ИНТЕЛРОС > №118, 2012 > Научная конференция «"Вторая культура": Неофициальная поэзия Ленинграда в 1970—1980-е годы» (Женева, 1—3 марта 2012 г.)

Пётр Казарновский
Научная конференция «"Вторая культура": Неофициальная поэзия Ленинграда в 1970—1980-е годы» (Женева, 1—3 марта 2012 г.)


27 января 2013

С 1 по 3 марта 2012 года в Женеве проходила международная конференция «Вто­рая культура: Неофициальная поэзия Ленинграда в 1970—1980-е годы», организо­ванная кафедрой славистики филологического факультета Женевского универ­ситета по инициативе Ж.-Ф. Жаккара при содействии Виолен Фридли, Йенса Херльта, Кристиана Цендера и при поддержке Женевского и Фрибурского университетов, Национального швейцарского фонда научных исследований, фонда «Нева», Женевского академического общества и швейцарской компании «Finartis».

В центре внимания организаторов конференции находилось такое неоднород­ное явление русской культуры второй половины XX века, как «неподцензурный» литературный процесс, внимание к которому в последнее время растет как в Рос­сии, так и на Западе. Деятели «неподцензурной» литературы испытывали интерес к религиозной проблематике, занимались воскрешением авангардистских прак­тик, актуализацией модернистских ценностей, налаживали связи с современной поэзией Запада. Ко всем этим аспектам «неподцензурной» литературы обраща­лись участники конференции. Участникам было предложено сосредоточиться на поэзии Ленинграда, исследовать специфику соответствующего геокультурного контекста и установить различия между ленинградской и московской версиями неофициальной литературы на уровне стиля, поэтики, элитарности / демокра­тичности. В конференции приняли участие непосредственные участники «неподцензурного» литературного процесса. Прозвучавшие доклады освещали «неофи­циальную» литературу с разных точек зрения, и это, по мнению организаторов, должно было помочь более подробно осветить феномен самиздата, обнаружить его связь с различными российскими и мировыми литературными традициями.

Конференцию открыл декан филологического факультета Женевского универ­ситета китаист Никола Зуфферей, выступивший с приветственным словом, в котором он напомнил о важности русской культуры для Запада и пожелал всем со­бравшимся провести время как можно более плодотворно. Затем Ж.-Ф. Жаккар и Й. Хертль предложили посвятить конференцию памяти Елены Андреевны Шварц.

Далее с докладом «"Под", "над"и "за": первичность "второй культуры"» высту­пил Томас Эпстайн (Бостон), рассмотревший «вторую культуру» как одновре­менно русско-советское и интернациональное явление. Докладчик выделил три этапа развития «второй культуры»: первый этап соответствует оттепельным годам; второй связан с политически более сложной (и, парадоксальным образом, более индивидуалистической) деятельностью шестидесятников; наконец, последний пе­риод, начавшийся в 1968 году, был отмечен развитием отдельной, независимой «второй», или «неофициальной», культуры. Сформировавшаяся в Ленинграде и существовавшая вокруг ленинградских самиздатских журналов, эта неофициаль­ная культура одновременно сохраняла Традицию / традиции (прежде всего модер­нистские, важнейшая из которых — традиция обэриутов — послужила актуальной моделью для многих авторов того времени) и поощряла предельно современные поэтические голоса. Подобно американским битникам, русский андеграунд стре­мился к свободе выражения и экзистенциальной подлинности, а не к эстетическому или материальному комфорту. Однако, в отличие от битников, русско-советские нонконформисты в гораздо меньшей степени ориентировались на автобиографи­ческие и исповедальные типы высказывания. Неофициальная культура была ближе не к американской, а к европейской поэзии того времени, производившей критически-творческое переосмысление классической и модернистской культуры.

Юрий Орлицкий (Москва) в докладе «Версификационная уникальность неофи­циальной петербургской поэзии» показал крайнее разнообразие метрического и строфического репертуара неофициальной поэзии (на материале стихотворений В. Кривулина, О. Охапкина, И. Бродского, Е. Шварц, С. Стратановского, М. Ереми­на, В. Кулле, А. Кондратова, Г. Алексеева, О. Мартыновой, Е. Рейна, Д. Бобышева и других поэтов). Эти поэты обращались к различным типам стиха: от силлабики (Охапкин, Кондратов, Бродский) и раешного стиха (Уфлянд) до верлибра (Кулле, Алексеев) — и строфики: от разных видов сонета (Аронзон, Кривулин, Бродский), триолета, одической строфы (Генделев) и терцин (Бобышев, Гандельсман) до так называемой «свободной» смысловой строфики, характерной для верлибра.

