкой гранаты, желание отомстить изменившей жене, а то и просто желание бабы пеленой застлали глаза и парализовали ум, толкнув миллионы и миллионы моих соотечественников на неслыханные злодеяния над себе подобными «православными русичами». О забвении церковных устоев в тот страшный год может свидетельствовать сухой факт электоральной статистики. На выборах во Всероссийское учредительное собрание за листы партий, объявивших себя «православными», типа «Веры и Отечества» архиепископа Сергия Нижегородского, было подано в общей сложности по России 155 тыс. голосов и еще 54 тыс. за листы старообрядцев. В России, где «по паспорту» православного исповеданья придерживалось около 90 млн совершеннолетних обоего пола, за христианские партии и блоки проголосовало лишь 0,2% из них.

Но такая всеобщая апостасия была вызвана не мифологическим сознанием патриархального мужика и не его атавистической боязнью германской военной техники, и уж точно не тем, что война казалась ненужной, а умами «крестьян в шинелях» овладели «вдруг» горделивые желания «по­своему переписать историю и посмотреть на прошлое отечества сверху вниз», о чем пишет Аверинцев, — но отход от веры и церкви в смутные месяцы 17­го года был только зримым проявлением давнего равнодушия к сотериологическим целям бытия, равнодушия, сначала обозначившегося горделивым парением ума высшего сословия, а после все более одебелеваю­щего, оплотняющегося и захватывающего «простую чадь», для которой, в силу тогдашней ее малой образованности, та же по сути гордыня обозначилась в «простоватых» формах презрения к божественному закону в повседневном быту. Ведь любое нарушение божественного закона, если не сопровождается оно мучительным сознанием своей слабости и плохости, есть люцеферическое восстание на Бога.

Соглашаюсь, когда обвиняют меня в морализаторстве. Но что поделаешь, если на морали, нравственности стоит социальный мир, ибо нравственность не что иное, как проявление в сфере человеческих отношений всеобщего божественного порядка, который в большинстве языков даже не имеет понятийного разделения на человеческий и «вселенский» уровни. Ведийской ритой и индуистской дхармой, иранской ашей, китайским Дао, египетским Ма­ат и, наконец, греческим «космос» обозначаются и сумма нравственных парадигм, и мировой порядок, пути планет, разливы рек, смена времен года. Стоит ли добавлять, что оба уровня всегда мыслятся взаимосвязанными, и засуха или нашествие саранчи в результате нарушения нравственного закона считается делом само собой разумеющимся и в Поднебесной времен императора У­ди, и в Египте Первого переходного периода, и в Риме правления Домициана, когда инцест принципса, по общему убеждению, вызвал чуму в Эфесе.

«Под громким вращением общественных колес таится неслышное движение нравственной пружины, от которой зависит все», — точно указывал Иван Киреевский.

А потому возможно ли вообще суждение о мире без моральной оценки? Вот ведь и сам С. Аверинцев, размышляя о «Путях России», тоже выносит мне («третьему лицу») не что иное, как своего рода моральный вердикт. И это — в порядке вещей; весь вопрос только в правильности или неправильности наших суждений.

Понятно, что нарушение нравственного закона происходит не только — и даже не столько — в грубо материальной, сколько в ментально­сердечной области. Склонение к земному благоденствию как к самоценности, даже не приводящее немедленно к обжорству, пьянству и свальному греху, — вот корень неправильного, а­дхармического, хаотического существования. Рано или поздно оно приведет и к телесным непотребствам, но не в них беззаконие начинается. Эвдемонизм, как не раз — и, мне кажется, достаточно ясно — я определяю в «Путях России», — это именно склонение ума к земному, поклонение тому, кто обещал Христу в пустыне «власть над всеми царствами вселенной и славу их» (Лк 4:6). Гедонизм — следствие эвдемонизма, и следствие необязательное. Потому­то это последнее понятие я старался не употреблять.

А что до эвдемонизма, то он действительно правит сегодня бал и в Боснии, и в Карабахе, именно он толкал народовольца на убийство и себя и жертвы. Эвдемонизм — это типично человеческое проявление гордыни, когда психическая сфера нераздельна с областью соматической, телесной. Народоволец шел на смерть ради построения рая на земле. Это ли не одержание эвдемонической идеей? Боснийский мусульманин или серб, армянский или азербайджанский боевик готовы души свои положить во имя процветания этнической родины, родовой своей общины, не останавливаясь при этом даже перед использованием собственной веры в качестве идеологического оружия. В обоих случаях — и в Югославии, и в Закавказье — ислам и христианство оказались для одержимых этнопаранойей людей только средством социальной мобилизации. Предельные цели этой мобилизации не имеют ничего общего с предельными целями тех религий, символы которых начертаны на знаменах, вводя в заблуждение простаков­политологов. Цели же вполне эвдемоничны: безраздельное властвование над землей, изгнание или подчинение иноверцев, захват и удержание их собственности. «Высокая» бесовская гордыня и грубо материальный грех сплетаются тут до полной неразделимости, что очень характерно для эвдемонии вообще. […]

 

4

[…] Сергей Аверинцев восхищается антисталинской борьбой генерала Власова и ожиданьями «тети Нюши». А для меня, сына и внука русских офицеров, нет большего позора, чем измена Власова и поступок генерала Краснова, благословившего казачество русской эмиграции на службу в частях СС. Именно такое согласие на войну с отечеством на стороне нацистов, ни на мгновение не дававших повода считать себя освободителями России, но только ее безжалостными поработителями и бесчеловечными мародерами, — полнейшее проявление нашей падшести. И если бы не было кроме них в русском народе генералов Карбышевых и Деникиных, отвергнувших все соблазны нацистов, то не было бы уже России, и право же не стоило бы и «мараль пущать».

Я не ведаю, и не смею фантазировать по поводу материала той пружины, которая вывела генерал­лейтенанта Карбышева под струи лагерных брандспойтов, но я верно знаю, что в душе другого русского генерала, героя кровавых галицийских полей Антона Деникина, вертикаль веры и долга властно подчинила себе горизонталь земных расчетов, примитивную логику, объявляющую любого врага твоего врага твоим другом. И в этой его победе над собой я радостно ощущаю и толику своей победы, как в измене Власова — бездну своего предательства.

 

5

Да, меняются времена и экономические формации. Когда­то люди не знали электричества и паровой машины, пахали на волах и лошадках и убивали себе подобных пращным камнем, а не «тепловым оружием». В этой смене приемов земной жизни, по­видимому, имеется своя логика, свой закон. Но он и в малой степени не отрицает той Логики и того Закона, которыми радовалась Премудрость при создании мира и которые были явлены людям в качестве божественной нормы земного их устроения. «Христос вчера, и сегодня, и во веки Тот же» (Евр 13: 8). Нравственное основание бытия неизменно. Путь в горняя навсегда открыт для употребляющих усилие «войти в Него».

[…] Как в прошлом сами страдания и падения наши Промысл употреблял на нашу же пользу, вразумляя, научая, укрепляя народ молодой, своенравный, прелюбодейный и жестоковыйный, так и нынешнее не может не послужить нам на пользу. Было бы только изменение ума, произошло бы таинство метанойи.

1994, № 3 (81) 

 



[1]     Преп. Исаак Сирин. Слово 3.

 

[2]     Плутарх. Моралии. Ст. 559.


Вернуться назад