Фундаментальные социально-экономические и валютно-финансовые проблемы, обнажившиеся в ходе кризиса, просто некому больше решать: ни на Западе, ни на Востоке.

Еще более актуализирует отмеченную выше необходимость феномен несостоявшихся государств. Продолжающийся процесс распада государств в неблагополучных частях планеты следует, по-видимому, отнести к числу новых и особо опасных, глобальных вызовов.

Значение национальных государств в мировой экономике и политике будет, по-видимому, возрастать и в связи с растущим весом и укрепляющейся субъектностью успешных стран Востока, где процессы регионaализации, как правило, не ослабляют, а даже усиливают национальные суверенитеты. Нынешние трудности европейской интеграции еще более утверждают азиатских лидеров в таком подходе, как и наличие в этой части света двух сверхкрупных и потому самодостаточных и трудноинтегрируемых государств – Китая и Индии.

Очевидно, что в наступившем десятилетии центро-периферическая модель миропорядка продолжит распадаться, глубокие трещины, возможно, пройдут и через ее ядро. Это, опять-таки, усилит роль национальных государств и связей между ними, возможно, возвращая планету к более демократичным (ответственным) отношениям и действиям. Вероятна реставрация положения, существовавшего в первые два послевоенных десятилетия, когда высокие темпы роста, помощь экономически слабым странам и конкуренция между разными социальными проектами составляли относительно взаимодополняемый механизм соразвития (пусть и далеко не идеальный) – в рамках конфронтационного противостояния двух систем.

Современный мир находится на стадии болезненного перехода от непродолжительной по времени постконфронтационной, американоцентричной фазы развития международных отношений к качественно новой, е. Так считают многие эксперты – как в нашей стране, так и за рубежом.

Впрочем, немалая часть политической и научной элиты в США по-прежнему верит в незыблемость американского лидерства.

И все же многополярность как новая реальность, которой суждено существовать на протяжении определенного периода времени, сегодня признается большинством исследователей, в том числе и на Западе.

Одним из возможных сценариев глобального развития может стать формирование новой биполярности. Под ней понимаются отношения противоборства и взаимодействия США и Китая как двух наиболее мощных экономически и в военном отношении государств с обостренным, если не сказать гипертрофированным, пониманием государственного суверенитета. В обеих странах глубоко укоренилась традиция абсолютизации собственных национальных интересов, они предлагают миру собственные (во многом несхожие) системы ценностей и стремятся к распространению своего влияния в мире.

Нахождение оптимального modus vivendi во взаимоотношениях этих великих держав в полицентричном мире могло бы придать всей его конструкции необходимую динамику, стабильность и разнообразие. Действительно, в условиях беспрецедентной взаимозависимости государств в эпоху глобализации стремление к сглаживанию противоречий и урегулированию конфликтов становится важным императивом поведения в международных отношениях.

Рассматривая будущее мироустройства через призму отношений между США – единственной сверхдержавой, оставшейся после окончания холодной войны, и Китаем – единственным кандидатом в сверхдержавы, способным бросить вызов монопольному положению Америки в XXI веке, обычно указывают на несколько существенных моментов. Отмечается крайне сложный характер отношений между этими двумя странами, в которых причудливым образом переплелись острые и нередко непреодолимые противоречия, столкновение региональных и глобальных амбиций.

С другой стороны, стремительно растет сопряжение интересов, в том числе в экономической области. Приближающийся выход Китая на сопоставимый с США уровень экономической и оборонной мощи в перспективе способен привести к формированию между Вашингтоном и Пекином механизма взаимного сдерживания и, в идеале, поддержания баланса интересов. Такой сценарий был бы благоприятным для обеспечения стратегической стабильности и более устойчивого развития.

После избрания Б. Обамы президентом США Г. Киссинджер выдвинул концепцию создания «группы двух» как оптимального варианта решения проблем современного мира. В своей статье в газете «Индепендент» в январе 2009 года он заявил, что «американо-китайские отношения должны быть выведены на новый уровень… общей судьбы». При этом важно подчеркнуть, что попытки администрации Б. Обамы предложить эту формулу Китаю в ходе официальных переговоров встретили со стороны последнего весьма прохладную реакцию. По всей видимости, в Пекине просчитали, что любые варианты «передела мира» под эгидой США заведомо ставили бы КНР как более слабую сторону в неравноправное положение, а на роль «младшего партнера» Китай уже не согласен. В то же время от курса на стабильное развитие китайско-американских отношений Пекин тоже не отказывается.

Оборотная сторона сложного симбиоза общего и различного в американо-китайских отношениях – их конфликтный характер – давно привлекает к себе внимание исследователей. Начиная с момента кризиса в двусторонних отношениях, связанных с событиями на площади Тяньаньмэнь весной-летом 1989 года, и на Западе, и в КНР было опубликовано огромное количество книг и статей, предрекавших неизбежное военное столкновение между США и Китаем вплоть до апокалиптических сценариев третьей мировой войны. Новый виток дискурса о будущем американо-китайских отношений вызвала публикация А. Фридберга о реальности перспективы конфликта двух стран, увидевшаяся свет в 2005 году. Фоном этого дискурса стала тенденция ускорения подъема Китая.

Летом 2009 года Б. Обама объявил о «возвращении» Америки в АТР. Этот курс предусматривает комплекс мер по укреплению политических и экономических позиций Вашингтона в регионе, продвижении под эгидой США нового интеграционного проекта Транстихоокеанского партнерства, в существенном повышении места Индии и стран АСЕАН в шкале американских приоритетов. США подписали Договор о дружбе и сотрудничестве в Юго-Восточной Азии (Балийский договор) 1976 года, подключились к Восточноазиатским саммитам.

