ИНТЕЛРОС > №2, 2020 > Общество в свете пандемии

Екатерина Шульман
Общество в свете пандемии


26 июля 2020

 

cou_03_20_schulmann_website.jpg

«Пандемия сделала более выпуклой проблему невидимого и неоплачиваемого обслуживающего труда, в основном выполняемого женщинами». Фото из серии «У себя дома», март 2020 г.

Повышение ценности человеческой жизни, усиление полномочий медицинских служб, медикализация повседневной жизни, рост этатизма: вызванный пандемией кризис не породил эти процессы, но стал для них катализатором, ускоряя происходящие в обществе трансформации.

Екатерина Шульман
Доцент Московской высшей школы экономических и социальных наук (Шанинка(link is external)), ассоциированный участник российской и евразийской программы Королевского института международных отношений Чатем-Хаус(link is external) (Лондон, Соединенное Королевство)

О по­след­стви­ях пан­де­мии го­во­рить еще очень ра­но. Однако важно понимать, что внешние факторы и чрезвычайные ситуации не приносят в социальное пространство ничего нового — они лишь усиливают те тенденции, которые развивались до этого. Общества, системы управления, корпорации и граждане реагируют на происходящее, исходя из того набора инструментов, которым располагали до чрезвычайной ситуации. В этом смысл известной мудрости о генералах, всегда готовящихся  к прошедшей войне. В некотором смысле все мы, индивидуально и коллективно, такие генералы. 

Кризис показал, что правительства стран мира больше не могут позволить себе пустить инфекционный процесс на самотек, для своего политического выживания они должны продемонстрировать, что делают все, чтобы люди не умирали. 

В прошлом довольно легко было представить, как ситуация с похожим заболеванием рассматривается как обычный сезонный всплеск, который заберет положенные ему жертвы с неизбежностью стихийного бедствия. Но при новых этических нормах такая логика перестает быть возможной из-за повышения цены человеческой жизни.

Примат ценности человеческой жизни

Когда люди XX века смирялись с ограничением свободы, оправданием были большие цели: победа над врагом, строительство грандиозного объекта, грядущий золотой век. Люди XXI века готовы терпеть и ограничивать себя не ради того, чтобы пострадать сейчас, а потом увидеть светлое будущее, а ради того, чтобы не пострадал никто или чтобы жертвы были минимальными. Те неудобства, которые мы терпим, и те ограничения, которые многим кажутся признаком какой-то повышенной государственной свирепости, на самом деле суть выразительное проявление того, как выглядит культ безопасности на практике. 

Человеческая жизнь стала настолько дорога, что никакое правительство в мире не может себе позволить человеческие потери, если общество считает, что их можно было бы предотвратить. При этом и демократические, и авторитарные государства действуют довольно схоже в части введения ограничительных мер, хотя весьма различно в том, что касается мер поддержки. Современная экономика — это экономика услуг, а не ресурсов. Следовательно, сбережение людей — производителей и потребителей услуг — экономически целесообразно, каким бы убыточным это не казалось в краткосрочной перспективе.

Гуманистическая культура, как оказалось, жертвует свободой ради сохранения того обобщенно понимаемого здоровья, которое является относительно новой социальной ценностью. Нынешнее понимание этого понятия подготовлено такими разнородными, казалось бы, процессами предыдущих десятилетий, как рост средней продолжительности жизни, успехи медицины, культ здорового образа жизни и сетевая культура, побуждающая людей демонстрировать, как они выглядят и насколько социально престижные занятия могут себе позволить.

Медикализация повседневности

Две стороны понимания «безопасности» — как «выживания» и как «сохранения здоровья», в которое входит понятие «качества жизни», — подводят нас ко второй значимой тенденции: медикализации повседневности. Термин «медикализация», использующийся сейчас для описания проникновения медицинских терминов и практик в те области, которые раньше не считались сферой медицины, могут начать применять к политическим процессам и управленческим практикам. Международное сообщество может счесть, что борьба с болезнями требует такого же уровня координации, как и борьба с терроризмом. 

Медицинские знания (и легко распространяющиеся наукообразные ложные представления, паразитирующие на том же тренде) становятся частью общего знания и элементами бытового языка. Например, уже очевидно, что наряду с рамками металлоискателей в публичных местах появятся рамки аппаратов для измерения температуры. Мы будем с удивлением вспоминать о том времени, когда человек сам решал, идти ли ему на работу или нет, вызывать врача или нет. Возможно, что люди с повышенной температурой будут просто принудительно подвергаться той форме домашнего ареста, под которой совсем недавно находились все мы.

Другая сторона медикализации повседневной жизни  —  секьюритизация медицины, то есть приобретение медицинскими службами силовых полномочий. Сейчас это видно по тому влиянию, в том числе и политическому, которое получили во многих странах санитарные и надзорные здравоохранительные службы. Этот процесс идет не только на уровне национальных государств, но и глобально: политическая значимость ВОЗ видна не только по числу стран, выполняющих ее эпидемиологические рекомендации, но и по остроте политического сопротивления этим рекомендациям и этому влиянию.

В ближайшем будущем человечеству, очевидно, предстоит разработать некий общий набор правил и ограничений, делающих возможным возобновление международного сообщения, авиаперелетов и путешествий. Наднациональный орган, вырабатывающий такие рекомендации и следящий за их исполнением, если он возникнет, станет значимым актором международных отношений.

