Борис Григорьев, Борис Колоколов. Повседневная жизнь российских жандармов. М.: Молодая гвардия, 2007. Серия «Живая история. Повседневная жизнь человечества».

«Охранники – это всего лишь статисты на подмостках любой исторической сцены», – утверждают на первых страницах книги ее авторы. Но и через статистов пишутся портреты времени и населяющих его народов.

Классический портрет русского жандарма обычно связан с пышными усами и нездоровой, но столь жизнерадостной полнотой. Однако подробный рассказ – а книга пухла под стать ее героям, 852 страницы! – Григорьев и Колоколов начинают с петровских времен. А подлинным началом книги можно все же считать историю декабристов и их тайных обществ. Вот где доносы могли сыграть, но так и не сыграли спасительной для государства роли – уж больно к ним невнимательно относились поначалу. И дело тут не только в хрестоматийной расхлябанности власти, но и в особом отношении Александра к заговорщикам. Впрочем, те, чьи доносы все-таки были приняты во внимание, получали по заслугам. Так, капитан Вятского пехотного полка А.И. Майборода, донесший на своего командира П.П. Пестеля, стал в итоге командиром Апшеронского пехотного полка (правда, вскоре после увольнения в отпуск в 1842 году кончил жизнь самоубийством). Сразу же после подавления восстания его перевели в лейб-гвардии Гренадерский полк в Петербург. С одной стороны – повышение, с другой, как замечают исследователи, «оставлять его в полку, на командира которого он сделал персональный, хотя и вполне справедливый донос, было невозможно».

Любопытно, что качество доноса не являлось решающим при определении последующей награды. Так, донос унтер-офицера И.В. Шервуда уступал по степени информативности другим текстам подобного рода, но именно Шервуд единственный удостоился высочайшей аудиенции и множества отличий. Надо отдать должное новым сослуживцам Шервуда по столичному Драгунскому полку: вместо «Шервуда Верного», как ему повелели теперь называться, они прозвали его «Шервудом скверным» и «Фиделькой». Так проявилось характерное для русской культуры специфическое понятие чести, тождественное которому вряд ли найдешь в Западной Европе. Дескать, сами мы в заговоре не участвовали, товарищей арестовывали, сажали и казнили, но руки предателю не подадим.

Самой почетной наградой Шервуд, видимо, мог бы считать тот факт, что его изображение открывало портретную галерею агентов и осведомителей в Третьем отделении императорской канцелярии, из которого позднее и образовался Департамент полиции. Третьt отделение было создано в июле 1826 года и состояло из четырех экспедиций. Первая занималась лицами, находящимися под полицейским надзором, вторая раскольниками, фальшивомонетчиками и политическими преступниками, третья – иностранцами, а четвертая – крестьянами и «всем прочим». Из этого «прочего» в 1842 году было выделено важнейшее. На ту пору им оказался театр (видимо, как средство распространения идеологий и массового воздействия на публику); так в России появилась первая цензура в сфере искусства, театральная. Позднее, впрочем, выяснилось, что и она ни от чего не спасает.

В 1827 году появляется корпус жандармов, становящийся вскоре Отдельным корпусом. Начальником его штаба и управляющим Третьим отделением с 1839 года становится одно и то же лицо, совмещающее тем самым военную и гражданскую службу. Удачный образ для ситуации, когда в обществе начинается смешение двух противоположных начал, а само понятие государственности врастает в понятие о милитаристском духе и специфически понимаемой гражданственности.

Кризис этой модели проявлялся беспрерывно: управление страной пребывало в постоянном коллапсе и, кажется, не способно было ответить ни на один серьезный вызов времени. Николай I мог еще гонять петрашевцев по этапам и каторгам с тем же энтузиазмом, с каким он до этого гонял молоденьких фрейлин по залам Зимнего дворца. Но как только дело дошло до Крымской войны, бессилие системы аукнулось унизительным поражением. Странно было бы ожидать в этой обстановке покорного доверия со стороны молодых поколений. Народовольцы сфокусировали в себе недовольство образованной части общества, их противостояние с властью становится одним из центральных сюжетов книги.