Одновременно американцы подтвердили, что краеугольным камнем их позиционирования в АТР остаются оборонные альянсы с традиционными союзниками США – Японией, Южной Кореей и Австралией – и наращивание военного присутствия США в регионе. В ноябре 2011 года Белый дом поднял на международном уровне вопрос об обеспечении безопасности морского судоходства в Южно-Китайском море и одновременно принял решение о создании военно-морской базы США в Австралии. Наконец, в январе 2012 года в Вашингтоне была обнародована обновленная «Национальная оборонная стратегия», в которой не скрывается, что «необходимость сместить баланс в сторону АТР» обусловлена китайским фактором. «В долгосрочной перспективе становление Китая как региональной державы будет означать появление у него потенциала для оказания влияния на экономику и безопасность США различными способами… Рост военной мощи Китая должен сопровождаться прояснением его стратегических намерений во избежание возникновения трений в регионе». Выводы из нового расклада сил делаются вполне однозначные. «США будут продолжать делать необходимые инвестиции в целях обеспечения доступа к региону и способность действовать свободно в деле выполнения своих договорных обязательств и норм международного права».

Таким образом, США, испытывая высокую степень недоверия в отношении стратегических замыслов Китая, делают ставку на укрепление сложившейся в АТР блоковой архитектуры региональной безопасности и наступление на интересы Китая по всем линиям. В Пекине уступать давлению явно не намерены.

И последнее замечание. Формирование отдаленной в перспективе нового биполярного миропорядка возможно при условии одного важного допущения: страны, которые могли бы составить глобальный «дуумвират», должны сохранить к тому времени свой нынешний облик. От прогнозов на эту тему мы воздержимся, однако отметим, что влияние глобального финансово-экономического кризиса и наслоение друг на друга многочисленных внутренних проблем вызывает у целого ряда экспертов сомнение в способности США в долгосрочной перспективе оставаться стабильным и эффективным государством, занимающим особое положение в мире. Что касается Китая, то исследователи отмечают огромное количество стоящих перед этой страной проблем – начиная от незавершенности политической реформы и заканчивая демографическими и экологическими перекосами. Из этого делается вывод о том, что, несмотря на впечатляющие успехи экономического развития в последние три десятилетия, вероятность внутренних кризисов в КНР нельзя сбрасывать со счетов.

КНР в международных отношениях

Роли Китая в современных международных отношениях (под этим выражением мы понимаем примерно двадцатилетний период, прошедший с момента окончания «холодной войны») и различным аспектам внешней политики Китая посвящены сотни монографий и статей, написанные как западными, так и отечественными специалистами .

И все же осмелимся на некоторые обобщения, заметив, что даже относительно недавние оценки стремительно устаревают. Подчеркнем, что и предлагаемые обобщения едва поспевают за исключительно быстро меняющейся картиной мира начала 10-х годов нынешнего века. Ключевой для стран Востока вопрос социально-экономического развития определим как главный критерий оценки результативности их участия в международных отношениях.

На внешнеполитическом фронте за истекшие два десятилетия Китай добился значительных результатов. Пекину удалось преодолеть международную изоляцию, в которой страна оказалась в 1989-1992 годах вследствие солидарного решения западных стран и Японии ввести против КНР коллективные политические и экономические санкции в ответ на подавление китайскими властями массовых выступлений весны-лета 1989 года. Китай добился возобновления в полном объеме отношений с США и, несмотря на серьезные проблемы, лихорадившие двусторонний диалог все эти годы, развернул сотрудничество с американской стороной по широкой повестке дня. С Россией были установлены отношения сначала конструктивного, а затем стратегического партнерства, урегулирована проблема границы, подписан Договор о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве. Возвращение под китайский суверенитет Гонконга и Макао, успешное осуществление курса на расширение экономического сотрудничества с Тайванем принесли Китаю большие политические и практические дивиденды. Решение территориальных разногласий с некоторыми соседями, получение членства в международных организациях и даже формирование новых межгосударственных объединений, форумов и форматов оказались по плечу Пекину и его дипломатии.

При этом улучшение и обогащение отношений практически со всеми значимыми партнерами содействовало решению стратегической задачи модернизации хозяйства, что, в свою очередь, позволило значительно расширить сферу влияния страны.

Оценивая внешнюю политику КНР в 90-е годы, можно утверждать, что она была в целом успешной. Китай проявил способность поддерживать баланс между преемственностью и корректировкой внешнеполитического курса, умение быстро адаптироваться к новым условиям, единое понимание национальных интересов страны, четкое целеполагание, инициативность и последовательность.

Особенно плодотворным в плане расширения влияния Китая на мировой арене стало первое десятилетие нового века – время, когда страна резко активизировала внешнюю политику вслед за крупными хозяйственными и внешнеэкономическими достижениями. Фактически в эти годы был отчасти пересмотрен один из заветов Дэн Сяопина: «не высовываться», «держаться скромно», «не поднимать флага». Заметим, что некоторые ветераны китайской дипломатии не вполне согласны с обновленным подходом, дискуссии на сей счет продолжаются. Важно, что в ходе характерных для начала XXI века стремительных перемен в международных отношениях и мировой экономике Пекин продемонстрировал способность отказываться от прежних стереотипов, адаптировать свою линию в международных делах к новой обстановке.

Осудив террористические акты 11 сентября 2001 года и терроризм во всех его формах и проявлениях, Китай однозначно высказался за наращивание международного сотрудничества в борьбе с этой глобальной угрозой и выразил готовность активно участвовать в этой борьбе. Деятельное подключение КНР к усилиям мирового сообщества по борьбе с международным терроризмом, прежде всего поддержка антиталибской операции США в Афганистане, открыли для китайской дипломатии новые горизонты.

Пекин нацелил теорию и практику на поиск новых путей эффективного продвижения национальных интересов. Внешняя политика КНР стала глобальной по охвату. Позиционируя себя в качестве крупной державы, Китай убедительно демонстрировал и все более активный подход к решению проблем мировой политики.

