Всвязи с исполняющимся 30-летием визита М.С.Горбачева в Пекин в памяти всплывают некоторые эпизоды и истории, случившиеся на непростом пути, который в конечном итоге через исторические завалы и предубеждения привел-таки к нормализации советско-китайских отношений.

На мой взгляд, на самое глубокое «дно» эти отношения погрузились не в 1969 году, когда произошли кровопролитные столкновения на оcтрове Даманский и в районе Жаланашколя. Тогда это были провокации, повлекшие за собой многочисленные жертвы, но все же ограниченные по масштабу, да к тому же жестко пресеченные после непродолжительной растерянности с нашей стороны. Они фактически стали продолжением внутренней борьбы в китайском руководстве и с учетом колоссальной разницы в военных потенциалах вряд ли могли перерасти в полномасштабную войну двух соседних государств. К такому развитию событий стороны тогда не были готовы. Разумеется, это был шок. Но не ожидание чего-то непоправимого.

До сих пор перед глазами стоит любительская черно-белая фотография, долгое время украшавшая книжный шкаф в кабинете заведующего Первым Дальневосточным отделом МИД СССР М.С.Капицы. На ней была изображена студенческая демонстрация перед зданием Посольства КНР в Москве, организованная, если не изменяет память, 9 марта, сразу же после даманских событий. В тот день шел сильный мокрый снег, но и сквозь его хлопья отчетливо различались наспех написанные крупными буквами слова на плакате: «Били немцев, били финнов, разобьем и ху… вейбинов». Будучи в то время студентом китайского отделения МГИМО, сам принимал участие в этой демонстрации и, каюсь, бросал чернильницы с красными чернилами в светло-желтое здание китайской дипмиссии на Ленинских горах.

Шоковое состояние продолжалось недолго. Уже в сентябре того же года премьеры двух стран договорились о первоочередных шагах по выходу из кризиса. Это была как бы первая мини-нормализация. Не полноценная, но все-таки некоторая разрядка. Возобновились пограничные переговоры. Событиями на Даманском Пекин дал понять, что намерен, не останавливаясь ни перед чем, продавливать свою концепцию наличия спорных районов на границе двух стран. Именно эту тему поставил во главу угла китайский премьер. Только на этой основе китайская сторона готова была вести обсуждение с нами. Наша позиция - это не что иное, как выдвижение предварительных условий, предъявление территориальных претензий, в таком ключе мы говорить не будем.

Вскоре Мао Цзэдун во время случайной встречи с заместителем главы нашей погранделегации на трибуне площади Тяньаньмэнь бросил на ходу фразу о необходимости хорошенько вести переговоры и «решить малую толику вопросов». Этот красиво прозвучавший перевод слов председателя (который, на мой взгляд, имел в виду лишь необходимость сдвинуться с мертвой точки) стал на несколько месяцев предметом ожесточенных схоластических дискуссий сторон, которые с пеной у рта отстаивали свою версию того, что следует понимать под «малой толикой». Используя любимое выражение нашего главного полемиста - известного партийного идеолога хрущевских времен, а в то время заместителя министра иностранных дел СССР Л.Ф.Ильичева, стороны на том этапе занимались тем, что вели абсолютно бессмысленный поиск «косточки в яйце».

Сходная по своей абсурдности ситуация сложилась и на переговорах по нормализации отношений, когда заместитель министра иностранных дел КНР Юй Чжань привел известное китайское выражение о том, что «снять колокольчик с хвоста тигра должен тот, кто этот колокольчик прикрепил», имея в виду якобы лежащую на СССР вину за обострение отношений с Китаем. Прозвучавший перевод - «тот, кто заварил кашу, должен ее и расхлебывать» - буквально взорвал Л.Ф.Ильичева, который разразился получасовой гневной речью с обличением политики Пекина, при этом постоянно возвращаясь к особенно возмутившему его слову «каша». Думается, что реакция была бы более сдержанной, если бы переводчик дословно перевел китайское выражение, которое явно было более изящным, чем использованный русский аналог. Подобные эпизоды наглядно подтверждали, что сторонам непросто будет найти общий язык в прямом и переносном смысле. Диалог не получался. У Мао Цзэдуна была любимая поговорка «Чтобы выпрямить, надо перегнуть». Так вот, в тот отрезок времени обе стороны усердно «перегибали», но не могли ничего «выпрямить».

