ИНТЕЛРОС > №118, 2012 > Научная конференция «"Вторая культура": Неофициальная поэзия Ленинграда в 1970—1980-е годы» (Женева, 1—3 марта 2012 г.) Пётр Казарновский
|
С 1 по 3 марта 2012 года в Женеве проходила международная конференция «Вторая культура: Неофициальная поэзия Ленинграда в 1970—1980-е годы», организованная кафедрой славистики филологического факультета Женевского университета по инициативе Ж.-Ф. Жаккара при содействии Виолен Фридли, Йенса Херльта, Кристиана Цендера и при поддержке Женевского и Фрибурского университетов, Национального швейцарского фонда научных исследований, фонда «Нева», Женевского академического общества и швейцарской компании «Finartis». В центре внимания организаторов конференции находилось такое неоднородное явление русской культуры второй половины XX века, как «неподцензурный» литературный процесс, внимание к которому в последнее время растет как в России, так и на Западе. Деятели «неподцензурной» литературы испытывали интерес к религиозной проблематике, занимались воскрешением авангардистских практик, актуализацией модернистских ценностей, налаживали связи с современной поэзией Запада. Ко всем этим аспектам «неподцензурной» литературы обращались участники конференции. Участникам было предложено сосредоточиться на поэзии Ленинграда, исследовать специфику соответствующего геокультурного контекста и установить различия между ленинградской и московской версиями неофициальной литературы на уровне стиля, поэтики, элитарности / демократичности. В конференции приняли участие непосредственные участники «неподцензурного» литературного процесса. Прозвучавшие доклады освещали «неофициальную» литературу с разных точек зрения, и это, по мнению организаторов, должно было помочь более подробно осветить феномен самиздата, обнаружить его связь с различными российскими и мировыми литературными традициями. Конференцию открыл декан филологического факультета Женевского университета китаист Никола Зуфферей, выступивший с приветственным словом, в котором он напомнил о важности русской культуры для Запада и пожелал всем собравшимся провести время как можно более плодотворно. Затем Ж.-Ф. Жаккар и Й. Хертль предложили посвятить конференцию памяти Елены Андреевны Шварц. Далее с докладом «"Под", "над"и "за": первичность "второй культуры"» выступил Томас Эпстайн (Бостон), рассмотревший «вторую культуру» как одновременно русско-советское и интернациональное явление. Докладчик выделил три этапа развития «второй культуры»: первый этап соответствует оттепельным годам; второй связан с политически более сложной (и, парадоксальным образом, более индивидуалистической) деятельностью шестидесятников; наконец, последний период, начавшийся в 1968 году, был отмечен развитием отдельной, независимой «второй», или «неофициальной», культуры. Сформировавшаяся в Ленинграде и существовавшая вокруг ленинградских самиздатских журналов, эта неофициальная культура одновременно сохраняла Традицию / традиции (прежде всего модернистские, важнейшая из которых — традиция обэриутов — послужила актуальной моделью для многих авторов того времени) и поощряла предельно современные поэтические голоса. Подобно американским битникам, русский андеграунд стремился к свободе выражения и экзистенциальной подлинности, а не к эстетическому или материальному комфорту. Однако, в отличие от битников, русско-советские нонконформисты в гораздо меньшей степени ориентировались на автобиографические и исповедальные типы высказывания. Неофициальная культура была ближе не к американской, а к европейской поэзии того времени, производившей критически-творческое переосмысление классической и модернистской культуры. Юрий Орлицкий (Москва) в докладе «Версификационная уникальность неофициальной петербургской поэзии» показал крайнее разнообразие метрического и строфического репертуара неофициальной поэзии (на материале стихотворений В. Кривулина, О. Охапкина, И. Бродского, Е. Шварц, С. Стратановского, М. Еремина, В. Кулле, А. Кондратова, Г. Алексеева, О. Мартыновой, Е. Рейна, Д. Бобышева и других поэтов). Эти поэты обращались к различным типам стиха: от силлабики (Охапкин, Кондратов, Бродский) и раешного стиха (Уфлянд) до верлибра (Кулле, Алексеев) — и строфики: от разных видов сонета (Аронзон, Кривулин, Бродский), триолета, одической строфы (Генделев) и терцин (Бобышев, Гандельсман) до так называемой «свободной» смысловой строфики, характерной для верлибра. Людмила Зубова (Санкт-Петербург) в докладе «Поиски личного языка поэтами "филологической школы"» после краткого обзора суждений критики и литературоведов об этой группе (название «филологическая школа» было придумано К. Кузьминским для группы поэтов-друзей, состоявшей из Л. Лосева, В. Уфлянда, М. Еремина, В. Виноградова, С. Куллэ и А. Кондратова) обратилась к анализу стихотворений Л. Виноградова и М. Еремина, поэтика которых во многих отношениях противоположна. Докладчица проанализировала примеры фонетической, лексической, грамматической игры в стихотворениях Л. Виноградова, лежащие в основе ироничного, но в то же время серьезного высказывания, а также показала, как лексика и структура стиха внутри короткого и на первый взгляд простого для понимания текста часто «противоречат» друг другу. Тотально метафоричная и герметичная поэзия другого представителя «филологической школы», М. Еремина, по словам докладчицы, представляет собой такую попытку разгадывания мира, которая только умножает вопросы, и это отражается в лексике и синтаксисе текстов, в присущей им интонации спокойного рассуждения. Натурфилософия Еремина и пессимистична, и оптимистична: он пишет о переходах одних объектов в другие, за которыми скрывается динамическое единство этих объектов. Обозначение «филологическая школа» часто обсуждается в критике: при этом оно не только сообщает, что поэты этой группы учились на филологическом факультете Ленинградского университета, но и указывает на особую «филологичность» их текстов. Юлия Валиева (Санкт-Петербург) начала доклад «Поэты кафе "Сайгон"» с утверждения, что для адекватного описания феномена «второй литературной действительности» необходимо учитывать значимость явлений, относящихся не только к области художественных событий, но и к сфере литературного быта. В этой связи кафе «Сайгон» (1964—1989) может особенно заинтересовать исследователя. По мнению докладчицы, это кафе породило особую модель литературных и внелитературных связей, которая не подходит под какое-либо существующее описание творческих объединений. В докладе также рассматривались контекст и история создания двух выпусков самиздатовского машинописного сборника «Поэты кафе "Сайгон"» (1991), анализировались их структура, состав авторов и оформление. Александр Житенев (Воронеж) в докладе «Философия культуры Бориса Иванова» охарактеризовал набор основных ценностей, стиль мышления и круг проблем в эссеистике классика «неподцензурной» литературы 1970—1980-х годов. Работы редактора «Часов», посвященные «культурному движению», как утверждал докладчик, характеризует стремление к открытости интерпретаций, преодолению систематизирующей логики и отказу от общепринятых, «твердых» категорий. Попытка избежать какой-либо «завершенной» мировоззренческой позиции позволяла Б. Иванову интерпретировать развитие культуры в терминах непрерывности текстов. Для объяснения этой непрерывности писатель прибегал к таким оппозициям, как «социальное» / «за-социальное», «каноническое» / «неканоническое», «традиционалистское» / «реалистическое». При этом декларировалось возвращение к «реализму», с которым связывалась «десакрализация формы», возможность письма, опирающегося на «проблемности в широком смысле слова», с которым, в свою очередь, был связан отказ от «этической анемии», характерной для «второй культуры». «Объективизм» Иванова приветствовал принципиально незавершимые процессы, недостижимость результата которых задается неустранимой «беспочвенностью» неофициальной «культурной среды». В этом контексте присущее поэту желание обрести собственный голос наталкивается на два препятствия: на искажающее воздействие контекста, в котором состоялось самоопределение писателя или поэта, и на отсутствие иммунитета к ядам «чужой» культуры. Таким образом, и невозможность расширить культурный горизонт, и долгожданный выход за пределы традиции, по Иванову, одинаково травматичны. Тем самым, «гамлетовская» задача, стоящая перед «культурным движением», неразрешима, и это приводит к «исповеданию языкового хаоса», при котором поэт, выведенный за пределы какой-либо традиции, вынужден создавать поэтический мир с нуля, что, в свою очередь, порождает «приблизительность» и «опосредованность» любого высказывания. В этой ситуации критик призван не только очертить необходимый для восприятия творчества поэта набор предпосылок, но и выступить в роли «носителя общественности, "соборности" и "всеединства"». Критик, с точки зрения Б. Иванова, — «самый конструктивный деятель культурного движения» — он «становится подвижником в то время, когда уже никто не помнит, что такое подвижничество», через него говорит время. Александр Скидан (Санкт-Петербург) в докладе «Поэтические машины Александра Введенского» предложил выделять в поэтике Введенского шесть элементов, которые делают творчество обэриута остросовременным и актуальным не только в эстетическом, но и в философско-теоретическом плане. Среди этих элементов 1) гетероморфный стих; 2) драматизация лирического высказывания (введение концептуальных персонажей); 3) десубъективация, или множественность «я» (преобладание косвенной речи, тематизация несамотождественности, расщепленности субъекта высказывания); 4) обращение к фольклорным сериям с их «стрекотаньем ритмов и балаганной рифмовкой», выполняющими функцию порождающих поэтических матриц, — то, что докладчик, со ссылкой на работы Р. Якобсона о фонетическом и грамматическом параллелизме как основах стихосложения, предложил называть «поэтическими машинами»; 5) критика поэтического способа высказывания как такового изнутри (и средствами) самой поэзии — «критика поэтического разума» (ср.: НЛО. 2011. № 108); 6) «поэтические машины» А. Введенского устроены таким образом, что «идут вразнос», заставляя язык устремляться к своему пределу, порождая аграмматические, асинтаксические, асемантические высказывания. Наиболее формальный из этих элементов — гетероморфный стих — был впоследствии взят на вооружение Е. Шварц и В. Филипповым; драматизация и концептуальные персонажи стали отличительной чертой поэзии хеленуктов и московского концептуализма; десубъективация и / или проблематизация позиции субъекта высказывания наиболее ярко отразилась в творчестве А. Драгомощенко. Однако особого внимания поэтов и исследователей, по мнению докладчика, заслуживает критическая составляющая поэтики Введенского. Доклад Татьяны Никольской (Санкт-Петербург) «Поэзия А. Хвостенко и ленинградская богема» был посвящен группе поэтов и художников (Л. Аронзон, Ю. Галецкий, Л. Богданов, А. Волохонский, Ю. Сорокин, Л. Ентин, К. Унксова и др.), отождествлявшими себя с битниками. Совместно с друзьями Хвостенко сочинял песни, которые воспринимались как народные, пьесы, в которых традиции Кузьмы Пруткова и обэриутов обогащались влиянием западного театра абсурда. Хвостенко и его друзья культивировали жанр стихотворных посланий, часть которых напоминает послания карамзинистов, а часть — поток сознания в духе французского сюрреализма. В середине 1960-х годов Хвостенко основал поэтическую группу «Верпа», ориентированную как на авангард, так и на «корявую», по определению докладчицы, поэзию XVIII века, интерес к которой поддерживался классической работой Ю. Тынянова «Архаисты и новаторы». Поэзия Хвостенко оказала непосредственное влияние на поэтику К. Унксовой и на поэтов созданной В. Эрлем группы хеленуктов. Кристиан Цендер (Фрибур, Швейцария) в докладе «Л. Аронзон и его жизнь после смерти в неофициальной поэзии Ленинграда 1970—1980-х гг. (случаи А. Альтшулера и Вл. Эрля)» рассмотрел миф о поэте Леониде Аронзоне (1939—1970), сложившийся в среде неофициальных поэтов Ленинграда 1970—1980-х годов. В то время как В. Кривулин видел в Аронзоне прежде всего антагониста И. Бродского (см. знаменитую речь Кривулина на вечере памяти поэта в 1975 году), близкие друзья Аронзона Александр Альтшулер и Владимир Эрль сами оказались частью аронзоновского мифа: Аронзон посвятил им относительно большое количество стихотворений, в части из которых они выступают полугротескными персонажами. Альтшулер и Эрль так или иначе отвечали на эти стихи Аронзона. При этом в центре внимания обоих поэтов находился пейзаж и топика стихотворения «Послание в лечебницу» (1964), однако каждый из них использовал мотивы этого стихотворения лишь фрагментарно. По мнению докладчика, оба понимали творчество Аронзона символически, как сообщение из поэтически-религиозного «святого ничего» (ср. сонет «Горацио, Пилад, Альтшулер, брат...»), подражать