Иллюстрациями к этому тезису могут, в частности, служить действия Пекина во время антитеррористической операции в Афганистане и кризиса вокруг Ирака. В дальнейшем Китай счел для себя возможным обозначить наступательные позиции по целому ряду вопросов международной повестки дня (вето в Совете Безопасности ООН по проектам резолюций по Зимбабве и Сирии). Пекин выступил с крупными внешнеполитическими инициативами (совместная российско-китайская инициатива об укреплении безопасности и сотрудничества в АТР) и даже взял на себя функции лидера (шестисторонние переговоры по урегулированию ядерной проблемы Корейского полуострова).

Подключившись к глобальной антитеррористической коалиции, Китай добился успеха на стратегически первостепенном для себя направлении, существенно улучшил отношений с США. Завязав, пусть и в дозированном виде, двустороннее сотрудничество в борьбе с терроризмом, Пекин уже в 2005 году вышел на создание механизма стратегического диалога с Вашингтоном. За последующие годы состоялось шесть таких встреч, в ходе которых главы внешнеполитических и оборонных ведомств, министры экономики и финансов обсуждали и решали важнейшие вопросы политики, безопасности и экономического сотрудничества.

И хотя количество проблем в двусторонних американо-китайских отношениях не уменьшилось, Китаю удалось навязать США равноправный диалог, жестко требуя уважения жизненно важных интересов КНР.

Одновременно Пекин продолжил курс на развитие тесного сотрудничества с соседними странами, призванного гарантировать Китаю мирное окружение, необходимое для решения задач модернизации.

Место одного из важнейших векторов китайской внешней политики прочно заняло стратегическое партнерство с Россией. Москва и Пекин начали ощущать практическую отдачу от политического диалога, взаимодействия в вопросах безопасности, координации действий на международной арене. К 2008 году объем двусторонней торговли достиг 60 млрд. долл., и хотя глобальный финансово-экономический кризис существенно отбросил торговлю назад, уже через два года прежние масштабы были восстановлены. Реализация крупных проектов – строительство нефтепровода ВСТО с ответвлением на Китай, сдача первых двух энергоблоков Тяньваньской АЭС и т.п. – открыли перспективы для расширения взаимовыгодного сотрудничества.

Существенный прорыв был достигнут в отношениях со странами Юго-Восточной Азии. Заработала зона свободной торговли Китай – АСЕАН, в страны региона потекли китайские инвестиции и кредиты. Вкупе с Чиангмайской инициативой в формате «АСЕАН плюс три» тесные связи с устойчивой экономикой КНР облегчили странам ассоциации выход из глобального кризиса.

Китай умело повернул в свою пользу дружественные отношения со странами Центральной Азии, предложив себя в качестве крупного альтернативного потребителя их углеводородов. За несколько лет были построены и введены в эксплуатацию нефтепровод Казахстан – Китай и газопровод Туркмения – Узбекистан – Китай.

Крупным достижением внешней политики КНР следует считать образование в 2001 году Шанхайской организации сотрудничества в составе Китая, России, Казахстана, Киргизии, Таджикистана и Узбекистана. Создание ШОС явилось логическим продолжением линии Пекина на укрепление стратегического партнерства с Москвой и добрососедских отношений с Центральной Азией, стремления совместными усилиями обеспечить региональную безопасность, противодействие терроризму, сепаратизму и экстремизму – угрозам, которые к тому моменту стали серьезно беспокоить китайское руководство из-за роста нестабильности в западных районах КНР.

Ощутимо активизировалась деятельность Китая в многосторонних объединениях (АТЭС, АРФ, СВМДА, диалог по сотрудничеству в Азии, форум Азия – Европа). Продолжила развитие «треугольная дипломатия». В 2004 году Китай вошел в состав Восточноазиатских саммитов, в 2010 году поддержал учреждение механизма совещаний министров обороны АСЕАН и партнеров по диалогу.

С усилением Пекина связано и создание в 2008 году «Группы двадцати» в целях ведения диалога между ключевыми развитыми и развивающимися странами. Появление «двадцатки» стало попыткой нащупать новый глобальный формат, в который были бы инкорпорированы не участвующие в «Большой восьмерке» Китай и Индия.

В июне 2009 года состоялся первый саммит БРИК – нового образования, одним из основателей которого также стал Китай. Эта неформальная группировка предоставила Пекину дополнительный рычаг воздействия на глобальную политику и экономику.

С десятками других государств, а также Гонконгом и Тайванем подписаны двусторонние соглашения о преференциальной торговле товарами и услугами.

Олимпиада-2008, ЭКСПО-2010, «ярмарочная дипломатия», азиатский аналог «Давоса» в Боао, гуманитарная и информационная экспансия – это и многое другое придали дополнительный вес роли Китая в международных отношениях.

Существенно расширился используемый Китаем внешнеполитический инструментарий.

Усилились и другие компоненты комплексной мощи государства. Начали приносить плоды трудов, потраченных на укрепление обороноспособности Китая, его ракетно-ядерного щита, модернизацию и перевооружение ВМС и ВВС НОАК. Китай закупил в России высококачественные боевые самолеты. Военно-морской флот выдвинулся в Тихий и Индийский океаны. В Пакистане и Мьянме китайские военные приступили к созданию военной инфраструктуры и стратегических коммуникаций для связи с «большой землей».

Важным фактором международного позиционирования Китая стали его успехи в реализации космической программы – запуск в 2003 году первого пилотируемого космического корабля, выход китайского «тайкунавта» в открытый космос в 2006 году, коммерческий вывод на орбиту иностранных искусственных спутников. Едва ли следует сомневаться в том, что достижения в этой области способствовали укреплению обороноспособности страны.

Пекин вступил в борьбу за присутствие в Арктике и доступ к ресурсам Мирового океана. Особое внимание стало уделяться продвижения китайских интересов на информационном поле, формированию за рубежом благоприятного имиджа современного Китая, развенчанию теории «китайской угрозы».

