С тех пор мировое признание и репутация живого классика политической науки, как можно было бы ожидать, должны обеспечивать выступлениям Ф.Фукуямы если и не такой же громкий успех, как его самой известной работе, то, как минимум, заинтересованное внимание политологов и отклики ведущих средств массовой информации. Однако новая статья Ф. Фукуямы «Будущее истории. Сможет ли либеральная демократия пережить упадок среднего класса?», помещённая в первом номере журнала Foreign Affairs за 2012 г., прошла в России почти незамеченной. Хотя журнал «Россия в глобальной политике» сразу же опубликовал перевод статьи в своём номере за январь/февраль 2012 года, отклик на неё оказался очень вялым. Никаких обсуждений и дискуссий, хотя бы отдалённо сопоставимых с «информационным цунами», последовавшим за знаковой статьёй почти 25-летней давности, новая публикация не вызвала ни в российских СМИ, ни в среде профессиональных политологов. Весьма примечательно, что на сайте журнала «Россия в глобальной политике», среди его аудитории, представленной специалистами или, как минимум, людьми, заинтересованными в глубоком понимании политических и идеологических процессов в современном мире, статья американского политолога не стала лидером обсуждений, хотя и возглавила весной 2012 года рейтинг наиболее читаемых материалов. По количеству комментариев публикация автора, имеющего мировую известность, уступила первые строки материалам о конфликте в Карабахе, оказавшимся, с точки зрения посетителей сайта, более актуальными и востребованными.

Из отечественных аналитиков наиболее развёрнутый отклик на размышления Ф. Фукуямы к настоящему моменту представил М. Хазин, в силу своих исследовательских интересов уделивший основное внимание тем разделам публикации, где речь идёт о глобальном финансовом кризисе, понимании его фундаментальных причин и перспективах современной экономической системы. Общий итог знакомства с текстом Ф.Фукуямы М. Хазин подводит словами: «Мы видим, что анализ статьи одного из самых глубоких и ярких представителей современной западной мысли,… показывает, что тупик этой мысли на самом деле еще более глухой, чем описывает Фукуяма». С этим мнением отечественного исследователя вполне можно согласиться. Следует лишь уточнить, что некоторая доля оптимизма заключительных выводов Ф. Фукуямы, основанного, как он сам говорит, исключительно на вере, а не на рефлексии, носит внешний характер. По сути, за сдержанными словами надежды скрываются предельно тревожные ожидания американского политолога в отношении устойчивости современной модели финансового капитализма и возможности сохранения либеральной демократии, её нынешних форм и институтов, а также чёткое ощущение того, что в ближайшем будущем западным странам предстоит пережить радикальное переформатирование всего идейно-политического поля. В некоторых разделах статьи об этом говорится прямо, но чаще – прочитывается в логике рассуждений Ф. Фукуямы, в его недоговорённостях, в вопросах, оставленных без ответа, местами - во внешне противоречивых утверждениях, которые при более пристальном рассмотрении оказываются попыткой спасти принципиально важные для автора аксиома. Вот в это, т.е. в неявно прочитываемые тезисы и выводы статьи Ф. Фукуямы, и имеет смысл всмотреться более пристально.

Свой краткий анализ генезиса и перспектив либеральной демократии в современном мире Ф. Фукуяма начинает с констатации факта существования неразрывной связи судеб либерализма, с одной стороны, и становления, а также последующего количественного роста среднего класса – с другой. При этом понятие среднего класса у Ф.Фукуямы определяется предельно широкое - это рамка, которая позволяет охватить большую часть населения наиболее богатых стран и заметные, быстро растущие социальные группы во многих странах мира, таких, как Бразилия, Индия, Китай, Турция, Индонезия и др. «Под «средним классом», - пишет Ф.Фукуяма, - я имею в виду людей, которые по своим доходам не находятся на вершине или на дне общества, получили хотя бы среднее образование и владеют недвижимостью, товарами длительного пользования или собственным бизнесом». Конечно, американский политолог не оперирует термином «классовое сознание», что вполне понятно - для него, последователя неогегельянца А. Кожева, основным идейным антагонистом, как и в «Конце истории», остаётся Маркс. Однако для Ф.Фукуямы несомненна зависимость процессов формирования либерализма как светской идеологии и становления среднего класса – к этой мысли он возвращается неоднократно.