В 1970 году впервые после нескольких лет произошел обмен послами. Мне довелось воочию близко наблюдать и Лю Синьцюаня, китайского посла в Москве, и В.С.Толстикова, нашего посла в Пекине. Оба они, как мне кажется, искренне стремились добиться сдвига к лучшему в отношениях, оба были весьма достойными представителями своих стран. Однако сделать хоть что-то в то время - время жесточайшей идеологической полемики - было невозможно. Официальные контакты сводились к взаимным обвинениям и протестам, вручению бесконечных гневных нот и представлений. Об отсутствии намерений хоть как-то о чем-то договариваться свидетельствует такая курьезная с точки зрения дипломатического искусства практика, как заготовка высшими дипломатами специальных шпаргалок для озвучивания на официальных беседах, содержащих раз и навсегда зафиксированные позиции по ключевым проблемам двусторонних отношений, отклоняться от которых было категорически недопустимо. Разумеется, о поиске компромиссов в таких условиях не могло идти и речи, шаги влево или вправо немедленно пресекались.

Вспоминается такой примечательный эпизод. Однажды зимой в наш МИД в Москве с просьбой о срочной беседе обратился советник-посланник Посольства КНР. Его оперативно приняли в Первом Дальневосточном отделе, готовясь выслушать очередной протест. Однако уже после первых слов китайского дипломата у наших сотрудников начали удивленно подниматься брови. Китайское обращение представляло собой не гневное, как обычно, обличение каких-то действий «советских ревизионистов», а просьбу - в порядке исключения и исходя из гуманитарных соображений - разрешить китайским скотоводам в Синьцзян-Уйгурском автономном районе вывести из горного китайского пастбища на Тянь-Шане заблокированный из-за снегопадов скот обратно в Китай через перевал, расположенный на советской стороне от общей границы. Разумеется, после уточнения всех деталей мы немедленно связались с пограничниками и обеспечили этот проход. А затем весь наш китайский отдел воодушевленно стал обсуждать случившееся. Еще бы! За многие месяцы работы на китайском направлении мы впервые имели дело не с руганью, а с нормальной рабочей ситуацией, пусть и носящей экстренный характер.

Какого-либо прогресса в отношениях между тем не наблюдалось, идеологическая полемика только накалялась. Обе стороны обвиняли друг друга в измене социализму. Предложения Москвы хоть как-то смягчить военное противостояние путем заключения договоров о неприменении силы и ненападении встречались в штыки. В январе 1974 года разразился крупнейший в советско-китайских отношениях шпионский скандал: китайские спецслужбы обвинили в шпионской деятельности и выслали из страны пятерых сотрудников советского посольства в Китае, в ответ был выслан дипломат китайского посольства в Москве.

Некоторые надежды породили события 1976 года, когда после ухода из жизни всех трех высших руководителей Китая - Мао Цзэдуна, главы правительства Чжоу Эньлая и главы парламента маршала Чжу Дэ - были арестованы главные китайские радикалы и на политической арене воцарился единственный настоящий прагматик из старшего поколения китайских революционеров Дэн Сяопин. Он очень быстро свернул «культурную революцию», разогнал хунвэйбинов, начал восстановление нормального функционирования государственных органов, приступил к разработке радикальных экономических реформ. Однако посланные советской стороной сигналы о готовности к конкретным шагам по улучшению отношений остались без внимания. Более того, именно тогда сработавшая инерция многолетнего противостояния вылилась в принятие политических решений, которые спустя два-три года подвели обе стороны к опасной черте.

