Европа в принципе может претендовать на все из них как на специфически европейские, как на модели, которые в той или иной форме и в тех или иных разновидностях сложились именно в её границах. Что способствовало этому? Во-первых, тирания географии. Мы живём в регионе, который далеко не самый большой в мире, а если брать Европу от Атлантики до Урала, то совсем небольшой по сравнению со многими другими региональными пространствами на Земле. Способствует определённым центростремительным тенденциям и наличие общей истории и общей памяти, то, что ковалось в головах, в генетическом коде европейцев в течение многих веков. Европа уже давно в цивилизационных исследованиях, в цивилиографии выделена в отдельную категорию, в цивилизацию европейскую. Имеется множество интерпретаций этого понятия, но мало кто ставит под сомнение, что европейская цивилизация существовала, существует и, очевидно, продолжит жить ещё очень длительное время. Её скорая гибель, закат предвидятся разве что в апокалипсических сценариях, имеющих мало общего с реальностью даже при всех тех трудностях, с которыми Европа сталкиваемся в последнее время. Ведь большинству других регионов планеты предстоит решать ещё более сложные проблемы, чем Старому Свету.

Но нельзя не видеть и опасности, вполне способные превратиться в экзистенциальные. Например, в конструкцию Европы встроен эффект Вавилонской башни. Это многоязычие, фрагментарность пространства, мозаичность европейской ментальности. Есть европейские страны, которые не считают себя европейскими, или, по крайней мере, где значительная часть населения так не считает. Возьмём Великобританию, где, как и в России, говорят, как правило, «поедем в Европу». Это отражение традиционного островного менталитета, как в первом случае, или взгляда на мир тех, кто освоил огромные пространства, как во втором случае. В России по опросам общественного мнения более половины населения всегда с сомнением относилась к тезису о том, что наша страна – Европа, а её граждане – европейцы. Помимо этого, есть страны, которые считают себя в целом европейскими, но таковыми в действительности не являются. Например, государства Закавказья или Израиль.

До середины несколько масштабных попыток по объединению Европы. Все они оказывались неудачными. Мы можем вспомнить и Римскую империю, и эпоху Наполеона, и попытки Третьего рейха. Несмотря на явные неудачи этих проектов, Европа существовала несколько веков в качестве и субъекта, и объекта мировой политики. Если взять страны, где многие с сомнением относятся к своей идентичности как европейской, например, Россию или Британию, то какой наилучший критерий выяснить реальное положение дел? Надо поехать в Китай, Австралию, Японию, Бразилию, в ЮАР и там спросить, какой части света принадлежит Россия? Кто такие россияне? Там вам скажут, что вы европейцы, вы Европа. Мы можем думать о себе всё, что угодно, но большая часть, или подавляющая часть мира видит Европу в тех границах, в которые она и помещена в большинстве цивилизационных исследованиях.

Несмотря на то что образы Европы сложились в представлениях жителей нашей планеты очень давно, длительное время это были образы, в основном вызывающие мало симпатий. Здесь и воспоминания о колониальном прошлом нашего континента, о многочисленных войнах, в основном захватнических, которые европейцы вели во всех уголках земного шара. Апогеем такого агрессивно-экспансионистского развития Европы, апогеем отталкивающей стороны её образа, её восприятия, безусловно, стали две мировые войны в первой половине XX века. И если до 1939 г. в международной политике превалировал европоцентризм, то после 1945 г. Европа, по крайней мере, её западная и центральная часть ушла в тень двух сверхдержав – СССР и США.

Европоцентризм в мировых делах и европейская модель как некий образец, на который стали ориентироваться многие народы как в самой Европе, так и за её пределами, стал вновь проявляться на рубеже восьмидесятых и девяностых годов прошлого столетия; европоцентризм за последние двадцать лет вновь вошёл в силу и заявил свои права. Эта тенденция развивалась по восходящей, до 2008 г. Но затем Европа вновь столкнулась с рядом серьёзнейших проблем.

Если вернуться к опыту двух мировых войн, то именно страх перед закатом Европы привёл после сорок пятого года к новой попытке объединения нашего континента на качественно новых началах. С пятидесятых годов началось конструирование «европейского нарратива», и к девяностым годам этот процесс привёл к формированию категории «европейской мечты», некой системой ценностей эпохи постмодерна. Возможно, квинтэссенцией этой системы ценностей стали такие принципы, как «пул суверенитетов», устойчивое развитие, принципы солидарности и «мягкой силы».