В то же время фундаментально внешняя политика КНР носит глубоко преемственный характер. Неизменно опираясь на пять принципов мирного сосуществования и подчеркивая в диалогах со всеми государствами недопустимость вмешательства во внутренние дела других стран, Пекин старается оставаться предсказуемым, надежным и корректным партнером, в ряде случаев выгодно противопоставляя себя политике Вашингтона, увязшего в новом веке в военно-политических авантюрах.

Анонсируя себя в качестве «ответственного государства» (с 2005 г.), Пекин, похоже, с выгодой для себя дистанцируется и от силовой политики современного Запада, и от той экономической модели, которая навязывалась миру в последние три десятилетия.

При этом, вне всяких сомнений, внешняя политика Китая обеспечивает прежде всего его собственные интересы (а косвенно – и интересы других стран, заинтересованных в полицентризме), включая обеспечение благоприятных условий для продолжения модернизации в сотрудничестве с зарубежным бизнесом. Бурный экономический рост в новом веке способствовал упрочению связей со всеми странами и очень значительному росту престижа КНР в деловых кругах. Немалые дивиденды принесла Пекину и политика стимулирования выхода китайских компаний и предприятий на внешние рынки, инициированная в начале нынешнего века и хорошо сочетающая экономические и внешнеполитические задачи.

В странах Африки, Азии и Латинской Америки усиление и экономическая экспансия Пекина, как правило, воспринимается благожелательно, так же как и декларации о важности борьбы против диктата сильных государств, констатации общности исторического прошлого и современных интересов стран «третьего мира», а также важности сотрудничества «Юг – Юг».

Важная деталь: китайские руководители чаще лидеров других мировых держав посещают развивающиеся страны. Так, Цзян Цзэминь посетил африканские страны с продолжительными визитами четыре раза, Ху Цзиньтао – шесть раз (дважды в ранге заместителя председателя КНР). Одно это обстоятельство выгодно отличает китайскую политику в Африке от курса многих развитых стран (и России), и в какой-то мере способствует «демаргинализации» континента (не говоря уже о продвижении там китайских интересов). Похожую роль «депериферизации» в новом веке сыграла и китайская политика в отношении стран Центральной Азии.

Заметим, что на XVII съезде КПК (октябрь 2007 г.) отношениям Китая с развивающимися странами и их международному положению уделялось намного больше внимания, чем на предыдущих партийных форумах. Ху Цзиньтао обозначил твердое намерение Китая с помощью собственного развития «стимулировать развитие мира; поддерживать мировое сообщество в оказании помощи «третьему миру» для его самостоятельного развития и сокращения разрыва между Севером и Югом; крепить сотрудничество с развивающимися странами, оказывать им помощь и защищать их справедливые требования».

После иракских событий 2003 года в арабских странах авторитет КНР существенно вырос. Вскоре появилось и выражение «Пекинский консенсус». В арабском мире в мирной китайской экспансии видят уважение суверенитета и невмешательства во внутренние дела, а китайские эксперименты с экономической либерализацией и постепенными политическими реформами рассматриваются как пример для подражания.

Низкая эффективность неолиберальной модели экономического развития, воплощавшейся в развивающихся и «переходных» странах МВФ и другими западными институтами, стала еще одним аргументом в пользу Китая, динамично наращивавшего в «третьем мире» объемы торговли, кредитования и помощи. Дополнительные очки в глобальном рейтинге принес Пекину кризис 2008-2009 гг., который экономика КНР пережила намного лучше других хозяйств. Не удивительно, что президент ЮАР Дж. Зума в 2010 году призвал Китай использовать свое положение второй экономики мира, чтобы добиться реформирования международных институтов, таких как Всемирный банк, ВТО, МВФ и Совет Безопасности ООН, с учетом потребностей развивающихся стран.

Без особых натяжек политику неолиберализма можно охарактеризовать как политику сдерживания развития. Она, особенно при сравнении с экономической стратегией Китая, убедительно доказала свою недостаточность. Подобно тому, как стагнация доходов большинства американцев вычерпала платежеспособный спрос в экономике США, замедление или стагнация экономического роста во многих периферийных странах (включая «переходные» государства) увеличили социальное расслоение, снизили инвестиции и емкость рынков. Китай же во главу угла сотрудничества с развивающимися странами ставит инвестиционные проекты – как, впрочем, и во внутренней экономической стратегии.

В середине 2011 года увидел свет доклад известной компании McKinsey. В нем содержится довольно простой, но убедительный расчет: если бы норма накопления в мировой экономике в целом сохранилась на уровне 1970-х годов, то в нее было бы дополнительно инвестировано 20 трлн. долл.

Эта гигантская сумма – своего рода «счет» неолиберальной политике от реального сектора планеты: потерянных рабочих мест, не построенных дорог, больниц, школ и т.п.

Поэтому не случайно, что масштабный рост китайского присутствия в зарубежных странах в новом веке часто вызывал раздражение и критику на Западе. КНР обвиняют в проведении неоколониалистской политики, в наводнении местных рынков низкосортной продукцией, в провоцировании экологической катастрофы, в поддержке тоталитарных режимов. Негативной оценке подвергается тактика действий китайских компаний, при которойправительство КНР под видом займов и инвестиций дает госзаказы своим же компаниям. «Распространение Китая» по странам Азии, Африки и Латинской Америки вызывало, например, такие комментарии: «вместе с экономическим опытом имплицитно расширяется сфера политического авторитаризма», «усиление КНР – плохая вещь и с этим необходимо бороться».

В Пекине в последнее время достаточно спокойно реагируют на такую критику – даже после ливийских событий. Более того, аналитики из академических кругов в КНР в своих комментариях осенью 2011 года указывали на недостатки зарубежных проектов китайских компаний. В качестве одного из дефектов отмечалось, в частности, то, что практически все объекты были чрезмерно полно укомплектованы китайским персоналом, включая поваров, медиков и т.д. Почти все необходимое для строительства и быта, «вплоть до гвоздей» завозилось из КНР. Поэтому в качестве одного из выводов китайские экономисты рекомендуют повышение доли в реализуемых проектах местного бизнеса, персонала и компонентов локального производства. Видно серьезное и самокритичное отношение к собственной политике – залог ее будущих успехов.