Следующий исторический факт, на который указывает Ф.Фукуяма, - это весьма сдержанное, если не скептическое, отношение многих представителей классического либерализма к идеям широкого политического участия, довольно медленные и поначалу осторожные шаги к снижению, а затем и снятию различного рода цензовых ограничений на пути предоставления избирательного права малоимущим группам населения. Именно эта нерешительность либералов, «исключение значительного большинства населения из политического процесса и рост рабочего класса» в Европе, как говорит Ф.Фукуяма, вызвали к жизни марксизм. Борьбу марксизма и либерализма Ф.Фукуяма называет основным идеологическим конфликтом второй половины XIX века. Её результатом стало признание необходимости дополнить процедурную демократию политикой перераспределения доходов и обеспечения социально-экономических прав большинства населения, для чего государство должно было взять на себя активную регулирующую роль в экономике. Такая политика надолго стала основой консенсуса, выработанного ведущими политическими силами западных стран. Таким образом, марксизму, в целом левому движению удалось очень существенно изменить саму тематику идеологической дискуссии, заданную либералами, вывести её за рамки вопросов формальной демократии, отстоять принципы экономических гарантий и социального равенства. Следовательно, первый раунд идеологической борьбы либерализма и марксизма во многом был выигран марксизмом.

Однако, как продолжает свой анализ истории либеральной демократии Ф.Фукуяма, это был лишь промежуточный итог. В то время как идеологические успехи левых сил были несомненны, процессы, развивавшиеся в социальной сфере, работали против марксизма. Повышение уровня жизни трудящихся, сокращение доли промышленного производства и рост сферы услуг, привлечение иммигрантов в качестве низкооплачиваемой и неквалифицированной рабочей силы и, соответственно, изменение состава маргинальных слоев, привели к тому, что численно преобладающей группой в обществе стал средний класс. Немалая часть рабочих, прежде всего высококвалифицированных, по своему имущественному положению, а зачастую и по уровню образования, вошла в состав среднего класса и стала осознавать себя в качестве его представителей. С того момента, когда «большинству развитых стран удалось создать общество, основывающееся на среднем классе, привлекательность марксизма, - по словам Ф. Фукуямы, - начала таять».

И вот здесь в рассуждениях американского политолога, внешне представляющихся вполне последовательными, делается весьма примечательный хронологический скачок. Если следовать логике Ф. Фукуямы и видеть причину снижения привлекательности марксизма среди трудящихся западных обществ в переходе большей части рабочих в ряды среднего класса, то решающая победа либеральной демократии в Европе и США должна была определиться не ранее, чем в 50-60-е гг. ХХ в.. Именно с этого временного рубежа можно говорить о феномене многочисленного среднего класса, охватывающего не только мелких предпринимателей, которых социологи относят к так называемому «старому среднему классу», но и представителей «нового среднего класса» - работников наёмного труда, т.е. значительную часть населения индустриально развитых стран. При этом, что характерно, в статье Ф. Фукуямы не упоминается, что же стало главным мотивом, побуждавшим правительства западных стран к проведению активной политики перераспределения доходов и формированию среднего класса.

Между тем отнюдь не идейные оппоненты либерализма, ведущие с ним полемику, а профессионально добросовестные и вполне респектабельные представители академической политологии признают сейчас, что западное общество благосостояния и его основа, средний класс, – это ответ системы на вызов социализма. Вот что пишет в недавней статье П. Дуткевич, профессор политологии Карлтонского университета: «Советский Союз был реальной угрозой для Запада. …Он…сформировал единственную в истории системную альтернативу капитализму и, что весьма важно, создал бедную, но социально вполне привлекательную советскую модель государства всеобщего благоденствия. Многие рядовые европейцы и американцы не подозревали, до какой степени им тогда везло, поскольку одно только существование «советской угрозы» заставляло западные элиты увеличивать социальные пособия и прочие льготы, добавлять новые и гарантировать старые гражданские свободы – короче, делать все возможное, чтобы устранить потенциальную притягательность социалистической, коммунистической модели». Иными словами, процесс формирования среднего класса на Западе во второй половине ХХ – начале XXIв. не являлся закономерным следствием развития рыночной экономики и либеральной демократии, а был результатом политики элит, сделавших «общество благосостояния» или «общество потребления» стратегическим средством ведения «холодной войны».

Как же Ф. Фукуяма согласует принципиально важный для него тезис о том, что «экономический класс не стал тем знаменем, под которым можно было бы мобилизовать на политические действия население индустриально развитых стран», с фактом, о котором он сам и говорит:

Второй Интернационал получил тревожный сигнал в 1914 г., когда рабочие Европы отвергли призывы к классовой борьбе, сплотившись вокруг консервативных лидеров, выкрикивавших националистические лозунги; такая схема работает и сегодня».