Что касается социально-экономических моделей развития, которые возникли в рамках, по крайней мере, западной части Старого Света, много написано и сказано о таких разновидностях, как Скандинавская, Англосаксонская, Рейно-альпийская, Южноеврпоейская и другие модели. В целом, за последние 20-30 лет сформировалось то, что мы называем социальной моделью развития Европы, та самая модель, которая оказалась под сильным ударом в последние годы в результате мирового финансового, экономического, а затем и политического кризиса.

Сейчас мало кто помнит, в каких муках, сомнениях и противоречиях, противоборствах вырабатывалась новая европейская модель. Борьба шла не только вокруг конкретного наполнения таких проектов, как Совет Европы, Европейское объединение угля и стали, Европейское оборонительное сообщество. Были и план Маршалла, и Европейское объединение экономического сотрудничества, и Европейская экономическая комиссия, в целом шла серьёзная борьба, по крайней мере, до 1960-х гг. между сторонниками двух концептуальных подходов к западноевропейской модели интеграции – между федералистами и сторонники межгосударственных связей.

СССР в тот период превратился в сверхдержаву и, несмотря на то что в стратегическом, геополитическом плане он, безусловно, на тот период выиграл, но одновременно и попал в ловушку собственной новоприобретённой глобальности. Москва делала ставку на межгосударственные организации под флагом ООН и пренебрегала вниманием ко многим формирующимся общеевропейским проектам, которые в 1950-х – 1960-х гг. свелись к сугубо западноевропейским. Но при этом надо помнить о том, что кроме процессов, приведших, в конце концов, к появлению современного Европейского союза, существовала и другая, восточная модель интеграции, восточная альтернатива в виде того, что сейчас называют постсоветским пространством. Между прочим, вплоть до конца 1940-х гг. было немало окон возможностей по созданию панъевропейских интеграционных проектов. Как и в отношении идеалистической европейской мечты, можно с полным правом говорить о том, что существовала и идеалистическая советская мечта, некая система ценностей в русле европейской просвещенческой парадигмы.

Для обоих мегапроектов во второй половине XX века на Западе и на Востоке Европы исключительное значение имело понятие миссия. Оба проекта были, конечно, в первую очередь не экономическими, а политическими и идеологическими, и миссионерская их направленность была ярко выраженной; в значительной степени она сохраняется таковой в видоизменённых формах до сих пор. Что двигало западноевропейским интеграционным проектом, созданием, современным языком, западноевропейской модели развития? Если брать 1950-е гг., то миссия состояла в том, чтобы примирить закоренелых врагов, Францию и Германию, а затем вокруг них объединить другие крупные государства Западной Европы. Эта задача в принципе была решена благодаря волнам расширения в 1973 г. и 1995 г. В восьмидесятые годы возникла миссия по вовлечению в интеграционные процессы тех стран, которые до недавнего времени были тоталитарными или авторитарными, что и произошло благодаря расширению в 1981 г., с присоединением к ЕС Греции, и в 1986 г. с подключением Испании и Португалии. Наконец, в 1990-е гг. появилась новая стратегическая цель по вовлечению в западноевропейскую модель развития стран Восточной Европы, что и осуществилось благодаря волнам расширения в 2004 г. и 2007 г. Наконец, имеется и текущая миссия, находящаяся в стадии реализации, даже в условиях, когда, казалось бы, западноевропейский проект практически достиг границ своего внешнего расширения. Это, конечно же, вовлечение Балканских государств, начавшееся с присоединения Румынии и Болгарии в 2007 г., которое продолжится в 2013 г. после вступления в ЕС Хорватии. В обозримом будущем за ней последует и ряд других стран Западных Балкан.

Надо сказать, что и на Востоке Европы, уже после крушения Советского Союза, интеграционные процессы на новой базе развивались не менее динамично. Можно перечислить многие структуры, созданные на развалинах СЭВ и ВДВ: это и СНГ, и Союзное государство России и Белоруссии, и ЕврАзЕС, и ОДКБ, и ШОС, и Таможенный союз, развивающийся в сторону Единого экономического пространства, а затем и Евразийского союза.