В стадии успешного развития, похоже, находится и глобальный проект Пекина – идея полицентричного устройства международных отношений. Жизнь, помимо прочего, подтвердила справедливость китайских оценок международной ситуации, сделанных на XVI и XVII съездах КПК в 2002 и 2007 гг. Напомним, что на первом из этих форумов отмечалось «зигзагообразное» развитие тенденции к полицентризму, а на втором был сделан вывод о ее необратимом характере. Теперь же вполне правомерна фиксация, как минимум, утверждающегосяполицентризма в миросистеме.

Этот проект мирового устройства по сути альтернативен проекту цивилизации или империи с одним доминантом (лидером), который слишком навязчиво представляют США.

Его неприемлемость для Китая вытекает не только из «строптивости» Пекина. Дело еще и в том, что в такой империи-цивилизации «признаются только индивидуальные ценности личности, коллективные ценности становятся частным делом, а культура (национальная) низводится до уровня фольклора».

В Китае же, как и во многих других азиатских обществах, идеи коллективизма очень сильны, а к коренным национальным интересам (различают еще важные, обычные и мелкие интересы) помимо вопросов суверенитета и территориальной целостности относят духовные ценности. Защиту идентичности, в том числе коллективной идентичности, приравнивают в КНР к культурной безопасности государства.

В результате видны базисные несовпадения с западным индивидуализмом, которые, конечно же, не являются препятствием для сотрудничества с США – в том числе в вопросах прав человека (что, кстати, было продемонстрировано при недавней либерализации режима в Мьянме).

Но принимать на свой счет упреки в несоблюдении прав человека – особенно после событий в Ливии – не готовы не только официальный Пекин, но и китайская интеллигенция и особенно молодежь. В результате мессианская часть имперского проекта США в Китае окончательно захлебнулась.

Было бы, разумеется, неточным представлять участие Китая в международных отношениях чередой непрерывных успехов. Многие ключевые с точки зрения национальных интересов Китая проблемы оставались нерешенными. Прежде всего, это проблема Тайваня, где под покровительством Вашингтона продолжали усиливаться сепаратистские настроения. Конкретизировались планы демонтажа «мирных» положений законодательства Японии и контуры создания в АТР на базе американо-японского военного союза системы ПРО ТВД. Как вызов Китай воспринимает расширение присутствия США в АТР и Центральной Азии. Серьезное беспокойство в Пекине вызывает напряженность на Корейском полуострове. Противоречия сохраняются в отношениях КНР с Евросоюзом. Несмотря на провозглашение стратегического партнерства с Индией двусторонние отношения Китая с этой страной по-прежнему развиваются непросто. Неурегулированными остаются территориальные споры между КНР и рядом соседних государств. И главное – США делают ставку на односторонние, силовые методы обеспечения своих национальных интересов, которые все больше сталкиваются с китайскими. С этой реальностью Китаю предстоит иметь дело в последующие годы.

Наконец, в начале любопытная закономерность. Подъем Китая из блага превращается для него в серьезную внешнеполитическую проблему. Чем сильнее становится Китай, тем больше подозрений его намерения вызывают в окружающем мире. Соответственно, растет и стремление мирового сообщества к коллективному противодействию потенциальной «китайской угрозе». Справиться с этим вызовом Пекину пока не удается.

Китай в мировой «политической экономике»

Очевидно, что успехи Пекина в проведении внешней политики тесно связаны с экономическим подъемом Китая, а нынешняя мировая конъюнктура превратила политику и экономику в единый сплав.

Продолжение подъема Китая в ситуации не преодоленного на Западе кризиса и сами масштабы китайского хозяйства придают всей ситуации необыкновенный драматизм, делая рост в Китае не только геополитическим фактором, но и явлением исторического масштаба. Достаточно заметить, что около половины мирового прироста ВВП в 2008-2011 гг. пришлось на КНР.

Анализ векторов развития Китая необходимо производить в контексте тенденций, наблюдающихся сегодня в мировой экономике. На наших глазах разрушается или сущностно модифицируется центро-периферическая структура, усиливается полицентризм. При этом продолжается кризис неолиберальной политики, поскольку на ее счет большинство стран относят разрушение национальных государств и сдерживание развития.

Определенное дистанцирование от ядра миросистемы в растущей мере выглядит для многих стран не просто проблемой национального достоинства. Теперь это вопрос экономического и политического благоразумия, правильного выбора между глобальным, региональным и локальным в меняющемся мире.

Еще относительно недавно некоторые российские эксперты фиксировали, что «лидирующая роль в переходе от индустриальных к информационно-финансовым обществам(выделено нами – К.Б, А.С, И.Т) принадлежит странам Запада и прежде всего США», а Китай характеризовали в качестве «антилидера». Теперь, после финансовогокризиса, так и не преодоленного на Западе (и где все чаще слышны призывы к реиндустриализации), вопрос о лидерстве «переехал» в область способности правительств самостоятельно выбраться из тяжелой ситуации, возможно, реанимируя общие подходы к экономическому развитию из эпохи, предшествовавшей неолиберальному этапу. И уже не Китаю, а США, по крайней мере в финансово-экономической сфере, больше подходит название «антилидер» или «тормоз», а выступления известных либералов-экономистов этой страны откровенно окрашены в ностальгические тона.

Выясняется, что не вполне адекватно и представление о постиндустриальном (информационно-финансовом) обществе в качестве чуть ли не следующей самостоятельной формации или общего будущего человечества. Это пока всего лишь утопия даже применительно к США, явно не дотягивающим, как выясняется, до роли глобального банка и информационного центра и способных создавать новые рабочие места лишь за счет низкооплачиваемых профессий.