Понятно, что ни о каком Советском Союзе и «системной альтернативе капитализму», а также о «новом среднем классе» в лице многочисленных наёмных работников, в период, предшествующий началу Первой мировой войны, говорить не приходится. Однако Ф. Фукуяма прав – тревожный сигнал прозвучал уже в самом начале ХХ века, когда европейские социал-демократы голосовали в парламентах за военные кредиты. Почему же марксизм как классовое сознание не стал, по крайней мере в той исторической ситуации, более сильным инструментом объединения большинства, – а неимущие составляли тогда именно большинство населения, - чем сознание национальное, что и проявила Первая мировая война? Довод о том, что на рубеже ХХ века западные страны уже были обществами среднего класса, несостоятелен. Поэтому Ф.Фукуяма делает другой аналитический ход – он косвенно присоединяется к выводам Э. Геллнера, полагавшего, что национализм, подобно религии, «эффективно мобилизует людей, поскольку, в отличие от классового сознания, имеет духовное и эмоциональное содержание».

Нетрудно увидеть, что, сделав такой ход, Ф. Фукуяма ставит под удар собственную аргументацию, развёрнутую в начале статьи. Во-первых, по его оценке, соответствующей выводам специалистов по истории идей, ключевое значение для развития современного либерализма имела «Славная революция» 1688–1689 гг. в Англии. И в период этой революции, и в течение многих последующих десятилетий формирования современного парламентаризма торговый и промышленный средний класс, как его определяет Ф, Фукуяма, был крайне немногочисленным. И только он пользовался правом политического представительства. Большинство же общества было отсечено от легального политического процесса высоким имущественным и образовательным цензом. Тем не менее, избирательные права постепенно распространялись на всё более широкие группы населения - и это вопреки упомянутому Ф. Фукуямой скептическому отношению многих идеологов классического либерализма к ценностям демократии. Причём если, например, в Англии поэтапные реформы избирательного права становились результатом борьбы очень организованного и влиятельного тред-юнионистского движения, то в США, на опыт которых ссылается Ф.Фукуяма, реформа времён президентства Э. Джексона, отменившая имущественный ценз для избирателей, проводилась в условиях сравнительно менее острых социально-экономических конфликтов. Активное включение в политическую борьбу фермеров и рабочих не выливалось здесь в партийно-политические столкновения такого накала, как в Старом Свете. Следовательно, можно высказать обоснованное утверждение, что классический либерализм имел некие ценностные установки, которые задавали вектор движения к политической демократизации и были независимы или не полностью зависимы от конкретных сюжетов политической борьбы в той или иной стране, а также не были прямо связаны с численностью среднего класса.

Во-вторых, предположим, что в начале Первой мировой войны марксизм как классовое сознание по своей способности к эффективной мобилизации уступил в европейских странах национализму именно в силу недостатка или отсутствия духовного и эмоционального содержания, в чём Ф. Фукуяма соглашается с Э. Геллнером. Но ведь тогда надо признать, что и у либерализма в начале ХХ в. такого содержания не было: – в условиях начала мировой войны в европейских странах он также отошёл в тень национализма. И, далее, если оставить за скобками вопрос о духовном и эмоциональном содержании марксизма, в отношении идей либеральной демократии, следуя логике Ф. Фукуямы, надо, как минимум, признать, что ранее либерализм как идеология среднего класса, т.е. также как разновидность классового сознания, этим духовным и эмоциональным содержанием обладал. В качестве доказательства выступают такие неоспоримые факты, как победа в борьбе за независимость США и Великая французская революция, а также революции ХIX в Европе, в ходе которых либерализм проявил свой мощный мобилизующий потенциал, а средний класс, составляя незначительную по численности социальную группу, в духовном и идеологическом отношении привлёк на свою сторону большинство народа. Или, в терминологии А. Грамши, обрёл гегемонию.

Итак, как показывает анализ первого раздела текста статьи, Ф. Фукуяма, постоянно оперируя понятиями либерализма и либеральной демократии, фактически выделяет некий комплекс идей. Этот комплекс идей был связан с зарождением среднего класса. В своём классическом варианте он имел потенциал духовной, эмоциональной, политической мобилизации, сопоставимый с религиозными учениями и смог стать движущей силой радикальных политических преобразований в странах Запада, но к началу ХХ века утратил свою внутреннюю силу, сдавая позиции другим идеологическим игрокам, в том числе национализму. О каком же комплексе идей идёт речь? Ответ здесь понятен – о проекте Модерна. Именно проект Модерна, во многом основанный на идеях либерализма, доминировал на всём протяжении ХIX века, именно его универсалистские интенции задавали движение в направлении демократии, и именно его исчерпание, внутренняя слабость проявились уже к началу Первой мировой войны, когда основой сплочения среднего класса и большинства трудящихся западных стран стали идеи национализма, а не лозунги свободы и прав человека. При таком прочтении за недоговорённостями, терминологическими неточностями и внешними хронологическими нестыковками в статье Ф. Фукуямы встаёт целостная и непротиворечивая, хотя, конечно, предельно общая картина судьбы проекта Модерна в ХIX и XXвв., а также в начале XXIвв.