Людмила Зубова (Санкт-Петербург) в докладе «Поиски личного языка поэтами "филологической школы"» после краткого обзора суждений критики и литера­туроведов об этой группе (название «филологическая школа» было придумано К. Кузьминским для группы поэтов-друзей, состоявшей из Л. Лосева, В. Уфлянда, М. Еремина, В. Виноградова, С. Куллэ и А. Кондратова) обратилась к анализу стихотворений Л. Виноградова и М. Еремина, поэтика которых во многих отно­шениях противоположна. Докладчица проанализировала примеры фонетической, лексической, грамматической игры в стихотворениях Л. Виноградова, лежащие в основе ироничного, но в то же время серьезного высказывания, а также пока­зала, как лексика и структура стиха внутри короткого и на первый взгляд про­стого для понимания текста часто «противоречат» друг другу. Тотально метафо­ричная и герметичная поэзия другого представителя «филологической школы», М. Еремина, по словам докладчицы, представляет собой такую попытку разгады­вания мира, которая только умножает вопросы, и это отражается в лексике и син­таксисе текстов, в присущей им интонации спокойного рассуждения. Натурфи­лософия Еремина и пессимистична, и оптимистична: он пишет о переходах одних объектов в другие, за которыми скрывается динамическое единство этих объ­ектов. Обозначение «филологическая школа» часто обсуждается в критике: при этом оно не только сообщает, что поэты этой группы учились на филологическом факультете Ленинградского университета, но и указывает на особую «филологичность» их текстов.

Юлия Валиева (Санкт-Петербург) начала доклад «Поэты кафе "Сайгон"» с утверждения, что для адекватного описания феномена «второй литературной действительности» необходимо учитывать значимость явлений, относящихся не только к области художественных событий, но и к сфере литературного быта. В этой связи кафе «Сайгон» (1964—1989) может особенно заинтересовать иссле­дователя. По мнению докладчицы, это кафе породило особую модель литератур­ных и внелитературных связей, которая не подходит под какое-либо существую­щее описание творческих объединений. В докладе также рассматривались контекст и история создания двух выпусков самиздатовского машинописного сборника «Поэты кафе "Сайгон"» (1991), анализировались их структура, состав авторов и оформление.

Александр Житенев (Воронеж) в докладе «Философия культуры Бориса Ива­нова» охарактеризовал набор основных ценностей, стиль мышления и круг про­блем в эссеистике классика «неподцензурной» литературы 1970—1980-х годов. Работы редактора «Часов», посвященные «культурному движению», как утверж­дал докладчик, характеризует стремление к открытости интерпретаций, преодо­лению систематизирующей логики и отказу от общепринятых, «твердых» катего­рий. Попытка избежать какой-либо «завершенной» мировоззренческой позиции позволяла Б. Иванову интерпретировать развитие культуры в терминах непре­рывности текстов. Для объяснения этой непрерывности писатель прибегал к таким оппозициям, как «социальное» / «за-социальное», «каноническое» / «не­каноническое», «традиционалистское» / «реалистическое». При этом деклариро­валось возвращение к «реализму», с которым связывалась «десакрализация формы», возможность письма, опирающегося на «проблемности в широком смысле слова», с которым, в свою очередь, был связан отказ от «этической ане­мии», характерной для «второй культуры». «Объективизм» Иванова приветство­вал принципиально незавершимые процессы, недостижимость результата кото­рых задается неустранимой «беспочвенностью» неофициальной «культурной среды». В этом контексте присущее поэту желание обрести собственный голос наталкивается на два препятствия: на искажающее воздействие контекста, в ко­тором состоялось самоопределение писателя или поэта, и на отсутствие иммуни­тета к ядам «чужой» культуры. Таким образом, и невозможность расширить куль­турный горизонт, и долгожданный выход за пределы традиции, по Иванову, одинаково травматичны. Тем самым, «гамлетовская» задача, стоящая перед «культурным движением», неразрешима, и это приводит к «исповеданию языко­вого хаоса», при котором поэт, выведенный за пределы какой-либо традиции, вы­нужден создавать поэтический мир с нуля, что, в свою очередь, порождает «при­близительность» и «опосредованность» любого высказывания. В этой ситуации критик призван не только очертить необходимый для восприятия творчества по­эта набор предпосылок, но и выступить в роли «носителя общественности, "со­борности" и "всеединства"». Критик, с точки зрения Б. Иванова, — «самый кон­структивный деятель культурного движения» — он «становится подвижником в то время, когда уже никто не помнит, что такое подвижничество», через него го­ворит время.

