Сергей Папков. Обыкновенный террор. Политика сталинизма в Сибири.
М.: Росспэн, 2012. 440 с. (Серия «История сталинизма»)

 

Книга Сергея Папкова предлагает панорамный взгляд на историю репрессий в Сибири. В семи главах рассказывается об основных карательных этапах советского прошлого – жертвах коллективизации и тех, кто попал под чистки после убийства Кирова, о вакханалии эпохи «большого террора» и спецпереселенцах, о карательном правосудии военного времени и послевоенных кампаниях и спецоперациях.

Автор – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории Сибирского отделения Российской академии наук. Он многие годы занимается темой сталинского террора в Сибири, работал во многих архивах, причем не только в больших государственных, аккумулирующих архивы учреждений [ Это архивы разных масштабов – среди них и ГА РФ, и Госархив Новосибирской области. ], но и ведомственных, таких как областные архивы УФСБ. Его первая монография о терроре в Сибири вышла еще в 1997 году; ученый – автор Книг Памяти жертв политических репрессий в Новосибирской области.

Истоки террора Папков возводит к первым годам революции. Во «Введении» он рассматривает обоснование диктатуры Лениным, начатое большевиком из Цюриха в тот момент, когда тот сформулировал необходимость развязывания Гражданской войны в России. Это было в 1914 году. А уже семь лет спустя Дзержинский предлагал на Политбюро поселить «кронштадтских бандитских матросов в карательной колонии на Ухте». К этому моменту Ленин успел публично отвергнуть ошибочное мнение, «будто единоличная диктаторская власть несовместима ни с демократизмом, ни с советским типом государства, ни с коллегиальностью управления» [ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 199. ].

В том, что понятие диктатора и советского типа демократии почти синонимы, народу предстояло убедиться довольно быстро. Причину этого автор книги склонен видеть не только в обстоятельствах политической жизни, но и в экономике: «Чем хуже складывалось хозяйственное положение [в СССР], тем интенсивнее становились расправы со старой интеллигенцией и инженерно-техническими кадрами».

Всего в 1937–1956 годах, согласно материалам ГА РФ (Государственный архив Российской Федерации), в стране было осуждено более 41 миллиона человек. Папков описывает истории арестованных, принадлежавших к разным слоям советского общества. Террор был не просто массовым – он был сплошным. В Новосибирске чекисты гордились тем, что к апрелю 1938 года арестовали по три состава районного и областного руководства. Трудовые коллективы исчезали полностью. Это касалось и треста «Запсибзолото» со всеми его приисковыми управлениями, и Союза писателей – в том же Новосибирске были арестованы все шесть его членов.

Такая ситуация не могла не породить массовой истерии. «Террор искажал сознание людей и порождал безумные мифы, – пишет Папков. – У многих в тот период существовала иллюзия постоянного присутствия врагов и вредителей. Подозрения возникали на голом месте». Но и само наличие тотальных подозрений тоже объявлялось происками врагов.

В качестве одного из приложений к книге помещен протокол допроса Льва Маслова от 15 июня 1941 года. В 1937–1939 годах он работал помощником начальника 1-го отделения 3-го отдела УГБ УНКВД по Новосибирской области, был следователем следчасти. Из рассказа Маслова видно, насколько хаотичными и бессистемными были массовые аресты. Так, кулаков арестовывали лишь по заявлениям граждан и агентурным материалам, которые не проверяли. Бывших белых офицеров – по спискам, составленным в конце 20-х. В ходе арестов часто выяснялось, что эти списки полны ошибок, арестованные в свое время сражались в Красной армии, и некоторые даже были награждены орденом Красного Знамени. Начальник отделения Эденберг «латышей, эстонцев арестовывал направо и налево, безо всякого разбора, для него лишь бы было известно, что он эстонец или латыш» (видимо, сам Эденберг был из прибалтов и боялся обвинений в симпатиях к «своим»). В итоге арестовывали даже тех русских, у кого деды или прадеды были латыши. Безо всяких формальных оснований в полном составе арестовали приехавший на гастроли цыганский ансамбль песни и пляски, репрессии коснулись и детей сотрудников КВЖД, вернувшихся в 1934 году на родину.

Отсутствие предварительных материалов могло бы оказаться непреодолимым препятствием для следователей в любой другой стране мира, кроме СССР.

В книге описывается механизм выбивания показаний из неповинных людей. Главным методом был «конвейер», когда допрос продолжался непрерывно несколько суток. Наиболее сильные выдерживали до 30 дней без сна и фактически без еды. Секретаря Октябрьского райкома партии Н.Ф. Силантьева после ареста напрямую доставили на допрос к следователям И.В. Большакову и К.К. Пастанагову. Его подвергли «конвейеру». Еду давали раз в три-пять дней. Остальное время били, а после того как 60 часов продержали на ногах, он упал без сознания: отказали опухшие ноги, из легких пошла кровь. В июне 1938 года, через семь месяцев после ареста, он умер, так и не подписав требуемых показаний.

В архиве УФСБ по Иркутской области сохранились описания пыток, когда людей держали на ногах по 46 суток (подобное на языке чекистов называлось «выстойки»). Многие сходили с ума, падали замертво.

Вряд ли утешением родственникам замученных советских людей может служить тот факт, что многие из чекистов в итоге попали в собственную мясорубку, которой пользовались с таким пылом, испытывая наслаждение от роли садистов и палачей. Как показал на допросе уже цитировавшийся Маслов, своих били крепче белогвардейцев, в отношении их «велось следствие гораздо хуже». При этом, рассказывал чекист, когда брали настоящих шпионов (случалось же порой и такое), тем часто подсовывали уже готовые протоколы с признаниями вымышленных преступлений. В результате информация о целых агентурных сетях оставалась нераскрытой, о них случайно узнавали много позже.