Китай же с необыкновенным проворством создает и собственные финансовые центры и свой хай-тек, «похищая» у Запада его корпорации с их исследовательскими подразделениями. Выясняется при этом, что становление высокотехнологичных укладов(но не обществ!) или их сегментов – всего лишь часть модернизации. Она не более важна, чем способность промышленности к внедрению и массовому распространению технологий, аграрная или жилищная политика, поддержка культуры и народного образования, которым, конечно же, совсем не мешает квалифицированное и дешевое научное обеспечение, инновации и т.п.

Отмечая лидерские признаки у Китая, особенно по отношению к развивающимся странам и некоторым незадачливым «переходным» государствам, есть смысл подчеркнуть, что в тяжелые времена хорошая экономическая динамика даже психологически затмевает накопленные ресурсы, тем более, если последние не дают экономического роста и прибыли. Куда важнее в такие периоды оказываются приростные параметры. На Китай же в 2009-2011 гг. пришлось около половины всего прироста мирового ВВП. Продолжали расти в 2009-2011 гг. объемы внутреннего спроса и импорта. Импорт Китая в конце 2011 года достиг 85% от аналогичного показателя США и вырос по итогам года почти на 25%.

В результате приобретает новый смысл (а главное – реалистичные контуры) постулат Пекина о новом международном экономическом порядке (НМЭП), отброшенный неолиберальной политикой западных держав.

У этого проекта, помимо экономической мощи Пекина, появляются и несколько неожиданные влиятельные сторонники – в том числе в лице крупного промышленного капитала развитых стран.

Поскольку промышленные корпорации являются в современном мире влиятельнейшими субъектами мировой политики, а они на Западе (в отличие от китайских аналогов) не особенно лояльны правительствам и ищут мест, где есть рост, спрос и умелые рабочие руки, картина новой биполярности выглядит достаточно тревожно для США. С 2006 по 2009 гг. прибыли 135 американских ТНК за рубежом выросли с 590 млрд. до 1 трлн. долл., что лишило бюджет США примерно 60 млрд. долл. налогов.

Данное явление – одна из причин попыток начать реиндустриализацию в США, а также появившихся призывов к инсорсингу (возвращению бизнеса из-за рубежа на родину материнской компании) в других развитых странах. Подобные голоса – несомненная дань китайскому вызову в промышленном развитии, тем более что под инсорсингом очень часто понимается возвращение именно из Китая, и, кроме того, в них слышится отречение от теории сравнительных преимуществ, одной из идейных основ глобалистского проекта Запада.

Очевидно и крупное поражение западного финансового капитала. Исторически современная западная финансомика родилась с развалом Бреттон-Вудской системы. Последовавшая за ней политика дерегулирования имела своей очевидной целью подвести под западную финансомику ресурсы и труд отсталых стран. При этом финансомика как таковая вырастала преимущественно из уже достигнутой мощи корпораций, значительной производительности труда в индустрии и вытекавшего из этого ухода части промышленного капитала в сферу финансов.

Китай же лишь теперь подходит к похожей стадии экономической эволюции – причем не по всей структуре хозяйства. Но черты интенсификации промышленного роста и зарождения финансомики (в силу жесткого государственного регулирования сущностно отличающейся от западной) уже очень выпуклы. Они подтверждаются еще и началом массового вывоза капитала в нулевые годы. Если прибавить к этому успехи в интернационализации юаня, то очевидно, что постепенно создается альтернативная финансовая система, имеющая, безусловно, глобальную перспективу.

В результате, если говорить об экономике и финансах, количественно и даже в конкурентном смысле – то есть качественно, КНР в наши дни представляет некое сопоставимое, особое и одновременно все-таки обособленное по отношению к Западу образование. Это образование (состояние) в социально-политическом смысле справедливо характеризуется нашими учеными еще и как «политически чужой Западу Китай». Но такая ситуация, на наш взгляд, не проблема Китая, нисколько по этому поводу не комплексующего, а проблема Запада, долгое время пытавшегося представить себя единственно цивилизованной частью планеты в финансовой области.

Но это, возможно, не вполне правомерное противопоставление, поскольку реальный сектор в Китае пока еще находится с Уолл-стритом в отношениях разделения труда в мировой экономике (и даже взаимодополнения – разбухание западной финансомики, возможно, не случайно сопровождалось бурным ростом реального сектора в Китае). Другое дело – складывающиеся и весьма непростые отношения между «зарождающейся» китайской и «зрелой» американской финансомикой, которые необходимо анализировать с особым вниманием. Не исключено, что двухъядерная (или полицентричная) мировая финансомика (а не единый мировой финансовый рынок), а также сохранение национальных финансовых рынков со временем окажется и более удобным «процессором» в решении глобальных проблем, все же очень по-разному стоящих перед развитыми и развивающимися государствами.

Можно увидеть в той же политике интернационализации юаня попытку Китая начать своего рода деглобализацию западной финансомики, расчистку места для своих финансистов и валюты. Возможно, именно такое прочтение политики КНР вылилось в бесконечные дискуссии между Пекином и Вашингтоном по поводу курса китайской валюты и режима ее конвертации. Но в действительности никто в Пекине об «изгнании доллара» не помышляет, просто по ходу дела выяснилось, что не полностью конвертируемые деньги стран Востока на определенных этапах истории лучше подходят для целей экономического развития, а значит – и решения глобальных проблем.