Александр Скидан (Санкт-Петербург) в докладе «Поэтические машины Алек­сандра Введенского» предложил выделять в поэтике Введенского шесть элементов, которые делают творчество обэриута остросовременным и актуальным не только в эстетическом, но и в философско-теоретическом плане. Среди этих элементов 1) гетероморфный стих; 2) драматизация лирического высказывания (введение концептуальных персонажей); 3) десубъективация, или множественность «я» (пре­обладание косвенной речи, тематизация несамотождественности, расщепленности субъекта высказывания); 4) обращение к фольклорным сериям с их «стрекотаньем ритмов и балаганной рифмовкой», выполняющими функцию порождающих поэ­тических матриц, — то, что докладчик, со ссылкой на работы Р. Якобсона о фоне­тическом и грамматическом параллелизме как основах стихосложения, предложил называть «поэтическими машинами»; 5) критика поэтического способа высказы­вания как такового изнутри (и средствами) самой поэзии — «критика поэтического разума» (ср.: НЛО. 2011. № 108); 6) «поэтические машины» А. Введенского устроены таким образом, что «идут вразнос», заставляя язык устремляться к сво­ему пределу, порождая аграмматические, асинтаксические, асемантические выска­зывания. Наиболее формальный из этих элементов — гетероморфный стих — был впоследствии взят на вооружение Е. Шварц и В. Филипповым; драматизация и концептуальные персонажи стали отличительной чертой поэзии хеленуктов и мос­ковского концептуализма; десубъективация и / или проблематизация позиции субъекта высказывания наиболее ярко отразилась в творчестве А. Драгомощенко. Однако особого внимания поэтов и исследователей, по мнению докладчика, заслу­живает критическая составляющая поэтики Введенского.

Доклад Татьяны Никольской (Санкт-Петербург) «Поэзия А. Хвостенко и ле­нинградская богема» был посвящен группе поэтов и художников (Л. Аронзон, Ю. Галецкий, Л. Богданов, А. Волохонский, Ю. Сорокин, Л. Ентин, К. Унксова и др.), отождествлявшими себя с битниками. Совместно с друзьями Хвостенко со­чинял песни, которые воспринимались как народные, пьесы, в которых традиции Кузьмы Пруткова и обэриутов обогащались влиянием западного театра абсурда. Хвостенко и его друзья культивировали жанр стихотворных посланий, часть ко­торых напоминает послания карамзинистов, а часть — поток сознания в духе французского сюрреализма. В середине 1960-х годов Хвостенко основал поэти­ческую группу «Верпа», ориентированную как на авангард, так и на «корявую», по определению докладчицы, поэзию XVIII века, интерес к которой поддержи­вался классической работой Ю. Тынянова «Архаисты и новаторы». Поэзия Хвостенко оказала непосредственное влияние на поэтику К. Унксовой и на поэтов созданной В. Эрлем группы хеленуктов.