В 1940 году из прежнего руководящего состава НКВД в живых оставались только двое: экс-начальники Красноярского УНКВД К.А. Павлов и Ф.А. Леонюк, работавшие теперь в системе ГУЛага. Но справедливость коснулась не всех. Наказания избежали руководители среднего звена. Тот же Пастанагов хоть и был осужден на 8 лет, но в заключении быстро получил должность старосты лагпункта, а с нею и неофициальное покровительство бывших сослуживцев. Они позаботились о том, чтобы убийцу не переводили из Новосибирской области в другие регионы.

В книге приводятся показания бывшего подполковника МВД П.М. Курбатова, данные им в июле 1956 года в рамках расследования в Красноярске дел о нарушениях законов при Сталине. В 1939–1940 годах Курбатов возглавлял НКВД в Игарке. Большую часть арестованных составляли административно-ссыльные. Материалы по ним поступали со всего Союза в результате допросов других арестованных. Законченные следственные дела отправляли в Красноярск, откуда шифрованной телеграммой присылали приговор. «Расстрелы арестованных производили в комнате горотдела, где ранее был Ленинский уголок, – рассказывал Курбатов. – Под полом комнаты силами сотрудников горотдела была вырыта большая яма глубиной 7–8 метров. В эту яму складывали трупы убитых. (…) Я лично присутствовал при всех расстрелах. Расстрелы арестованных производились в летнее время 1939 года, когда круглые сутки было светло… В Ленинской комнате расстреливать было удобно, так как из жителей никто этого не видел и не слышал». Назвать количество расстрелянных им лично Курбатов затруднился. На вопрос, какой судебный орган выносил решение по делам (формально тройки были ликвидированы в 1938 году), подполковник сообщил, что хорошо помнит, как летом 1939 года их осуждали тройки НКВД или Особое совещание.

При этом, пишет исследователь, с середины 1937 года произошло «фактическое упразднение прокурорского надзора (…) в отношении органов НКВД. В ходе террора прокуратура осуществляла свои полномочия лишь в тех пределах, которые соответствовали программе операций НКВД. Под воздействием массовых арестов, прямого давления со стороны партийных и карательных органов ее аппарат вынужден был приспособиться и наряду с другими правовыми институтами стать прямым придатком НКВД». Природа этого поведения, столь типичного для российской юстиции последнего столетия, объяснима: страх перед арестом поселился и в душах прокуроров. И их действительно арестовывали, как и партийных и чекистских руководителей. В 1938 году в тюрьме оказались прокуроры Ленинска-Кузнецкого, Барнаула, Томска, Сталинска, Прокопьевска, не говоря уже о столице Западно-Сибирского края, городе Новосибирске. Подобная же судьба ждала и партийных руководителей, главных проводников линии ЦК. Был расстрелян и бывший руководитель западносибирских коммунистов Роберт Эйхе. В годы «оттепели» его пытались представить безвинно пострадавшим революционером, в закрытом докладе на ХХ съезде Н.С. Хрущев рассказывал о пытках, которые применяли к Эйхе. Но в «Обыкновенном терроре» приводится список арестованных «с его санкции и при его содействии» – в нем значатся председатель крайисполкома, члены крайкома и многие другие представители пролетарской власти.

Став наркомом земледелия СССР, Эйхе не потерял связи с краем, которым руководил девять лет – едва ли не исторический рекорд для того времени. Представляя своего преемника, ленинградского коммуниста-изувера Ивана Алексеева, успешно зачищавшего город на Неве от «троцкистско-бухаринско-зиновьевской сволочи» (слова Эйхе), он пообещал, что новый секретарь обкома добьется в Сибири не меньших успехов.

Алексеев был первым партийцем, награжденным орденом Ленина лишь за партийную деятельность. В Новосибирске он мог бы получить еще какую-нибудь награду: при нем было репрессировано практически все руководство области. Жданову он писал, что не доверяет ни одному члену обкома, исключением является лишь начальник НКВД Г.Ф. Горбач. С подобной же оценкой высших партийных кадров у себя в крае выступил и новый секретарь Красноярского крайкома ВКП(б) С.М. Соболев.

Алексеев вошел во вкус – на этот раз, как выяснилось, зря. В 1938 году область не выполнила план по урожаю. В принятом ЦК ВКП(б) и Совнаркомом СССР совместном Постановлении «Об ошибках руководства Новосибирской областной партийной организации» ему вменили в вину не только несобранный урожай, но и «массовые огульные аресты колхозно-советского актива». 2 ноября Алексеев был снят с должности, вскоре арестован, а вместо второго ордена Ленина он получил от своих товарищей пулю – и вряд ли даже успел понять за что.

Исследование Сергея Папкова вышло в серии «История сталинизма», которую издательство «РОССПЭН» вместе с обществом «Мемориал», фондом «Президентский центр Б.Н. Ельцина» и рядом институтов и архивов издают уже не первый год. Это один из самых важных издательских проектов России последнего десятилетия. Здесь печатаются работы как российских, так и зарубежных ученых (порой переводы нуждаются в более тщательной редактуре). Странно, что уникальная серия, выполняющая роль многотомной энциклопедии советской жизни, исследующая природу постоянного насилия государства над обществом, так до сих пор и не была отмечена достойным образом. Государственная премия была бы не только признанием заслуг авторов и редакторов, но и знаком того, что нынешнее государство дистанцируется от мифа об «эффективном менеджере» и его подручных.