Мы далеки от того, чтобы не видеть всей остроты проблем, стоящих перед Китаем. Та же задача расширения внутреннего рынка и спроса, помимо создания инфраструктуры (в чем китайцы успешны, хотя не обошлось без крупных сбоев, в частности, в строительстве скоростных железных дорог), по-видимому, потребует очень энергичного и масштабного маневра, напоминающего «великое сжатие» в США. Но если в Китае к такому маневру Пекин довольно жестко вынуждают и внутренние социальные обстоятельства, и более государственный взгляд на мир, и уже приобретенные статусные характеристики (это совсем не означает, что маневр будет удачным), то в США возможное возобновление экономического роста просто позволит отложить решение проблемы на неопределенный срок. Эти же внутренние обстоятельства вынуждают КНР к сохранению высокой (по мировым меркам, но уже привычной для хозяйства) нормы инвестиций, что не исключает ее снижения – постепенного и уже осуществляемого, в том числе в ходе борьбы с очередным «перегревом» экономики в 2009-2010 гг.

Выход из кризисов, как известно из классики, немыслим без повышения накопления. В уже упоминавшемся докладе аналитиков McKinsey, прогнозируется рост спроса на инвестиции (и повышение цены капитала), который может достичь уровня, «не наблюдавшегося со времен послевоенного восстановления Европы и Японии или эпохи стремительного роста развитых рынков. На рынках Азии, Латинской Америки и Африки уже отмечается всплеск инвестиционной активности, вызванный растущим спросом на новые дома, транспортную инфраструктуру, системы водоснабжения, заводы, офисы, школы, больницы и торговые центры».

То, что капитал подорожает – еще не факт, более того, не очень желательное событие для решения глобальных проблем. Но то, что Китай внес немалый вклад в повышение экономической температуры на планете и оптимизм сотрудников известной компании – очевидная реальность.

***

Относительная независимость Пекина от глобальных финансовых рынков дает ему теперь ясное преимущество ведения целенаправленной и последовательной политики в энергетической сфере – в отличие от западных правительств, скованных еще и огромными долгами.

Кроме того, «растворению» суверенитетов и неопределенности политических сил, воздействующих на экономику на Западе, в Китае столь же ясно противостоит консолидация и растущая координация энергетической политики – и как органической части хозяйственной стратегии, и как средства решения внутренних и внешних задач.

Традиционноеотраслевое планирование, придающее энергетике необходимую стабильность, сочетается в Китае с комплексной координацией программ ее развития. В 2010 году в КНР был образован Государственный энергетический комитет (ГЭК) под председательством премьера (решение об этом было принято еще первой сессией ВСНП одиннадцатого созыва в марте 2008 года). В состав комитета входят ведущие министры (включая силовиков), а также директор НБК. Среди возложенных на комитет функций – задача координация энергетической политики. Исполнение решений комитета возложено на Энергетическое управление КНР (ЭУ).

Иначе говоря, Китай последовательно усиливает суверенитет – в противовес «уходу» государства из экономики и энергетики (разумеется, неполному) на Западе. Наблюдаемое же «возвращение» государства в эти сферы в западных странах носит такой же неполный или противоречивый характер.

Укрепление суверенитета не мешает Пекину использовать рыночные силы внутри страны и за ее пределами. А суверенитет, координация и единое управление энергетическим хозяйством, как и экономикой в целом, в современных условиях имеют еще и два дополнительных основания. Это борьба с кризисными явлениями, с одной стороны, и преодоление негативных конъюнктурных эффектов выхода собственной мегаэкономики на мировые рынки энергетических товаров – с другой.

Можно, таким образом, с некоторыми оговорками констатировать наличие у Китая определенных институциональных преимуществв работе на мировых энергетических (а также сырьевых рынках). Эти преимущества, помимо прочего, связаны не только с неплохим финансовым состоянием и привилегированным положением госсектора, к которому принадлежат ведущие игроки энергетики, но и их внутренней организацией.

Например, внутри страны все три ведущие нефтегазовые корпорации (CNPC, Sinopec и CNOOC), умеренно конкурируя между собой, имеют ясно очерченные географические и отраслевые приоритеты. Это разделение труда позволяет добиваться эффекта за счет концентрации сил на наиболее перспективных направлениях. Эти и другие крупные энергетические компании Китая в работе внутри страны отличает высокий уровень вертикальной интеграции, они часто напоминают классические многоотраслевые концерны с развитыми вспомогательными, в том числе научно-исследовательскими, подразделениями. Сотрудничая же, как и прочие NOC, с сервисными компаниями западных стран, китайские корпорации имеют хорошие возможности для приобретения передовых зарубежных технологий, их копирования, адаптации к местным условиям и т.п.

Укрепление позиций Китая в мировой политике усиливает полицентризм. Укрепление национальных государств и расширение свободы их действий в хозяйственной и социальной политике видится нам естественным путем выхода из нынешнего кризисного состояния.

Усилится, по-видимому, и роль двусторонних связей между государствами. Здесь уместна аналогия с двусторонними соглашениями о свободе торговли товарами и услугами, которые хотя и напоминают «клубок спагетти», однако успешно дополняют многосторонний режим ВТО.

Продолжится расширение свободы выбора (и в том числе в рамках ревизии или модернизации неолиберализма) – как стратегий развития, так и ориентации экономических связей. Причем частичная ревизия неолиберализма и реиндустриализация в США – вполне вероятный вариант развития событий, который может стать своего рода ответом на вызов зарождающейся биполярности двух держав. Не исключена, разумеется, и кейнсианская окраска такого поворота в США, апелляции к «новому курсу» Ф.Д. Рузвельта, меры по существенному перераспределению доходов и т.п., что заслуживало бы положительной оценки – как и возвращение к идеям НМЭП.

Единых рецептов при этом нет и не будет: где-то нужна либерализация и приватизация, где-то нелишне провести аграрные реформы, а где-то не помешает планирование ключевых отраслей или их национализация. Где-то исчерпала себя экспортная ориентация, где-то лучше вернуться к валютным ограничениям или выйти из валютных союзов, где-то – привлечь в экономику зарубежный капитал.

Успехи национальных хозяйств и благосостояние населения – вот, в конечном счете, главный критерий ответственности правительств перед мировым сообществом. Это давний тезис «пекинской пропаганды», но в наши дни он не кажется нам недостаточно актуальным.