Кристиан Цендер (Фрибур, Швейцария) в докладе «Л. Аронзон и его жизнь пос­ле смерти в неофициальной поэзии Ленинграда 1970—1980-х гг. (случаи А. Альтшулера и Вл. Эрля)» рассмотрел миф о поэте Леониде Аронзоне (1939—1970), сло­жившийся в среде неофициальных поэтов Ленинграда 1970—1980-х годов. В то время как В. Кривулин видел в Аронзоне прежде всего антагониста И. Бродского (см. знаменитую речь Кривулина на вечере памяти поэта в 1975 году), близкие друзья Аронзона Александр Альтшулер и Владимир Эрль сами оказались частью аронзоновского мифа: Аронзон посвятил им относительно большое количест­во стихотворений, в части из которых они выступают полугротескными персо­нажами. Альтшулер и Эрль так или иначе отвечали на эти стихи Аронзона. При этом в центре внимания обоих поэтов находился пейзаж и топика стихо­творения «Послание в лечебницу» (1964), однако каждый из них использовал мотивы этого стихотворения лишь фрагментарно. По мнению докладчика, оба понимали творчество Аронзона символически, как сообщение из поэтически-религиозного «святого ничего» (ср. сонет «Горацио, Пилад, Альтшулер, брат...»), подражать которому едва ли возможно. Подтверждая, таким образом, тезис Кри­вулина о негативной религиозности Аронзона, Альтшулер и Эрль своим твор­чеством своеобразно отрицают идею Кривулина, согласно которой поэтика — «одно из наиболее продуктивных направлений вообще в том, что делается в поэ­зии в мире».

В докладе «История и постистория у Виктора Кривулина» Йенс Херльт (Фрибур, Швейцария) утверждал, что для представителей «второй культуры» было характерно чрезвычайно острое восприятие «историчности»: они задавали себе вопрос, каким может быть их место в истории и в чем может заключаться их вклад в историю мысли и художественных форм второй половины ХХ века. По­добная проблематика была особо актуальна для Виктора Кривулина вплоть до девяностых годов. В стихах Кривулина семидесятых читатель сталкивается с бо­лезненно осознаваемым отчуждением от смыслопорождающего исторического процесса: история оказывается как будто «замороженной», «закрытой» — в нее невозможно войти. Но в то же время сквозь серость и пустоту советской обыден­ности иногда просвечивает возможность иного исторического существования, возможность чуда — христианская концепция времени и истории. С этим связана и характерная для Кривулина установка на преемственность, на сохранение куль­турных ценностей предыдущих эпох. Таким образом, то, что с точки зрения «за­падной» философии (А. Кожев, А. Гелен и др.) могло бы восприниматься как «постистория» — полная остановка исторического процесса, — на самом деле ока­зывается только временным отчуждением от него. Тем самым, возвращение в под­линно историческое пространство по-прежнему возможно. В девяностые годы историко-культурный процесс, по словам поэта, возвратился в свое «исконное русло», и Кривулин перешел к историзации и комментированию тех творческих процессов, непосредственным участником которых он являлся. Поэт сам вступил в историю и даже занялся политикой, но в то же время, по словам докладчика, из его поэзии исчезло предчувствие чуда.

О прозе трех поэтов, выходцев с Малой Садовой улицы — Вл. Эрля, А. Ника и Б. Ванталова/Констриктора — говорилось в докладе Петра Казарновского (Санкт-Петербург) «Опыт нащупывания реальности». Докладчик остановился на особенностях поэтики этих авторов, попытавшись сформулировать объеди­няющие их общие принципы. В докладе анализировались преимущественно про­заические тексты: роман Вл. Эрля «Вчера, послезавтра и послезавтра», письма и сны А. Ника, а также роман Б. Констриктора «Утром три». Используя разные стратегии письма, инспирированные новейшими литературными течениями и русским авангардом, каждый из этих авторов создал собственный художествен­ный мир. Однако всех трех писателей объединяет внимание к умиранию в собст­венном alter ego, как на уровне системы персонажей, так и в смысле «смерти ав­тора», иллюстрируемой обязательным использованием псевдонима (в случае Констриктора — множественного). Именно это, по мысли докладчика, свидетель­ствует о специфическом внимании всех трех писателей к ментальному, невыра­зимому плану, являющемуся едва ощутимым средоточием бытия.