Советский Союз вступил в военный союз с Вьетнамом, который сверг пропекинский режим в Кампучии и решил бросить силовой вызов своему северному соседу. Советские войска были введены в Афганистан. Китай, в свою очередь, призвал США к совместной борьбе с «советским гегемонизмом» и начал военные действия против Вьетнама. Из-за афганской авантюры, которую Пекин расценил как часть стратегии по «сдерживанию» Китая, были прерваны начатые было в Москве советско-китайские переговоры по нормализации отношений. Китай вместе с США и Пакистаном стал поддерживать моджахедов.

В феврале-марте 1979 года мне довелось в течение полутора месяцев участвовать в советско-китайских переговорах по судоходству на пограничных участках рек Амур и Уссури. Переговоры проходили в Благовещенске, расположенном на амурском берегу, с которого легко просматривался противоположный китайский берег и находящийся там небольшой заштатный, даже по тогдашним китайским меркам, городок Хэйхэ (сейчас это процветающий современный город с высотными домами). Начало переговоров практически совпало с наиболее острой фазой китайско-вьетнамской войны, в которой Советский Союз однозначно выступал на вьетнамской стороне.

Для оказания давления на Китай в состояние боевой готовности привели советские войска вдоль границы. В непосредственной близости от нее для оказания психологического давления проходили танковые маневры. Атмосфера в городе была крайне напряженной. Фактически действовал комендантский час. В темное время суток в центре города включались прожектора. Вдоль берега Амура оборудовали сигнализацию. Выход на лед реки был запрещен. Незадолго до нашего приезда при попытке перебежать на китайский берег нашим пограничником был застрелен молодой парень. Несколько пуль долетело до китайского берега. Китайские пограничники заявили протест.

Несмотря на отчетливо ощущавшуюся предгрозовую атмосферу, наши переговоры по судоходству проходили на удивление спокойно. Каких-либо идеологических дискуссий делегации не затевали. Да и тема прохождения линии границы никак не поднималась. Обсуждение велось профессионалами-речниками, которые хорошо знали свое дело и доверяли партнерам по переговорам. Сказывалась и обоюдная заинтересованность в согласовании режимов плавания и дноуглубительных работ до начала навигации. Вполне корректно нас в качестве гостей принимали на китайском берегу, куда мы переезжали по льду на пограничных вездеходах. Именно тогда стало приходить понимание, что нормализация может превратиться в реальность, когда на переднем плане окажутся не идеологические догматы, не взаимные упреки типа «ты первый начал», а конкретные практические интересы.

Судя по некоторым признакам, гладкое течение речных переговоров стало вызывать раздражение в Москве. Смазывалась картина бескомпромиссного силового давления на Пекин с целью заставить его остановить агрессию против нашего союзника Вьетнама. Как же так, мы по всей границе солдат под ружье поставили, а они там как ни в чем не бывало ведут себе неторопливые разговоры о плавании на реках! Каждый раз, когда приходилось по правительственной связи из здания обкома партии докладывать в МИД о промежуточных итогах обсуждения, М.С.Капица с нетерпением спрашивал: когда же вы наконец закончите, меня тут из-за вас уже вовсю прессуют. Надо отдать ему должное: в этой непростой для него и МИД в целом ситуации он ни разу не дрогнул и не дал сорвать переговоры, прекрасно понимая, насколько важна для дальневосточников вовремя открытая навигация.

Символическая точка, как бы закрывшая возможность возврата к существовавшим в прошлом отношениям двух стран, была поставлена в апреле 1979 года, когда китайская сторона заявила о прекращении с апреля 1980 года действия заключенного в эпоху Сталина Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи между СССР и КНР.

Некоторые признаки слабой оттепели в наших отношениях с Китаем стали ощущаться в 1982 году. Этот процесс ускорили жесткая позиция Р.Рейгана по Тайваню и польские события - майдан «Солидарности» (через семь лет Китай переживет собственный майдан на площади Тяньаньмэнь). Знаковыми стали уход из жизни в январе М.А.Суслова - главного идеолога-сталиниста в политическом руководстве страны и выступление в марте Л.И.Брежнева в Ташкенте, в котором провозглашалась готовность договариваться с Китаем о приемлемых для обеих сторон мерах по улучшению двусторонних отношений.