которому едва ли возможно. Подтверждая, таким образом, тезис Кривулина о негативной религиозности Аронзона, Альтшулер и Эрль своим творчеством своеобразно отрицают идею Кривулина, согласно которой поэтика — «одно из наиболее продуктивных направлений вообще в том, что делается в поэзии в мире». В докладе «История и постистория у Виктора Кривулина» Йенс Херльт (Фрибур, Швейцария) утверждал, что для представителей «второй культуры» было характерно чрезвычайно острое восприятие «историчности»: они задавали себе вопрос, каким может быть их место в истории и в чем может заключаться их вклад в историю мысли и художественных форм второй половины ХХ века. Подобная проблематика была особо актуальна для Виктора Кривулина вплоть до девяностых годов. В стихах Кривулина семидесятых читатель сталкивается с болезненно осознаваемым отчуждением от смыслопорождающего исторического процесса: история оказывается как будто «замороженной», «закрытой» — в нее невозможно войти. Но в то же время сквозь серость и пустоту советской обыденности иногда просвечивает возможность иного исторического существования, возможность чуда — христианская концепция времени и истории. С этим связана и характерная для Кривулина установка на преемственность, на сохранение культурных ценностей предыдущих эпох. Таким образом, то, что с точки зрения «западной» философии (А. Кожев, А. Гелен и др.) могло бы восприниматься как «постистория» — полная остановка исторического процесса, — на самом деле оказывается только временным отчуждением от него. Тем самым, возвращение в подлинно историческое пространство по-прежнему возможно. В девяностые годы историко-культурный процесс, по словам поэта, возвратился в свое «исконное русло», и Кривулин перешел к историзации и комментированию тех творческих процессов, непосредственным участником которых он являлся. Поэт сам вступил в историю и даже занялся политикой, но в то же время, по словам докладчика, из его поэзии исчезло предчувствие чуда. О прозе трех поэтов, выходцев с Малой Садовой улицы — Вл. Эрля, А. Ника и Б. Ванталова/Констриктора — говорилось в докладе Петра Казарновского (Санкт-Петербург) «Опыт нащупывания реальности». Докладчик остановился на особенностях поэтики этих авторов, попытавшись сформулировать объединяющие их общие принципы. В докладе анализировались преимущественно прозаические тексты: роман Вл. Эрля «Вчера, послезавтра и послезавтра», письма и сны А. Ника, а также роман Б. Констриктора «Утром три». Используя разные стратегии письма, инспирированные новейшими литературными течениями и русским авангардом, каждый из этих авторов создал собственный художественный мир. Однако всех трех писателей объединяет внимание к умиранию в собственном alter ego, как на уровне системы персонажей, так и в смысле «смерти автора», иллюстрируемой обязательным использованием псевдонима (в случае Констриктора — множественного). Именно это, по мысли докладчика, свидетельствует о специфическом внимании всех трех писателей к ментальному, невыразимому плану, являющемуся едва ощутимым средоточием бытия. Марко Саббатини (Мачерата, Италия) представил доклад «Поэтика Сергея Стратановского 1970-х — начала 1980-х годов и "Обводный канал"». Творчество Сергея Стратановского, пишущего с начала 1970-х годов, не сразу обратило на себя внимание представителей «второй культуры» — во многом по причине своеобразности и сложности поэтики, которая наряду с мифологическим и историческим обнаруживала своеобразный психологический и экзистенциалистский пласт. В поэзии Стратановского мифологические мотивы помогают интерпретировать те или иные факты социальной действительности. В то же время мифология оказывается средством перехода к «метаисторическим масштабам». Уже в ранних произведениях поэт превращает петербургский миф в миф периферийного Ленинграда и связывает судьбу своих персонажей с особым поэтическим пространством промышленного района Обводного канала. В этом пространстве экзистенциальные мотивы соседствуют с особого рода мифологемами, особенно в текстах, посвященных «маленьким» людям. Поэт использовал пограничное положение Ленинграда для изображения драмы заброшенности и одиночества мыслящего лирического героя. Самиздатский журнал «Обводный канал», выпускавшийся с 1981 по 1993 год под редакцией Кирилла Бутырина и Сергея Стратановского, можно рассматривать как следующий этап в мифотворчестве, связанном с этим районом в контексте «второй культуры» восьмидесятых, а одноименный художественный фильм Алексея Учителя (1990) с участием Виктора Кривулина представляет собой новую степень в его мифологическом и эстетическом восприятии. В этом фильме отражаются многие мотивы стихов Стратановского («Сизифо-жизнь», «жизнь на краю», «взгляд безмысленный» душевнобольного брата и т.