Но, продолжим рассуждения, если Первая мировая война показала, что проект Модерн начал внутренне ослабевать и выдыхаться уже тогда, то как объяснить явление, названное в 90-е гг. ХХ в. в наиболее известных работах Ф. Фукуямы концом истории - небывалый, по определению американского политолога, консенсус относительно легитимности либеральной демократии как «конечного пункта идеологической эволюции человечества» и «окончательной формы правления в человеческом обществе»? Объяснение следует искать в специфике ситуации окончания «холодной войны» и эйфории победы западной модели общества потребления, которая сформировалась и просуществовала несколько десятилетий благодаря противостоянию со странами социализма. В течение всего этого периода продолжалось внутреннее опустошение проекта Модерна, чья жизнь в прежних формах поддерживалась энергией борьбы с системной альтернативой. Устранение альтернативы радикально изменило судьбу и самого Модерна.

Вся заключительная часть статьи Ф. Фукуямы продиктована чувством ужаса исследователя перед теми перспективами, которые определились за очень малый в сравнительной исторической перспективе период одиночества либеральной демократии как недавнего триумфатора идеологических битв «холодной войны». Хотя Ф. Фукуяма в своей новой публикации повторяет, что «сегодня существует глобальный консенсус по поводу легитимности либеральной демократии, по крайней мере в принципе», его явно не согласующиеся друг с другом тезисы обнаруживают за словами внешнего оптимизма совсем другие краски.

На первый взгляд, американский политолог весьма радужно смотрит на возможность сохранения и дальнейшего распространения в мире выборных демократий. Перспективы либеральной демократии он связывает с ростом численности нового среднего класса в странах за пределами западного культурно-исторического ареала, называя в качестве примера Бразилию, Индию, Индонезию, Турцию и др. Даже в отношении Китая, который, по словам Ф. Фукуямы, в области проведения сложных социально-экономических реформ, обеспечения темпов роста и эффективности управления бросает «самый серьезный вызов либеральной демократии в сегодняшнем мире», он делает прогноз, звучащий для демократии вполне обнадёживающе. Китай, как убёждает читателей и себя самого Ф. Фукуяма, не сможет стать альтернативой либеральной демократии в странах, не находящихся в зоне распространения и влияния китайской культуры. Достижения Китая во многом основаны на специфике тысячелетних традиций государственной бюрократии, отбираемой в соответствии с меритократическими принципами, на очень высоком престиже образования и ряде других факторов, которые невозможно экспортировать в отрыве от национальной культуры. Да и у самого Китая никаких гарантий нет - культурные особенности, как полагает Ф. Фукуяма, не могут надёжно обеспечить устойчивость существующей модели власти. Хотя сейчас политическая система страны демонстрирует стабильность, по прогнозу Ф. Фукуямы, «вряд ли растущий средний класс в Китае будет вести себя совершенно иначе, чем в других регионах мира», т.е. откажется от требований перехода к демократии.

Однако и в этой части рассуждений Ф. Фукуямы легко выявляются явные натяжки и чрезмерно сильные утверждения, призванные доказать некие принципиально важные для автора статьи тезисы. Когда американский политолог обращается к опыту Китая, то, помимо довольно пространных ссылок на уникальность его культуры, выступающих фактором стабилизации жесткой властной иерархии, Ф. Фукуяма не может не признать, что в стране уже сейчас существует многочисленный средний класс. Составляет ли он почти четверть населения Поднебесной, как считают сами китайские экономисты, или меньше, если применять американские и европейские критерии отнесения тех или иных социальных групп к среднему классу, в любом случае его доля в населении страны, как минимум, не уступает соответствующей доле среднего класса в Тунисе или Египте. Между тем совсем недавно по Ближнему Востоку прошла череда смены правящих режимов, т.н. «арабская весна», а в Китае в течение длительного срока никаких волнений сопоставимого масштаба не было. При объяснении данного факта апелляция к культурной специфике Китая вряд ли работает, иначе пришлось бы признать, что Египет, в отличие от Поднебесной, имеет богатую демократическую традицию, укоренённую, скажем, в нормах ислама. Поэтому Ф. Фукуяма обращается к другому фактору: «в таких странах, как Китай и Таиланд, - говорит он, - представители среднего класса опасаются требований бедного населения о перераспределении благ, и поэтому поддерживают авторитарные правительства, которые защищают их классовые интересы». В Тунисе же и в Египте образованные группы населения стали главными активистами «арабской весны», поскольку их ожидания, «связанные с рабочими местами и политическим участием, не могли быть реализованы при существовавших диктаторских режимах». Если следовать этим рассуждениям, то надо сделать вывод, что в Египте, где ВВП на душу населения ниже, чем в Китае, а социальные контрасты ничуть не менее резкие, образованные группы не опасались радикализации требований улицы о перераспределении благ. Или же сказать, что такие опасения были, но их перевешивали перспективы получения рабочих мест и расширения политического участия.