Появившаяся спустя непродолжительное время после этого в газете «Правда» обращенная к китайскому руководству программная статья приглашала заново строить наши отношения. Подготовленная в недрах ЦК КПСС, она удачно сыграла на разочаровании Пекина политикой Вашингтона и китайских опасениях, что чрезмерное сближение с Западом приведет к эрозии строя в Китае. Цековские товарищи абсолютно правильно сделали акцент на нашем главном козыре: СССР, в отличие от США, никогда не колебался по вопросу о принадлежности Тайваня Китаю и даже в самые трудные для наших отношений годы неизменно вставал на китайскую сторону в дискуссиях по тайваньской проблеме.

Подтверждение этой позиции, а китайцы настаивали на этом постоянно, неизменно приносило нам осязаемые дивиденды (при этом нам на самом высоком уровне в качестве упрека иногда напоминали, что именно Сталин в 1950 г. сорвал уже готовившуюся высадку китайской армии на остров, дав отмашку Ким Ир Сену на войну в Корее, в которую оказался вовлечен и Китай. Однако к современной нашей линии в тайваньском вопросе у Китая никогда серьезных претензий не было).

Так сложилось, что в самом начале 1982 года меня в качестве специалиста по Китаю командировали на работу в Посольство СССР в Японии. За несколько лет до этого руководством нашей страны было принято решение о направлении в ряд ключевых стран хорошо знающих китайские реалии дипломатов с целью отслеживания как бы с расстояния происходящих в Китае процессов, нюансов китайской внешней политики и доклада о местных оценках перспектив эволюции китайской политической жизни после «культурной революции». Наши китаисты работали в США, некоторых европейских и азиатских странах. Япония была весьма интересным наблюдательным пунктом с учетом огромных японских интересов в Китае и наличия собственных, зачастую отличающихся от американских, оценок китайских реалий.

В Токио пришлось обрабатывать значительные массивы информации, причем не только из японских, но также гонконгских и тайваньских изданий, встречаться с японскими китаеведами. Уже в первые месяцы после прибытия обнаружилось, что японцы подмечают признаки эволюции китайских подходов к отношениям с США и СССР, причем в весьма обнадеживающем для нас направлении. Об этом посольство, разумеется весьма осторожно, стало докладывать в Москву.

Судя по всему, наша информация расходилась с оценками, превалирующими в Центре, где не видели какого-либо позитивного отклика из Пекина на многочисленные советские инициативы и всерьез опасались создания враждебного СССР американо-китайского альянса. С тем чтобы обеспечить единообразие поступающей в Москву из-за рубежа информации, по всем «наблюдательным точкам» был разослан циркуляр, содержавший оценки китайской политики, сделанные нашим посольством в Вашингтоне, однозначно прогнозировавшие дальнейшее китайско-американское сближение.

До сих пор не перестаю восхищаться реакцией нашего тогдашнего посла в Токио, бывшего второго секретаря МГК КПСС В.Я.Павлова, который, поняв, что его посольство «идет не в ногу», не стал сразу же «брать под козырек», а попросил меня во время очередного отпуска в Москве напроситься на встречу к О.Б.Рахманину - главному в то время куратору китайской политики в ЦК КПСС, чтобы получить от него разъяснения, что именно «не так» содержится в посольских донесениях. Прождав в Москве несколько дней и так и не добившись встречи, я вернулся из отпуска и сразу же был вызван к послу. По-моему, он был сильно уязвлен тем, что его коллега из ЦК не соизволил дать разъяснения, и в конце беседы бросил мне коротко: ну тогда пиши, как знаешь!

Уже через год-два мало кто сомневался в том, что в советско-китайских отношениях начинается реальное потепление. На пограничных переговорах был найден устраивающий обе стороны modusoperandi, улучшалась атмосфера на начавшихся в октябре 1982 года переговорах по двусторонним отношениям, участились взаимные поездки. Китай стал убирать антисоветские положения из главных партийных и государственных документов. Однако взаимные пропагандистские нападки продолжались. Китай по-прежнему обличал «советский гегемонизм», в нашей печати в адрес Китая высказывались обвинения в отказе от основных принципов социализма (как сегодня это удивительно звучит для нашего уха!).