д.). Обводный канал изображается здесь в качестве особого пространства, метонимически отражая своеобразную атмосферу неофициального Ленинграда. В докладе Ильи Кукуя ( Мюнхен) «Заметки о поэтике Анри Волохонского» был дан обзор творчества этого легендарного, но до сих пор мало изученного автора, эмигрировавшего из Ленинграда в Израиль в 1973 году и с 1985 года проживающего в Германии. Волохонский плохо известен читателю как из-за труднодоступ- ности многих произведений, публиковавшихся на Западе в малотиражных изданиях, так и из-за особенностей поэтики, которую часто называют герметичной. Докладчик, много лет занимающийся изучением творчества Волохонского и подготовивший репрезентативное собрание его произведений[1], подробно остановился на анализе двух поэтических текстов — поэмы «Одно око» из цикла «Четыре поэмы об одном» (1964—1966) и «Плача об утраченной тыкве» (1986). На примере этих произведений было показано, что основные формообразующие приемы играют у Волохонского смыслопорождающую роль. Докладчик перечислил некоторые из этих приемов (в первую очередь, различные анаграмматические техники), а также проследил переклички творчества Волохонского с творчеством Хлебникова. По словам докладчика, творчество Волохонского представляет собой синтез авангардистского эксперимента и постмодернистской игры. В докладе Виолен Фридли (Женева) «Память и забвение в творчестве Елены Шварц» память рассматривалась в качестве одного из орудий, позволяющих связать между собой различные элементы мира: стихотворение Шварц строится как цепь ассоциаций — один предмет отсылает к другому, напоминает о нем. Такой цепью воспоминаний связаны все «я» лирического героя: только благодаря памяти человек может осознать, что его прежнее «я» и новое — одно и то же. Память — это также память о потерянном рае, о прежней, предшествовавшей рождению жизни поэта. Поэт-пророк устремляется как в будущее, так и в далекое прошлое, чтобы найти Бога; его воспоминания уподоблены предчувствиям. К тому же память позволяет поэту пересказать событие, искажая его, то есть переосмыслить реальность. Таким образом, память играет важную роль как в создании поэтического текста, так и в духовных поисках лирического героя. Но забвение также важно для мировоззрения Елены Шварц: обращаться к тому свету и познать Бога можно только при забвении земной жизни (в стихотворениях Шварц часто возникает образ реки забвения Леты). Для лирического героя поэта характерны оба этих процесса — воспоминание и забвение. Моменты памяти обрамляют дыры забвения, тем самым подчеркивая их, делая их видимыми и представляя их читателю в качестве своего рода «антиориентиров». Вместо академического доклада Аркадий Драгомощенко (Санкт-Петербург) в сообщении « "В пределах возможного". О первых контактах с представителями зарубежной культуры в конце 1970-х. Самиздатский журнал переводов "Предлог"» предложил вниманию слушателей нечто вроде вольного изложения истории, начало и конец которой приходятся на вторую половину 1980-х годов, а местом действия оказывается тогдашний Ленинград, точнее, «Театр реального искусства» (на улице Чернышевского) и «Клуб-81». В историю этих объединений тем или иным образом были вовлечены многие фигуры мира «второй культуры». С их деятельностью было связано неожиданное появление на свет самиздатского журнала, который начал выходить в то время, когда подобного рода издания стали постепенно утрачивать актуальность (периодичность широко известных «Часов» и «Обводного канала» стала заметно нарушаться). По мнению докладчика, виной тому были изменения в политической жизни, с каждым днем становившиеся все более стремительными, в то время как некоторые еще недавно казавшиеся незыблемыми представления переставали отвечать требованиям современности, а будущее стало чем-то вроде постоянно откладываемого