Реза Негарестани
Руководитель, программа по критической философии,
Новый центр исследований и практики (Сиэтл, США).
Адрес: 4739 University Way NE #1320, WA 98105 Seattle, USA.
E-mail: reza.negarestani@thenewcentre.org

 

Статья посвящена обоснованию проекта ингуманизма как практического развития просвещенного гуманизма. Автор последовательно отстраивает свой проект от антигуманизма, современного гуманизма и так называемого китч-марксизма. Отталкиваясь от тезиса о понятии человека как эпистемологическом, ингуманизм непрерывно подвергает пересмотру то, что значит быть человеком. При этом устраняются его предположительно самоочевидные характеристики и сохраняются надежные инварианты. Поэтому ингуманизм — это требование конструирования: он требует, чтобы мы определили, что значит быть человеком, рассматривая того как конструируемую и плодотворную гипотезу, как пространство для навигации и вмешательства и учитывая сегодняшний день. Понятие человека — это обязательство в отношении человечества. Взять обязательство — значит спрашивать «что еще?», быть внимательным к тому, какие еще обязательства оно влечет за собой и как эти логически следующие обязательства требуют новых способов действия и понимания, новых способностей и особых поступков. Следовательно, чтобы понять и взять на себя обязательство перед человечеством, необходимо занять позицию конструирования и пересмотра по отношению к человеку, то есть начать практиковать ингуманизм. Условие такого пересмотра — автономия разума (sapience), функционально отличающегося от чувственности (sentience) способностью участвовать в дискурсивных практиках, обмениваться резонами. Без этой способности бытие человеком — лишь биологический факт. И это предполагает императив создания, а не только потребления норм. При этом сама программа ревизии разума, которую активирует ингуманизм, автономна: человек не контролирует ее. Ингуманизм — это работа рациональной агентности над человеком, поэтому, чтобы быть свободным, необходимо быть рабом разума. Перефразируя Мишеля Фуко, автор заявляет, что каждый автопортрет человека смывается ревизионной властью разума, уступая место более утонченным портретам, в которых так мало канонических черт, что следовало бы задаться вопросом: стоит ли, оправданно ли называть остаток «человеком»?