Вопрос в том, удастся ли в XX веке то, что не смогли сделать европейские страны после окончания Второй мировой войны. А именно – не разойтись по разным интеграционным моделям, а создать Европу без разделительных линий, общее пространство от Лиссабона до Владивостока, одним словом, выйти на панъевропейскую интеграционную модель. При этом надо сказать, что в последние годы привлекательность проекта Евросоюза во многом поблекла в результате тех проблем, с которыми эта часть европейского пространства сталкивается. Но и Россия как ядро постсоветского пространства также пока не стала, не превратилась в бесспорный магнит по привлечению «мозгов», денег, высококвалифицированных мигрантов из других частей Европы и мира в целом.

Действительно серьёзный вопрос – о Европе как о затухающем центре силы в мире XXIвека. Это для нас ключевая проблема. Речь идёт не только о возможной и вероятной утрате влияния Евросоюза и России, как и всех других европейских стран в целом. По многим показателям и данным статистики Европа теряет свои позиции по сравнению с другими мировыми центрами силы, на фоне возникновения и взлёта новых «рынков роста», формирования не только новых национальных держав, но и межнациональных конгломератов. Решение этой проблемы, к сожалению, пока не просматривается.

До конца текущего десятилетия Евросоюз основные силы потратит на решение внутренних проблем развития, будет находиться в зоне высоких экономических, социальных, политических рисков. Его ждёт болезненная переналадка модели социального рынка, без увеличения конкурентоспособности которого у организации нет шансов занять передовые позиции в XXI столетии. Прогнозы, основанные на расчётах Мирового банка, показывают, что в составе 27 членов доля Евросоюза в мировом ВВП по ППС снизится с зарегистрированных 20,8% в 2007 г. до 18,6% в 2020 г. и до 15,5% в 2030 г. Соответствующие показатели для США составляют 19,4, 18,3 и 16,6%, для России – 2,9, 3,1 и 2,7%, а вот для Китая – 10,1, 17,7 и 22,7%, для Индии – 4,3, 6,9 и 8,7%. Не в пользу Евросоюза демографические и миграционные тренды. Но распад ЕС под грузом нынешних проблем практически исключён; невысока вероятность и развала еврозоны. Евро, наверняка, сохранится в качестве второй мировой резервной валюты, однако, правила, по которым до недавнего времени действовала еврозона, существенно изменятся, что уже происходит, в сторону ужесточения критериев членства. Вероятно и изменение её конфигурации с выделение передовой и отстающей группы.

С позиций сегодняшнего дня убедительно обосновать высокую вероятность выхода того или иного государства из еврозоны с возвращением к национальной валюте вряд ли возможно, так как, во-первых, отсутствуют механизмы такого выхода, и, во-вторых, негативные последствия и непросчитываемые последствия этого очевидно перевешивают позитивные ожидания, как для проштрафившихся государств, так и для группы в целом. Ссылки на то, что, например, экономика Греции занимает лишь 2% в ВВП ЕС, не корректны, так как не учитываются эффекты мультипликатора и домино; ущерб от того, что Греция, не говоря уже о более крупных государствах, покинет еврозону, будет намного большим. Другой пример негативных последствий от пренебрежения эффектом мультипликатора – мегарасширение ЕС, начавшееся в 2004 г. (десять государств) и продолжившееся в 2007 г. (Болгария и Румыния) и 2013 гг. (Хорватия). Отталкиваясь от количественных показателей, ЕС должен был успешно абсорбировать новых членов, а принятие Евроконституции считалось решённым делом. «Головокружение от успехов», присущее Брюсселю до середины 2000-х гг., «размягчение» Копенгагенских критериев приёма, способствовало приукрашенным прогнозам и излишне оптимистическим настроениям. Теперь ясно, что адаптация ЕС к новым условиям существования, в том числе к резко возросшему количеству стран-членов, будет растянута, по крайней мере, до конца текущего десятилетия.

Кризисные процессы привели к значительному росту евроскептических настроений в Евросоюзе, поляризации партийно-политических систем, увеличению потенциала центробежных тенденций. На наших глазах происходит переписывание социального контракта, на основе которого развивались государства Западной и Центральной Европы после Второй мировой войны. Западноевропейские социальный рынок и «государство благосостояния» переживают тяжёлые времена, хотя вряд ли уступят место англосаксонской модели развития, и, став менее щедрыми, в целом сохранятся, по крайней мере, в части Скандинавской и Рейно-альпийской субмоделей. Однако социально-экономическая неравномерность внутри ЕС усилится, как и социальное неравенство внутри большинства стран-членов.