Марко Саббатини (Мачерата, Италия) представил доклад «Поэтика Сергея Стратановского 1970-х — начала 1980-х годов и "Обводный канал"». Творчество Сергея Стратановского, пишущего с начала 1970-х годов, не сразу обратило на себя внимание представителей «второй культуры» — во многом по причине свое­образности и сложности поэтики, которая наряду с мифологическим и историче­ским обнаруживала своеобразный психологический и экзистенциалистский пласт. В поэзии Стратановского мифологические мотивы помогают интерпретировать те или иные факты социальной действительности. В то же время мифология ока­зывается средством перехода к «метаисторическим масштабам». Уже в ранних произведениях поэт превращает петербургский миф в миф периферийного Ле­нинграда и связывает судьбу своих персонажей с особым поэтическим простран­ством промышленного района Обводного канала. В этом пространстве экзистен­циальные мотивы соседствуют с особого рода мифологемами, особенно в текстах, посвященных «маленьким» людям. Поэт использовал пограничное положение Ле­нинграда для изображения драмы заброшенности и одиночества мыслящего ли­рического героя. Самиздатский журнал «Обводный канал», выпускавшийся с 1981 по 1993 год под редакцией Кирилла Бутырина и Сергея Стратановского, можно рассматривать как следующий этап в мифотворчестве, связанном с этим районом в контексте «второй культуры» восьмидесятых, а одноименный художественный фильм Алексея Учителя (1990) с участием Виктора Кривулина представляет со­бой новую степень в его мифологическом и эстетическом восприятии. В этом фильме отражаются многие мотивы стихов Стратановского («Сизифо-жизнь», «жизнь на краю», «взгляд безмысленный» душевнобольного брата и т.д.). Обвод­ный канал изображается здесь в качестве особого пространства, метонимически отражая своеобразную атмосферу неофициального Ленинграда.

В докладе Ильи Кукуя ( Мюнхен) «Заметки о поэтике Анри Волохонского» был дан обзор творчества этого легендарного, но до сих пор мало изученного автора, эмигрировавшего из Ленинграда в Израиль в 1973 году и с 1985 года проживаю­щего в Германии. Волохонский плохо известен читателю как из-за труднодоступ- ности многих произведений, публиковавшихся на Западе в малотиражных изда­ниях, так и из-за особенностей поэтики, которую часто называют герметичной. Докладчик, много лет занимающийся изучением творчества Волохонского и под­готовивший репрезентативное собрание его произведений[1], подробно остано­вился на анализе двух поэтических текстов — поэмы «Одно око» из цикла «Че­тыре поэмы об одном» (1964—1966) и «Плача об утраченной тыкве» (1986). На примере этих произведений было показано, что основные формообразующие приемы играют у Волохонского смыслопорождающую роль. Докладчик перечис­лил некоторые из этих приемов (в первую очередь, различные анаграмматические техники), а также проследил переклички творчества Волохонского с творчеством Хлебникова. По словам докладчика, творчество Волохонского представляет со­бой синтез авангардистского эксперимента и постмодернистской игры.

В докладе Виолен Фридли (Женева) «Память и забвение в творчестве Елены Шварц» память рассматривалась в качестве одного из орудий, позволяющих свя­зать между собой различные элементы мира: стихотворение Шварц строится как цепь ассоциаций — один предмет отсылает к другому, напоминает о нем. Такой цепью воспоминаний связаны все «я» лирического героя: только благодаря па­мяти человек может осознать, что его прежнее «я» и новое — одно и то же. Па­мять — это также память о потерянном рае, о прежней, предшествовавшей рож­дению жизни поэта. Поэт-пророк устремляется как в будущее, так и в далекое прошлое, чтобы найти Бога; его воспоминания уподоблены предчувствиям. К тому же память позволяет поэту пересказать событие, искажая его, то есть пе­реосмыслить реальность. Таким образом, память играет важную роль как в соз­дании поэтического текста, так и в духовных поисках лирического героя. Но заб­вение также важно для мировоззрения Елены Шварц: обращаться к тому свету и познать Бога можно только при забвении земной жизни (в стихотворениях Шварц часто возникает образ реки забвения Леты). Для лирического героя поэта характерны оба этих процесса — воспоминание и забвение. Моменты памяти об­рамляют дыры забвения, тем самым подчеркивая их, делая их видимыми и пред­ставляя их читателю в качестве своего рода «антиориентиров».