настоящего. Сергей Дедюлин (Париж) в сообщении «"Северная почта":реальное сотрудничество редакции с поэтами и критиками» исходил из высказанного И. Бродским соображения о периодически повторяющихся прорывах в литературе и культуре северной столицы. Сама атмосфера Петербурга, его местоположение способствуют возникновению в молодых людях фантасмагорического представления о свободе, убеждения в неограниченности возможностей. Для живущего в этом городе, повторил вслед за Бродским выступавший, самым естественным поступком остается сказать миропорядку «нет!». Докладчик показал разные формы противостояния / самовыражения питерских литераторов в сравнении с литераторами иных городов, проиллюстрировав свои соображения творчеством поэтов Е. Маркина и Г. Трифонова, поведением Н. Струве и В. Кривулина в связи с событиями в Югославии, а также обратился к феномену поэзии и судьбы О. Охапкина и восприятию этого явления Ю. Кублановским и его кругом. Обратившись непосредственно к своему детищу — журналу «Северная почта», — докладчик упомянул о литературных и формально-издательских задачах, поставленных им перед этим изданием в противовес другим самиздатским органам, например журналам «37» и «Часы», и коснулся общей стратегии самиздата. Далее было сказано о роли В. Кривулина в создании этого журнала, в частности в связи с его статьей «20 лет новейшей русской поэзии (Предварительные заметки)» — первым импульсом к созданию журнала, — опубликованной в №1/2 (1979) «Северной почты» за подписью А. Каломиров. Этот доклад можно было рассматривать как продолжение справочно-аналитического обзора, помещенного во втором выпуске сборника «Библиограф» (2001), и интервью, данного Марко Саббатини в Риме в 2003 г. (см.: Библиограф. Вып. 19. 2004). Анна Комароми (Торонто) в докладе «Способ бытования текста: "Митин журнал" в архиве и в Интернете» рассматривала проблему доступности текстов «второй культуры» на основе разработанной ей базы данных «Самиздатская периодика 1956—1986 гг.» (http://samizdat.library.utoronto.ca). Ссылаясь на методику «материальной герменевтики» текста, докладчица на примере «Митиного журнала» показала, что оригинальные самиздатские версии текстов часто отличаются от последующих типографских переизданий. Игровая эстетика «Митиного журнала» резонирует с «'патафизикой» Альфреда Жарри, и этот резонанс наводит на мысль о возможности проанализировать различия между версиями одного текста с помощью понятия «клинамена» (отклонения). Отклонение одной версии текста от другой придает динамику «полю культуры» неофициального Ленинграда и ставит ряд вопросов о ролях отдельных агентов, действующих в этом поле, и о том, что пересекало границу этого поля в перестроечное и постсоветское время. Чего достигли редакторы «Митиного журнала» в рамках «второй культуры»? Почему эстетика именно этого журнала успешно пережила переход к постсоветскому времени и в чем ее продуктивность с точки зрения социологии литературы? Докладчица постаралась ответить на эти вопросы. Доклад Сергея Завьялова (Цюрих) «Ретромодерн в ленинградской поэзии 1970-х годов» был посвящен социальным предпосылкам сложившегося в это десятилетие культа русского Серебряного века. Выступавший выстраивал гипотетические альтернативы этому «ретромодернистскому» проекту: «евромодернистский» (ориентированный на современную европейскую поэзию), протестно- неореалистический, метафизико-герметистский и контркультурный проекты, а затем анализировал причины их неосуществимости в рамках «второй культуры». Советские люди (то есть люди с советским опытом), по мнению докладчика, тяготели к «большому стилю», который хотя и был эстетически противоположен насаждавшемуся государством соцреализму, был таким же всеохватным и монументальным. Для ленинградской «второй культуры» в основе такого стиля лежала идеологическая и эстетическая идеализация прошлого, включавшая, в том числе, абсурдную самоидентификацию неофициальных литераторов с привилегированными классами рубежа XIX—ХХ веков. Тамара Буковская (Санкт-Петербург) в выступлении «Сохранность и рецепция "второй культуры"сегодня» говорила о том, что с принятием более двадцати лет назад отменившего цензуру Закона о печати и СМИ на некоторое время возникла иллюзия, что самиздат перешел в категорию плюсквамперфекта. Однако этот закон не устранил препятствия между новой литературой и ее возможными читателями. На рубеже XX и XXI веков у художника и поэта Валерия Мишина возникла идея «скоропечатного» издания, публикующего только стихи и очень краткие комментарии редактора, и в 2000 году эта идея осуществилась в виде журнала-бюллетеня «АКТ», который просуществовал около десяти лет. Журнал печатался на ризографе, а его тираж составлял 200—250 экземпляров. Позднее, в 2004 году, репертуар журнала был расширен и стал включать не только стихи, но и эссеистику, короткую прозу и портреты авторов номера — так при участии Алексея Даена и К.