Остановить этот набравший обороты пропагандистский маховик до поры до времени не могли периодически объявлявшиеся с нашей стороны моратории на публикацию в советской печати критических материалов в адрес Китая, что должно было продемонстрировать нашу добрую волю. Китай на эти жесты не реагировал. Ну а с нашей стороны примешивались и меркантильные соображения. За пропагандистские публикации платили тогда очень приличные деньги, сопоставимые с месячной зарплатой. Поэтому любой перерыв в полемике воспринимался кое-кем как удар по собственному карману. Помню, как во время очередного отпуска ко мне в одном «высоком» кабинете обратился достаточно ответственный товарищ и полушутя-полусерьезно попросил: вы бы там из посольства порекомендовали, что пора прекращать очередной мораторий, а то у нас тут гонорары пропадают.

Пожалуй, последнее обострение случилось в апреле 1984 года, когда китайская армия начала новые вооруженные провокации на границе с Вьетнамом, добиваясь вывода вьетнамских войск из Камбоджи. В те дни во время какого-то спортивного мероприятия с участием посольств социалистических стран, проходившего на территории нашего посольства в Японии, посол Вьетнама с большой озабоченностью обратился ко мне с вопросом, не перерастут ли эти пограничные столкновения в новую полномасштабную войну с Китаем.

На основании имевшейся тогда информации и собственных ощущений высказал послу твердое убеждение в том, что занятый серьезными экономическими преобразованиями и сильно зависящий от притока иностранных инвестиций Китай не решится на неспровоцированную войну, которая неизбежно негативно скажется на его репутации в мире, поставит под сомнение старательно культивируемый имидж миролюбивого государства и серьезно затормозит проведение реформ. И действительно, очень скоро военные действия были Китаем свернуты.

В конце 1984 - первой половине 1985 года происходило активное восстановление советско-китайского экономического, торгового и научно-технического сотрудничества - на правительственном уровне. На передний план как все более насущная стала выдвигаться задача политической нормализации. Обе стороны понимали, что дальнейшая затяжка с ее решением ощутимо сужает их возможности для маневра в мировой политике, не позволяет полностью задействовать двусторонний потенциал (например, в чувствительных высокотехнологичных областях, которые представляли особый интерес для китайской стороны). Вместе с тем руководство обеих стран стремилось так выстроить движение в этом направлении, чтобы при этом не создавалось впечатление о сдаче принципиальных позиций, о принятии каких-то решений под давлением другой стороны. Критически важным стало стремление действовать крайне осторожно, чтобы не сорвать этот поначалу весьма зыбкий и далеко не необратимый процесс. В результате к окончательной формализации новых отношений пришлось идти три с половиной года.

Первый пробный шар был брошен Дэн Сяопином вскоре после прихода М.С.Горбачева к руководству СССР. Можно предположить, что китайский политический ветеран рассуждал следующим образом: новый советский руководитель не был причастен к советско-китайскому расколу, не участвовал в решениях по давлению на Китай, слабее, чем его предшественники, ориентируется в истории отношений двух стран и к тому же отличается не только не зашоренным мышлением, но и очевидными политическими амбициями.

В послании, переданном через румынского руководителя Н.Чаушеску, была предложена заманчивая схема: Дэн Сяопин будет готов лично встретиться с М.С.Горбачевым для обсуждения нормализации, а условие выдвигается одно-единственное: Советский Союз должен побудить Вьетнам вывести войска из Кампучии. То есть все остальные претензии к Москве (среди которых, казалось бы, были весьма серьезные - военная угроза со стороны «миллиона» советских войск, дислоцированных на границе с Китаем и на территории Монголии, советские войска в Афганистане, «захваты» Россией китайских территорий по «неравноправным договорам» в прошлом и т. д.) как бы оставлялись на потом. В качестве первоочередной Дэном ставилась задача разорвать крайне опасную для Китая связку СССР - Вьетнам, которая давала Москве возможность оказывать на Пекин давление с Севера и Юга, причем именно тогда, когда на Юге Китая начали разворачиваться самые радикальные экономические эксперименты и куда пошли первые крупные иностранные инвестиции. Вероятно, Дэном двигали и личные мотивы - ведь это именно он инициировал в 1979 году нападение на Вьетнам и именно он командовал китайскими войсками в этой не совсем удачной для Китая войне. Отсюда желание все-таки «поставить на место» Ханой, но на этот раз уже с помощью Москвы.