Вместо академического доклада Аркадий Драгомощенко (Санкт-Петербург) в сообщении « "В пределах возможного". О первых контактах с представителями зарубежной культуры в конце 1970-х. Самиздатский журнал переводов "Предлог"» предложил вниманию слушателей нечто вроде вольного изложения истории, на­чало и конец которой приходятся на вторую половину 1980-х годов, а местом дей­ствия оказывается тогдашний Ленинград, точнее, «Театр реального искусства» (на улице Чернышевского) и «Клуб-81». В историю этих объединений тем или иным образом были вовлечены многие фигуры мира «второй культуры». С их деятельностью было связано неожиданное появление на свет самиздатского жур­нала, который начал выходить в то время, когда подобного рода издания стали постепенно утрачивать актуальность (периодичность широко известных «Часов» и «Обводного канала» стала заметно нарушаться). По мнению докладчика, виной тому были изменения в политической жизни, с каждым днем становившиеся все более стремительными, в то время как некоторые еще недавно казавшиеся незыб­лемыми представления переставали отвечать требованиям современности, а бу­дущее стало чем-то вроде постоянно откладываемого настоящего.

Сергей Дедюлин (Париж) в сообщении «"Северная почта":реальное сотруд­ничество редакции с поэтами и критиками» исходил из высказанного И. Брод­ским соображения о периодически повторяющихся прорывах в литературе и культуре северной столицы. Сама атмосфера Петербурга, его местоположение способствуют возникновению в молодых людях фантасмагорического представ­ления о свободе, убеждения в неограниченности возможностей. Для живущего в этом городе, повторил вслед за Бродским выступавший, самым естественным поступком остается сказать миропорядку «нет!». Докладчик показал разные формы противостояния / самовыражения питерских литераторов в сравнении с литераторами иных городов, проиллюстрировав свои соображения творчеством поэтов Е. Маркина и Г. Трифонова, поведением Н. Струве и В. Кривулина в связи с событиями в Югославии, а также обратился к феномену поэзии и судьбы О. Охапкина и восприятию этого явления Ю. Кублановским и его кругом. Об­ратившись непосредственно к своему детищу — журналу «Северная почта», — докладчик упомянул о литературных и формально-издательских задачах, постав­ленных им перед этим изданием в противовес другим самиздатским органам, на­пример журналам «37» и «Часы», и коснулся общей стратегии самиздата. Далее было сказано о роли В. Кривулина в создании этого журнала, в частности в связи с его статьей «20 лет новейшей русской поэзии (Предварительные заметки)» — первым импульсом к созданию журнала, — опубликованной в №1/2 (1979) «Се­верной почты» за подписью А. Каломиров. Этот доклад можно было рассматри­вать как продолжение справочно-аналитического обзора, помещенного во втором выпуске сборника «Библиограф» (2001), и интервью, данного Марко Саббатини в Риме в 2003 г. (см.: Библиограф. Вып. 19. 2004).

Анна Комароми (Торонто) в докладе «Способ бытования текста: "Митин журнал" в архиве и в Интернете» рассматривала проблему доступности текстов «второй культуры» на основе разработанной ей базы данных «Самиздатская пе­риодика 1956—1986 гг.» (http://samizdat.library.utoronto.ca). Ссылаясь на мето­дику «материальной герменевтики» текста, докладчица на примере «Митиного журнала» показала, что оригинальные самиздатские версии текстов часто отли­чаются от последующих типографских переизданий. Игровая эстетика «Мити­ного журнала» резонирует с «'патафизикой» Альфреда Жарри, и этот резонанс наводит на мысль о возможности проанализировать различия между версиями одного текста с помощью понятия «клинамена» (отклонения). Отклонение одной версии текста от другой придает динамику «полю культуры» неофициального Ленинграда и ставит ряд вопросов о ролях отдельных агентов, действующих в этом поле, и о том, что пересекало границу этого поля в перестроечное и пост­советское время. Чего достигли редакторы «Митиного журнала» в рамках «вто­рой культуры»? Почему эстетика именно этого журнала успешно пережила пе­реход к постсоветскому времени и в чем ее продуктивность с точки зрения социологии литературы? Докладчица постаралась ответить на эти вопросы.

Доклад Сергея Завьялова (Цюрих) «Ретромодерн в ленинградской поэзии 1970-х годов» был посвящен социальным предпосылкам сложившегося в это десятилетие культа русского Серебряного века. Выступавший выстраивал гипо­тетические альтернативы этому «ретромодернистскому» проекту: «евромодернистский» (ориентированный на современную европейскую поэзию), протестно- неореалистический, метафизико-герметистский и контркультурный проекты, а затем анализировал причины их неосуществимости в рамках «второй культуры». Советские люди (то есть люди с советским опытом), по мнению докладчика, тя­готели к «большому стилю», который хотя и был эстетически противоположен насаждавшемуся государством соцреализму, был таким же всеохватным и мону­ментальным. Для ленинградской «второй культуры» в основе такого стиля ле­жала идеологическая и эстетическая идеализация прошлого, включавшая, в том числе, абсурдную самоидентификацию неофициальных литераторов с привиле­гированными классами рубежа XIX—ХХ веков.

