Игорь Кобылин
Старший научный сотрудник,
лаборатория историко-культурных исследований,
Институт общественных наук (ИОН),
Российская академия народного хозяйства
и государственной службы при Президенте РФ (РАНХиГС);
доцент, кафедра социально-гуманитарных наук,
Приволжский исследовательский медицинский университет (ПИМУ)
Адрес: 6030005, Нижний Новгород, пл. Минина и Пожарского, 10/1
E-mail: kigor55@mail.ru

 

Статья посвящена одному из аспектов генеалогии советского управленчества. Мишель Фуко, разработавший оригинальную концепцию различных видов управленчества, отказывал социализму в способности продумать собственные практики управления. С его точки зрения, реальный социализм подключается к уже существующим вариантам правительности — полицейскому или либеральному. И если «полицейско-административный» аспект политики в социалистических странах хорошо известен, то ее либеральная составляющая только начинает систематически изучаться. Вместе с тем уже на уровне теоретического канона революционный проект оказывается во многом близок либеральному: марксистская критика буржуазной политэкономии разделяла с последней одну и ту же эпистему. Эта общность затрагивает и представления об историческом процессе — экономическое управленчество может пониматься не только в качестве особого, исторически определенного диспозитива власти, но как принцип — онтологический и эпистемологический одновременно, — управляющий самой Историей. Радикальная критика такого «экономизма» зачастую оборачивается апологией суверенного решения, а возрождение суверенности в поле освободительной политики не может не быть проблематичным, тем более при условии, что суверенность и управленчество принадлежат одной и той же «провиденциальной машине» теологической «ойкономии», как убедительно показали недавние штудии Джорджо Агамбена. На примере глубоко изученной Андреем Юргановым дискуссии советских историков эпохи сталинизма о подлинном характере русского позднесредневекового государства автор демонстрирует парадоксы суверенной приостановки «законов истории». В заключение делается попытка противопоставить работе «провиденциальной машины» подрывную силу учредительной власти в интерпретации Антонио Негри.