К. Кузьминского появился журнал «^йепЧЕ», часть тиража которого стараниями Алексея Даена перепечатывалась в Нью-Йорке. К 2006 году созрела идея еще одного издания — журнала визуальной поэзии «Словолов». Позднее сочинения авторов этих изданий были представлены в антологии «АКТуальнаяя поэзия на Пушкинской, 10». Еще один проект Валерия Мишина (при участии Т. Буковской) — два тома «антологии одного стихотворения» «Перекрестное опыление» (2011) и «В поисках утраченного Я» (2012). Задача этих антологий состояла не только в том, чтобы опубликовать стихи, которые, на взгляд редакторов-составителей, наиболее точно отражают время и характер того или иного поэта, но и в том, чтобы позволить поэтам выступить в качестве комментаторов собственных стихов и стихов своих современников. В завершавшем конференцию докладе «Антимодерны в стране Советов: от авангарда к андеграунду» Жан-Филипп Жаккар (Женева) остановился на историческом толковании смысла и места «второй культуры» в литературном процессе и в контексте официальной культуры. Упомянув огромное влияние на андеграунд, и особенно ленинградский, всех поэтических и художественных течений эпохи Серебряного века и авангарда, докладчик особое внимание уделил тем представителям авангарда, которые оказались способными к сопротивлению нарративам власти. Протестный дух, характерный для участников андеграунда, позволяет применить к ним термин А. Компаньона «антимодерн». Оспаривая сложившуюся после книги Б. Гройса «Стиль Сталин» тенденцию видеть в авангарде источник тоталитарного искусства, докладчик напомнил о непревзойденном разнообразии авангардных практик, в малой степени ангажированных революционным искусством (группа «41 градус», орден заумников Туфанова, обэриуты), и указал на преемственность «второй культуры» по отношению именно к этому типу авангарда. «Вторая культура» унаследовала от авангарда идею освобождения мысли и средств художественного выражения, а также явственно противостоящий власти дух провокации, сочетающийся со стремлением к трансцендентности. По убеждению докладчика, авангард и андеграунд объединены общей задачей сопротивления прогрессу, и теория «антимодернов» предлагает перспективные пути для понимания этого сопротивления: как контрреволюция развивается из революции, так из дискурса модерна вытекает дискурс антимодерна, представители которого, побывав в прошлом «жертвами истории», уже не питают свойственных модернистам иллюзий. Антимодернистов объединяют общие представления (угадываемые и у авангардистов, и у участников «второй культуры», например у хеленуктов): в историческом и политическом аспектах это — контрреволюционность; в философском — анти-Просвещение; в моральном или экзистенциальном — пессимизм. Эти константы связаны с идеей Зла, «поэтому четвертый символ антимодерна должен быть религиозным или теологическим: и действительно, первородный грех является привычным атрибутом антимодерна». Такие же особенности характерны для антиутопического дискурса, противоречащего идее прогресса. Именно представители антимодерна сумели сохранить связь с прошлым, убедившись, что понятие «прогресс» в искусстве не имеет никакого смысла. В каждый из двух вечеров в стенах Женевского университета проходили поэтические чтения: стихи читали Т. Буковская, А. Драгомощенко, М. Еремин, С. Завьялов, Ю. Орлицкий, А. Скидан и П. Казарновский (последние двое также представляли старших поэтов). Афиша и эмблема конференции были выполнены Александром Флоренским. Петр Казарновский [1] К моменту выхода этого номера журнала в издательстве «Новое литературное обозрение» вышло подготовленное Ильей Кукуем трехтомное собрание сочинений Волохонского. — Примеч. ред. Вернуться назад |