Советская сторона видела эту игру и реагировала предсказуемо: готовы встречаться, но без каких-либо предварительных условий. «Перетягивание каната» продолжалось до тех пор, пока разделявшие две страны проблемы не стали рассасываться сами собой - в условиях углублявшейся разрядки с Западом в рамках сокращения вооруженных сил начался вывод советских дивизий из МНР, наметилось продвижение к переговорам о военной разрядке и мерах доверия на китайской границе, достаточно успешно шло согласование линии ее прохождения, в Афганистане велась подготовка к выводу советского воинского контингента. К 1989 году наметился прогресс и по кампучийской проблеме. В результате уже в конце 1988 года стороны начали практическую подготовку к советско-китайской встрече в верхах.

Первые проекты материалов для М.С.Горбачева готовились в МИД СССР. Задача перед нами стояла, без преувеличения, чудовищно сложная. Все прекрасно понимали колоссальную ответственность - необходимо было найти такую тональность предстоящих бесед и переговоров, которая, во-первых, обеспечила бы нахождение взаимопонимания по максимальному кругу проблем (а в поле обсуждения в Пекине, как можно было предполагать, могли оказаться, помимо сугубо двусторонних вопросов, и такие темы, как развитие ситуации в мире, политика администрации США, внутренние процессы в социалистических странах, Индокитай, Япония и Корея и многое другое. Предстояло подготовиться и к такой деликатной теме, как начавшиеся весной студенческие волнения в Китае), а во-вторых, гарантировала бы необратимость разрядки через выход на конкретные направления масштабного взаимодействия.

Ближе к маю 1989 года была создана специальная группа экспертов из числа работников аппарата ЦК КПСС, сотрудников МИД, видных ученых-китаистов, которым предстояло осуществить окончательную доводку документов и материалов. Для обеспечения эффективности и конфиденциальности их работа проходила в закрытой для посторонних гостинице ЦК вблизи Старого Арбата. Готовые материалы передавались в Секретариат М.С.Горбачева. Понимание исторического характера предстоящей поездки в Пекин в полной мере присутствовало и у руководителя СССР. Где-то за неделю-две до отъезда он распорядился кардинально разгрузить свой рабочий график с тем, чтобы сосредоточиться на изучении материалов к предстоящим беседам, переговорам и выступлениям.

Ключевой в ходе пребывания М.С.Горбачева в Пекине стала беседа с Дэн Сяопином. Именно на ней была принята предложенная Дэном формула - «закрыть прошлое, открыть будущее». Таким образом, были оставлены в прошлом непростые отношения царской России и императорского Китая, поддержка Советской Россией революционного движения в Китае, опека Коминтерном китайской Компартии, сотрудничество СССР с Гоминьданом в антияпонской войне, совместное с КНР участие в Корейской войне, антияпонский по своей направленности советско-китайский договор 1950 года, отношения «старшего» и «младшего брата» при Сталине, масштабная советская помощь Китаю после победы китайской революции, идеологическая полемика конца 50-х - середины 80-х годов прошлого века, провокации на границе и многое-многое другое.

Правда, об этом прошлом Дэн все-таки прочитал своего рода лекцию М.С.Горбачеву, но тот, судя по всему, счел за лучшее оставить ее без ответа. Впереди маячили новые перспективы - Москва и Пекин впервые в ХХ столетии приступили к строительству своих отношений на деидеологизированной прагматической основе, что уже через полтора десятка лет - в начале ХХI века - позволит им с удовлетворением характеризовать их как наилучшие за всю историю.