Скоро мне выходить, что там делать, не знаю…
М.И. Танич

Последний звонок

Скоро мне выходить. Часики тикают и ведут отсчет последних подневольных месяцев, дней, часов. Да, когда-то все кончаются срока. Все вроде просто, но почему-то все-таки сложно. Чем ближе заветная дата, тем больше вопросов и сомнений в голове. Слишком долго я тут, много видел чужих освобождений – и почти столько же «камбэков». Бывало, по несколько раз провожал и снова встречал тех, кто, пожимая руку на прощанье, просил «не поминать лихом» и самоуверенно заявлял: «Вряд ли уж когда теперь свидимся, брат»…

Словно приливы и отливы, вызванные фазами Луны, масса народа освобождается и садится снова. Почему? Кто и в чем тут виноват? Сами? Никто и не спорит. Государство? Однозначно да. Родные? Ну, может, только отчасти. Так все-таки кто? Разбираемся.

 

«Последние звонки» бывают разные. Но каждый раз знаковые, дающие понимание, что после них возврата назад уже нет. Школьный последний звонок звучит весело и бодро, как сигнал «на старт, внимание, марш!». Последний звонок как прощание с усопшим имеет совсем другой тембр – тревожный и отрезвляющий, – как будто отрезает от реальности еще одну оконченную жизнь. Единственный «последний звонок», который можно услышать не раз – это истеричное дребезжание тюремной сигнализации…

И вот он врывается тебе в уши, проходит по нервам и сухожилиям, выворачивает всю душу наизнанку последним напоминанием о том, где ты провел непозволительно долгий кусок своей жизни. Ты стоишь на пороге, в воротах, перед железной дверью, которая вот-вот откроется. Шаг вперед – и свобода! Эх, хорошо!.. Хорошо ли?

Все, попадающие в мир ватников и круглосуточных бейджиков, сильно выпадают из той жизни. И «туристы», заезжающие на нары лишь на несколько месяцев, и «тяжеловозы», попадающие в застенок на десятилетия. Спеленали, закрыли, посадили – стресс, шок, адаптация, привыкание к жизни тут. Алгоритм понятен: надо жить – и человек приспосабливается, у него нет другого выхода. С освобождением вроде та же история: смена декораций и понятий, другие условия жизни, снова адаптация и также надо жить дальше… Так же, да не так…

 

С пружиной внутри

Вроде один и тот же коридор, только направления противоположные. В тюрьму – рамки дозволенного сужаются, из тюрьмы – наоборот, исчезает масса ограничений. В чем же подвох? Наглядней всего на примере пружины: сжимаешь – сжимается, резко разжал пальцы – пулей вылетает из ладони неизвестно куда.

Так и с освобождением – то, что в тюрьме длительный промежуток времени сжимали, в один момент вырывается из всех ограничений и летит. Куда летит? Что при этом чувствует? Кого зацепит?..

Случайному прохожему совершенно все равно, что чувствует идущий по улице странный человек, возможно, чуть пьяный, во все глаза разглядывающий все и всех, иногда ошалело улыбающийся, иногда вслух удивляющийся обнаруживаемым переменам. Рутинные заботы и мысли обывателя заслоняют от него чужие эмоции – а ведь только что освободившегося зэка достаточно просто вычислить в любой толпе…

Система, грубо сжимающая рамки дозволенного, как не крути травмирует психику заключенного. Понятно, что цель правосудия – «отомстить» за совершенное «нельзя», и без ограничений этой цели не достичь. Однако одно дело – наказать и совсем другое –наказывая, покалечить, что, как правило, и происходит в любом без исключения учреждении ФСИН на территории России.  

Само по себе это вроде бы и ничего, не будь одного «но». Рано или поздно все эти «калеки» возвращаются обратно в общество. Человек-пружина попадает туда, где живут все, где гуляют с колясками мамаши, где считают копейки пенсионеры, где целуются влюбленные парочки, где миллионы взрослых людей совершают ежедневный хадж на работу, а миллионы детей – в садики, школы, институты…

Сколько времени «пружина» будет разжиматься? День? Год? Пять? Кто окажется рядом, когда пружина разожмется? Пенсионерка в магазине? Молодой очкарик в лифте? Девочка с портфелем, идущая навстречу по улице? Подвыпивший сосед? Собственная старушка мать? Кого и как зацепит?