К середине 2012 г. прямым или косвенным результатом роста в ЕС социальной напряжённости, недовольства широких масс политикой урезания социальных расходов стала смена правительств в порядке десяти стран. Этот процесс продолжится; не исключено поражение ныне правящих партий в Германии на выборах в 2013 г. и в Великобритании в 2015 г. Победа Франсуа Оланда на президентских выборах во Франции, усиление левых сил в Греции, победа социал-демократов в Дании свидетельствуют об активизации левого спектра политических сил континента.

Хорошо известно, насколько сложные отношения существуют в настоящее время между Россией и Евросоюзом, насколько до сих пор в нашем сознании, и на Западе, и на Востоке Европы главенствует принцип мышления «мы и они», насколько до сих пор мало впечатляющи практические, реальные наработки в создании истинных интеграционных проектов, охватывающих Запад и Восток Старого Света. И всё же верится в то, что таковые в недалёком будущее появятся. Как говорится, императивы времени подталкивают к этому с неумолимой логикой.

Наполнение реальным содержанием тезиса о стратегическом партнёрстве (в отличие от «зрелого», «прагматичного партнёрства», «селективной интеграции») России и Евросоюза представляется безальтернативным по ряду фундаментальных причин.

Во-первых, по линии двухстороннего сотрудничества экономическая взаимозависимость, судя по всему, будет только нарастать, в первую очередь в таком стратегическом секторе, как энергетика.

Во-вторых, техническое перевооружение российской экономики, создание на территории России современных конкурентоспособных производств невозможно в обозримом будущем без привлечения к выполнению этих задач западноевропейского бизнеса и экспертизы. Биржи Западной Европы являются ключевым каналом доступа России к мировому рынку заёмных средств. Выполнению задачи по модернизации российской экономики и других сфер жизни страны, поставленной президентом Д.А.Медведевым в 2009 г., призвано способствовать инициатива «Партнёрство для модернизации», принятая сторонами в мае – июне 2010 г. на саммите Россия – ЕС в Ростове-на-Дону.

В-третьих, в цивилизационном, социальном и культурном плане пространство Евросоюза (и большее широко – Евроатлантики) является для России наиболее близким и привлекательным. Именно с ним будут и дальше связаны основные интересы российских предпринимателей, туристов, студентов, учёных.

В-четвёртых, Россия и Евросоюз, его ведущие государства-участники являются незаменимыми партнёрами в деле урегулирования большого числа региональных и глобальных проблем. Друг без друга им не найти адекватного ответа на вызовы безопасности, как внутренние, например, «замороженные конфликты» или миграционные потоки, так и внешние – нераспространение ОМУ, международный терроризм, трансграничная преступность, наркотрафик и др. России следует не упускать из виду тот факт, что ЕС будет и дальше стремиться наращивать свои усилия в качестве влиятельного глобального игрока. Например, об этом свидетельствует практика проведения саммитов ЕС, наряду с Россией, со всё большим количеством партнёров, как отдельными странами, так и регионами и даже континентами: США, Китаем, Индией, Южной Кореей, ЮАР, Азией, Африкой, Украиной, Латинской Америкой и государствами Карибского бассейна. ЕС участвует во встречах «большой восьмёрки» и «большой двадцатки», сотрудничает с ООН, является членом ближневосточного квартета.

В-пятых, в обозримом будущем обе части Европы от Лиссабона до Владивостока – и восточная, и западная – по объективным причинам будут уступать свои позиции в мире с точки зрения демографии, доли в мировом ВВП, конкурентоспособности в пользу новых региональных и глобальных центров влияния. В среднесрочной и долгосрочной перспективе для преодоления этой тенденции необходимо продолжать процесс интеграции, решать проблемы, которые мешают европейским государствам выступать с близких, согласованных позиций.

Старый Свет ещё долго будет оставаться опорным для России и в условиях её возрастающего внимания к Азиатско-Тихоокеанскому региону. "Разворот на Восток", если им российская власть, действительно, озаботиться всерьёз, а не только в период саммита АТЭС во Владивостоке, потребует масштабных и долгосрочных вложений и политического, и финансового капитала. Покуда продолжается депопуляция Сибири, идеи о стратегической переориентации России вряд ли получат большое развитие.