О том, насколько беспомощными в той ситуации ощущали себя верхи, говорит хотя бы указ Александра II от 5 августа 1879 года. Отныне обвиняемыt в политических преступлениях могли быть преданы суду на основании лишь полицейских документов, без предварительного следствия. В это же время как жанр расцвело провокаторство. Когда после революции решили опубликовать список всех тайных агентов охранного отделения, выяснились, что таковых было около десяти тысяч: с охранкой не сотрудничал только ленивый. Сами революционеры зачастую охотно шли на контакты с охранкой – то ли из желания поиграть с огнем, то ли пытаясь обернуть ситуацию себе на пользу – и чаще всего проигрывали партию задолго до эндшпиля. Как пишет мемуарист, цитируемый в «Повседневной жизни российских жандармов»: «жандармерия лишь выбирала их (тайных агентов. – А.М.) из революционной среды. Их создавала сама революционная среда. Прежде всего они были членами своих революционных организаций, а уж затем шли шпионить про своих друзей…».

Вину за проигрыш в той изнурительной борьбе с инакомыслящими и инакодействующими в наименьшей степени можно возложить на Департамент полиции (многие члены которого, кстати говоря, искренне верили в свои идеалы). Это был исторически предрешенный процесс для большого и слабого государства, которым традиционно управляли плохо приспособленные к этому элиты. Не лучше и не хуже страны в целом было и охранное отделение. В книге приводится немало трагикомических историй о том, на что расходовались его силы и средства, предназначенные в общем-то для других целей. Так, видный петербургский начальник, директор Департамента полиции с говорящей фамилией Дурново, отправлял тайных агентов в Париж за казенный счет, чтобы следить там за своими любовницами. При этом любовницам он тоже выдавал госсредства на «оперативные расходы» (император, хочется воздать ему должное, уволил Дурново с рескриптом «Убрать эту свинью в 24 часа!», что, впрочем, не помешало последней стать позднее министром внутренних дел). А уж сколько было случаев ложной информации, сознательно отправлявшейся из нижних эшелонов тайной полиции по начальству наверх – исключительно с целью выслужиться, оправдать расходование средств, добиться наград и повышения… Расследованиями подобных историй тогда занимались беспрерывно, их описания читаешь, смеясь сквозь слезы. Мало того, что следов патриотизма в подобных деяниях не найти, так еще и делалось все на редкость топорно. Опытному глазу достаточно было лишь взглянуть на отчет, чтобы понять, о липе каких масштабов идет речь, когда, например, съезд эсеров вдруг собирается в Тамбове, в котором никогда никаких организаций эсеров не было. Для лжесвидетельств готовили секретных агентов, но те во всем признавались проверяющим, едва войдя в комнату.

Авторы переработали множество архивных источников, мемуаров и специальной литературы (библиография едва уместилась на шести страницах), их книга просто подавляет обилием фактуры. Иногда повествованию явно не хватает концептуальной стройности, а попытки авторов превратиться в газетных публицистов вряд ли можно назвать удачными. Конечно, порой им удаются любопытные наблюдения и параллели. Например, в 1909 году рассматривался вопрос о школе филеров, для последних был подготовлен сборник с описанием разных ситуаций и практических советов. Школу не создали, но зато выработали пять инструкций по наружному наблюдению. Как замечают Григорьев и Колоколов, «их потом с успехом применили на практике советские чекисты», Но иногда из-за неспровоцированного пафоса авторам явно изменяет чувство меры – когда они пытаются объяснить, почему евреи столь массово пошли в революцию, или актуализируют прошлое через нынешние реалии.

Так, в начале ХХ века охранка почувствовала потребность в том, что сегодня мы бы назвали «пиаром». Вопрос об издании брошюр и книг, посвященных благодатной роли агентов, их реабилитации в общественном мнении, многим казался актуальным. Предложения о написании подобного текста поступали к заведующему особым политическим отделом Департамента полиции Сергею Васильевичу Зубатову. Комментируя ситуацию, авторы не удерживаются от неожиданного сарказма, который, на их взгляд, вероятно, актуализирует ценности охранного отделения: «Зубатов не успел или не захотел написать такой брошюры, возможно понимая, что людям, которым это нужно для работы, и без брошюры ясно все ее значение, а людям посторонним, злонамеренным или не заинтересованным в охране русской государственности, все равно ничего не докажешь.

И правда: вопрос об оперативных средствах спецслужб неоднократно поднимался нашими „демократами“ еще в конце прошлого века и нет-нет – да и затронется снова».

Здесь примечательны не столько эти демократы в кавычках, сколько завершающая весь абзац цитата из Ключевского: «История ничему не учит, а только наказывает за незнание своих уроков». Вопрос лишь в том, что понимать под уроками. Кажется, класс у нас один, а уроки почему-то у всех разные.