Разделенный опыт

Парадоксально, что мир, за­крывшийся и вер­нувшийся к со­сто­я­нию XIX ве­ка, ко­гда лю­ди по­чти не вы­ез­жа­ли из сво­е­го есте­ствен­но­го аре­а­ла оби­та­ния, одновременно ни­ко­гда не был столь еди­ным — он бук­валь­но жи­вет од­ной те­мой. Об­щее бед­ствие объ­еди­ня­ет, и мы ви­дим, как кол­лек­тив­ный ра­зум че­ло­ве­че­ства бьет­ся над од­ной-един­ствен­ной про­бле­мой. Та­ко­го не бы­ло, пожалуй, со времён «атомной гонки», но сейчас за происходящим следит и в нем заинтересовано гораздо большее количество людей. 

Именно в такие минуты создаются те союзы, которые потом будут определять лицо мира —  как после Первой мировой войны, и как после Второй. Кто будет в этой новой лиге победителей? Кто будет среди условных новых членов антивирусного Совбеза? Пока мы этого не знаем. 

Но мы можем предположить, что развитые страны могут встать перед необходимостью в большей степени брать на себя ответственность за системы здравоохранения стран более бедных: иначе они становятся источником возобновляющихся волн тех болезней, с которыми развитые страны уже справились. Весь эффект болезненного и затратного карантина может быть разрушен, если в стране, имеющей с вами сообщение, началась новая вспышка или у государства нет сил справиться со старой.  

То, что сейчас происходит, называется «разделенный опыт», то есть опыт, который разделяется многими людьми одновременно. 11 сентября было таким предыдущим разделенным опытом. 

После того дня появились новые спецслужбы с новыми полномочиями, начали разрабатываться и внедряться новые практики надзора. То, что мы сейчас видим — камеры в публичных местах, распознавание лиц и прослушивание разговоров как законодательная практика — началось именно тогда. Наши повседневные практики, в частности то, как мы летаем и как нас осматривают — и мы считаем это нормальным, — также возникли после 11 сентября.

Больше прозрачности, меньше свободы

Мы видим, как многие государства пользуются обстоятельствами эпидемии, чтобы законодательно расширить собственные полномочия, прежде всего в сфере надзора и использования данных граждан. Но мы также видим, как чрезвычайные обстоятельства оправдывают и легитимизируют в глазах обществ слежку и контроль — в том числе в демократиях. Очевидно, эпидемия подтолкнет тот процесс, который шел и до этого — эрозию приватности, всеобщую прозрачность. Но в демократиях прозрачность гражданина перед надзирающим государством и корпорациями будет несколько уравновешена прозрачностью самого властного механизма и инструментами гражданского контроля. В недемократиях «неравенство данных» между обществом и административной машиной будет так же велико, как вообще неравенство сил между ними.

Этатизму способствует всё в эпидемии: и экономический кризис, в котором государственные бюджеты имеют преимущество стабильности, а бюджетные предприятия и учреждения становятся едва ли не единственным платежеспособным работодателем. И масштабная экономическая помощь в странах первого мира, делающая «большое правительство» всеобщим благодетелем, и перспектива введения элементов универсального гражданского дохода, способная в будущем превратить трудящихся налогоплательщиков в получателей разнообразных пенсий.

Невидимый труд

Миллионы людей, принудительно переведенные на работу из дома, довольно быстро осознают, что все формы удаленной работы  чрезвычайно выгодны работодателю, но не работнику. Работодатель экономит на всем: он работника не обогревает, не кормит, не убирает за ним, не оплачивает помещение, в котором он находится, даже не обеспечивает его техникой и никак не поддерживает его рабочее место.

Нет никакой границы между рабочим временем и нерабочим, между рабочим пространством и жилым. Это способствует эрозии трудовых прав и завоеваний социального и профсоюзного движения XIX-XX веков, возвращая нас на новом техническом уровне в ситуацию предыдущей промышленной революции, когда отношения работника и работодателя почти никак не регулировались законодательно, труд во многом был надомным, а оплата — сдельной. 

Одновременно ситуация, в которой на работающих легла обязанность обеспечивать те сервисные функции, которые для них раньше выполняла городская среда, в том числе и присмотр и уход за детьми и стариками, готовку и уборку, сделала более выпуклой проблему так называемого «второго ВВП», невидимого и неоплачиваемого обслуживающего труда, в основном выполняемого женщинами. В этом свете размышления над возможными формами оплаты этих видов занятости становятся менее гипотетическими.   

По итогам больших катастроф глобальная система отношений всегда перестраивалась. После Первой мировой войны появилась Лига наций, после Второй мировой войны — Организация Объединенных Наций. Человечество объединялось, получив разделенный опыт, и вырабатывало для себя новые инструменты, новые механизмы взаимодействия. Вполне вероятно, что нечто подобное произойдет и сейчас. 

В от­ли­чие от дру­гих об­щих бед, ко­то­рые че­ло­ве­че­ство уже пе­ре­жи­ва­ло, пан­де­мия ко­ро­на­ви­ру­са не име­ет вра­га с че­ло­ве­че­ским ли­цом. Нам неко­го и неза­чем нена­ви­деть, мож­но толь­ко де­лить­ся опы­том и по­мо­гать друг дру­гу.


Вернуться назад