Напрашивается вывод о высокой степени вероятности развития полицентризма в мировой экономике: современное мировое хозяйство выглядит все менее приспособленным к чьему бы то ни было доминированию – как в теории, так и на практике.

Выводы для России

Усиление Китая в мировой экономике и политике благоприятно для России в силу совпадения или близости взглядов на ключевые вопросы мироустройства и основные глобальные и региональные проблемы, а также особого места России в системе внешнеполитических приоритетов Китая.

В этой связи российской дипломатии следовало бы продолжать проведение линии на развитие стратегического партнерства с КНР. Выстроенный за последние два десятилетия комплекс отношений сотрудничества необходимо укреплять и двигать вперед, следя за тем, чтобы каждое из направлений взаимодействия – политический диалог, сотрудничество в вопросах безопасности, торгово-экономическое, научно-технологическое, культурно-гуманитарное сотрудничество – развивалось сбалансировано, с учетом интересов обеих сторон. Особого внимания заслуживает укрепление экономической составляющей двусторонних отношений, резкое расширение инвестиционного сотрудничества, скоординированное развитие Сибири и Дальнего Востока России и Северо-Восточного Китая.

Договор о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве между Российской Федерацией и КНР, срок действия которого истекает в 2021 году, должен быть продлен по меньшей мере еще на десять лет.

Москве и Пекину можно было бы порекомендовать еще более тесно координировать действия двух стран на мировой арене, прежде всего в рамках ООН и ее Совета Безопасности, ШОС, АТЭС, Восточноазиатских саммитов, Асеановского регионального форума по безопасности и других многосторонних объединений. Россия и Китай должны более активно брать инициативу в свои руки, выдвигать предложения по совершенствованию глобальной и региональной архитектуры безопасности и сотрудничества. В частности, было бы важно активно продвигать совместную российско-китайскую инициативу по укреплению безопасности в АТР.

Представляются продуктивными дальнейшие шаги по взаимнойподдержке действий, направленных на закрепление полицентричной структуры международных отношений и мировой экономики отстаивание верховенства международного права, прежде всего таких его основополагающих норм и принципов, как уважение суверенитета, территориальной целостности, невмешательство во внутренние дела других государств, а также неделимость безопасности, отказ от применения силы или угрозы силой, урегулирование споров мирными, политико-дипломатическими средствами.

У России и Китая имеются все условия для наращивания взаимодействия по вопросам реформирования нынешней дискриминационной и несовершенной международной валютно-финансовой системы. Используя механизмы «Группы двадцати» и БРИКС, две страны могли бы способствовать повышению роли развивающихся стран и новых экономик в деятельности МВФ и Всемирного банка.

В интересах России– проведение сбалансированной, многовекторной внешней политики, обеспечивающей развитие продвинутых отношений с США, Евросоюзом, Японией, укрепление стратегического партнерства с Индией, наращивание сотрудничества с Южной Кореей и странами АСЕАН.

Одной из задач российской внешней политики должно быть содействие созданию такой глобальной и региональной архитектуры, в которой США и КНР были бы связаны взаимными обязательствами, механизмами контроля над сооружениями и урегулирования споров с участием других государств. В качестве первого шага можно было бы предложить создание трехстороннего формата взаимодействия Россия – США– Китай.

Чтобы избавить атлантистов от возможных подозрений по поводу мотивов поддержки Пекина Москвой, возможно, следует сделать акцент на том, что мы поддерживаем Китай в меру его усилий по перестройке международного порядка в пользу развивающихся стран – а в силу конфуза политики сдерживания развития – и возвращения к идеям НМЭП. Эти идеи, как известно, поддерживал СССР, и такая постановка проблемы, разумеется, с учетом новых реалий представляется выигрышной для наших интересов в «третьем мире».

При перестройке ООН и международных финансовых институтов, формально входящих в ее состав (МВФ, МБРР), есть смысл проводить предварительные консультации с Китаем, в БРИКС и ШОС. Кроме того, Россия могла бы поставить вопрос об увеличении многосторонней помощи со стороны этих агентств развитию наиболее слабых стран из числа бывших советских республик (Грузия, Молдавия, Таджикистан, Киргизия, Узбекистан), настаивая на зачете значительного собственного вклада в их экономику в виде переводов трудовых мигрантов. Подобное многостороннее содействие обедневшим странам было бы желательным и по линии АзБР – помимо, разумеется, ШОС.

Из внешнеполитического опыта Пекина можно было бы позаимствовать особое внимание и терпение по отношению к сопредельным странам, упор на двусторонние отношения и постепенное «восхождение» от них к региональным и глобальным проблемам.

Важнейшей составляющей российско-китайских контактов становится партнерство в энергетической сфере. Начиная с 2008 года, оно осуществляется в рамках энергодиалога, позволяющего на правительственном уровне обсуждать проблемы стратегического сотрудничества в электроэнергетике, добывающих отраслях, создании необходимой транспортной инфраструктуры. Расширение такого диалога потребует совместной работы российских и китайских экспертов по таким направлениям, как гармонизация энергостратегий двух стран, развитие рынков и инфраструктуры; повышение энергоэффективности и поиск альтернативных источников энергии.

Один из главных выводов для России – необходимость скорейшего реформирования и модернизации российской экономики, перевода ее на инновационные рельсы, изменения ее сырьевого характера, обеспечения быстрого социально-экономического подъема регионов Сибири и Дальнего Востока. Только сделав рывок в экономическом развитии, Россия имеет шанс занять достойное место в динамично трансформирующемся мировом политическом и экономическом порядке, в отношениях с ведущими глобальными полюсами.

Статья написана в соавторстве c Томбергом Игорем Ремуальдовичем, канд. эк. наук,

руководителем Центра энергетических и транспортных исследований Института востоковедения РАН (ИВ РАН).