 

Два мира

Мы имеем два мира – в рамках этого разговора, конечно, – тюрьму и волю. Два мира с жесткой границей между ними, с несовпадающими внутренними правилами, с абсолютно разными схемами поведения, с иными формами жизни. Особняком стоят те, кто находится в приграничном пространстве, но сейчас не о них.

Эти два мира сообщаются друг с другом через узкие окошки контрольно-пропускных пунктов. И все удары по психике, вызванные пересечением этих границ, если и используют, то только для того, чтобы получить какой-то сиюминутный «понт», совершенно не считаясь с тем, что после этого остается от человека. А ведь даже на входе в ад есть чистилище…

Мне могут возразить, что проблема надуманна. Мол, на фоне того, что творится с правосудием и с положением осужденных внутри мест отбывания, вопрос прохождения «коридора» между свободой и неволей туда-обратно выглядит сиюминутным и незначительным.

Что ж, если сравнивать наши зоны, скажем, с норвежскими, то по многим параметрам наши будут выглядеть как антигуманные средневековые остроги, а их – как пародия на место, где человек получает наказание. Особенно на фоне просачивающихся оттуда новостей. Таких, как, скажем, голодовка террориста Брейвика, требующего вернуть ему «двухкомнатную» камеру и увеличить время прогулок, ибо ему скучно сидеть одному в одной комнате, да еще и с устаревшим PlayStation. Да и помимо Брейвика там полно диковинок. Например, в тюрьмах Англии отпускают в «увольнение». В Германии зэки могут поплавать в бассейне. В датских тюрьмах зэки получают пособие – около 200 евро в месяц! В норвежских тюрьмах половина надзирателей – женщины, мол, это снижает агрессивность заключенных. В Австралии есть тюрьма с теннисными кортами и конной фермой, где зэки живут лучше, чем австралийцы со скромным достатком.

Но ведь есть в иноземных зонах и рациональность, которая вполне способна прижиться в российских условиях. И конкретно – правила, касающиеся «переходного периода» от срока к свободе. Например, в ряде стран заключенные, доказавшие свое исправление и переведенные на легкие условия содержания, могут проводить выходные «за периметром», с семьей, привыкая к нормальной жизни, втягиваясь в нее безболезненно и постепенно. В большинстве европейских стран на адаптацию осужденных к зоне или, наоборот, к грядущей свободе работает гигантский штат психологов, соцработников, менеджеров, священнослужителей…

У нас все не так. У нас осужденный – это бесправный контингент, охраняемое тело, фамилия на ватнике, низшая каста, зэк. Политика регулирования пересечения «границ» сведена до уровня «собачьих команд»: стоять! лицом к стене! руки за спину! То, что происходит на уровне психики, чувств, эмоций никому, кроме самого зэка, не интересно.

Это вполне осознанный выбор органов исполнения наказания, обусловленный политикой государства, традиционно ориентированного не на личность гражданина, а на поддержание правопорядка исключительно силовыми методами с использованием тактики подавления, ограничения и запретов.

 

Что делать?

Из вышесказанного понятно, что надо регулировать пересечение границ. На другом уровне. Глубже и масштабнее. Для чего? Для того, чтобы тот, кто за все это платит, получил более качественную услугу – повышенную общественную и личную безопасность, снижение процента рецидивов и, соответственно, возвратов в места лишения свободы; более корректное отношение к себе, как к «клиенту» исправительного учреждения.

Ведь за всех сидящих и перемещающихся между «двумя мирами» платит обыватель – обычный гражданин, вносящий свою лепту в государственный бюджет в виде налогов и отчислений. Тот самый гражданин, который идет по улице, не замечая идущего рядом странного человека, возможно, чуть пьяного. Тот самый гражданин, который сам завтра может стать подследственным, обвиняемым, заключенным…

 

КПП. Ворота. Еще шаг – и свобода. Хорошо! Хорошо ли?..