Такая непоследовательность – не единственное, что привлекает внимание в данном разделе. Вообще весь сюжет, посвящённый перспективам демократизации Китая, и особенно событиям «арабской весны», возможности перехода к правильно функционирующей демократии в Ливии – а Ф. Фукуяма на словах признаёт это вполне реальным, выглядит слишком малоубедительным для статьи признанного политолога. В нём есть некоторая странность. Ведь на момент написания работы Ф. Фукуяма не мог не знать, что после отстранения от власти Х. Мубарака ситуация в экономике Египта стала быстро ухудшаться. От «демократизации» же страны, как и предупреждали в один голос все специалисты по Ближнему Востоку, в политическом плане больше всего выиграли «Братья-мусульмане» и салафиты, а вовсе не либеральные партии, которые представляли интересы образованного среднего класса. Тогда в чём смысл этих рассуждений о демократии в арабском мире и неустойчивости китайской системы? Ответ на этот вопрос даёт сам Ф. Фукуяма. По его словам, перемены на Ближнем Востоке показали – «стремление к политической свободе не является характерной особенностью культуры европейцев и американцев». Иными словами, американскому политологу даже ценой явно противоречивых утверждений и доводов надо доказать, что либеральная демократия - универсальная модель, не имеющая жизнеспособной альтернативы. Точнее, Ф. Фукуяма видит эту альтернативу, которая обозначается всё более реально, но категорически её отвергает.

Ф. Фукуяма вновь и вновь отсекает возможность возрождения левого проекта, жёстко повторяя, что «марксизм давно умер, а немногие оставшиеся его сторонники уже стоят на пороге домов престарелых». Но тогда единственное, что может прийти на смену либеральной демократии – это реванш крайне правых сил, причём носителями правого проекта будут те группы современного западного общества, в отношении которых Ф. Фукуяма произносит слова, ещё совсем недавно невозможные для политолога, принадлежащего к мейнстриму - он говорит о предательстве элит, ощущаемом большинством. Такая риторика, совершенно нехарактерная для респектабельного и статусного политолога, имеет знаковый характер. Она со всей очевидностью свидетельствует - идеологический и политический климат меняется очень резко и многие ранее запретные темы становятся предметом дискуссий. В том числе вопрос о судьбе нынешних элит.

Ведь что такое, в терминологии Ф. Фукуямы, торговый и промышленный средний класс для Европы связывает зарождение и распространение идей либерализма? Это контрэлита, ставшая выразителем духа истории и потому одержавшая столь впечатляющие идеологические и политические победы. И вот сейчас, уже в начале XXI века, интересы элиты, ранее действовавшей в рамках проекта Модерна, вновь вошли в острое противоречие с интересами среднего класса и – шире – общества. Ф. Фукуяма приводит впечатляющие и тревожные данные о размывании среднего класса в США и странах Европы, падении доходов его представителей, росте имущественного неравенства и процессах деиндустриализации. По логике самого Ф. Фукуямы, его анализа истории либеральной демократии, если прежние элиты не отвечают на вызов времени, историческую инициативу должна взять на себя контрэлита, как это сделал средний класс в XVII-XVIII вв.

Но Ф. Фукуяма не видит в современном западном обществе контрэлиты, нового субъекта исторического действия. И именно это, в конечном счете, определяет глубочайший внутренний пессимизм его выводов: «Элиты во всех обществах используют недосягаемые для других возможности доступа к политической системе, чтобы защищать свои интересы, при этом отсутствует уравновешивающая демократическая мобилизация, способная исправить ситуацию», подводит итог своим размышлениям Ф. Фукуяма. Он уверен, что неравенство будет углубляться, а это работает на уничтожение среднего класса и слом либеральной демократии.

Остаётся лишь договорить то, что для Ф.Фукуямы неприемлемо – это вывод о необходимости выдвижения нового глобального проекта, как минимум, соразмерного проекту Модерна.