Тамара Буковская (Санкт-Петербург) в выступлении «Сохранность и рецеп­ция "второй культуры"сегодня» говорила о том, что с принятием более двадцати лет назад отменившего цензуру Закона о печати и СМИ на некоторое время воз­никла иллюзия, что самиздат перешел в категорию плюсквамперфекта. Однако этот закон не устранил препятствия между новой литературой и ее возможными читателями. На рубеже XX и XXI веков у художника и поэта Валерия Мишина возникла идея «скоропечатного» издания, публикующего только стихи и очень краткие комментарии редактора, и в 2000 году эта идея осуществилась в виде журнала-бюллетеня «АКТ», который просуществовал около десяти лет. Журнал печатался на ризографе, а его тираж составлял 200—250 экземпляров. Позднее, в 2004 году, репертуар журнала был расширен и стал включать не только сти­хи, но и эссеистику, короткую прозу и портреты авторов номера — так при учас­тии Алексея Даена и К.К. Кузьминского появился журнал «^йепЧЕ», часть тиража которого стараниями Алексея Даена перепечатывалась в Нью-Йорке. К 2006 году созрела идея еще одного издания — журнала визуальной поэзии «Словолов». Позднее сочинения авторов этих изданий были представлены в ан­тологии «АКТуальнаяя поэзия на Пушкинской, 10». Еще один проект Валерия Мишина (при участии Т. Буковской) — два тома «антологии одного стихотво­рения» «Перекрестное опыление» (2011) и «В поисках утраченного Я» (2012). Задача этих антологий состояла не только в том, чтобы опубликовать стихи, ко­торые, на взгляд редакторов-составителей, наиболее точно отражают время и ха­рактер того или иного поэта, но и в том, чтобы позволить поэтам выступить в ка­честве комментаторов собственных стихов и стихов своих современников.

В завершавшем конференцию докладе «Антимодерны в стране Советов: от авангарда к андеграунду» Жан-Филипп Жаккар (Женева) остановился на исто­рическом толковании смысла и места «второй культуры» в литературном про­цессе и в контексте официальной культуры. Упомянув огромное влияние на андеграунд, и особенно ленинградский, всех поэтических и художественных тече­ний эпохи Серебряного века и авангарда, докладчик особое внимание уделил тем представителям авангарда, которые оказались способными к сопротивлению нарративам власти. Протестный дух, характерный для участников андеграунда, поз­воляет применить к ним термин А. Компаньона «антимодерн». Оспаривая сло­жившуюся после книги Б. Гройса «Стиль Сталин» тенденцию видеть в авангарде источник тоталитарного искусства, докладчик напомнил о непревзойденном раз­нообразии авангардных практик, в малой степени ангажированных революцион­ным искусством (группа «41 градус», орден заумников Туфанова, обэриуты), и указал на преемственность «второй культуры» по отношению именно к этому типу авангарда. «Вторая культура» унаследовала от авангарда идею освобожде­ния мысли и средств художественного выражения, а также явственно противо­стоящий власти дух провокации, сочетающийся со стремлением к трансцендент­ности. По убеждению докладчика, авангард и андеграунд объединены общей задачей сопротивления прогрессу, и теория «антимодернов» предлагает перспек­тивные пути для понимания этого сопротивления: как контрреволюция разви­вается из революции, так из дискурса модерна вытекает дискурс антимодерна, представители которого, побывав в прошлом «жертвами истории», уже не пи­тают свойственных модернистам иллюзий. Антимодернистов объединяют общие представления (угадываемые и у авангардистов, и у участников «второй куль­туры», например у хеленуктов): в историческом и политическом аспектах это — контрреволюционность; в философском — анти-Просвещение; в моральном или экзистенциальном — пессимизм. Эти константы связаны с идеей Зла, «поэтому четвертый символ антимодерна должен быть религиозным или теологическим: и действительно, первородный грех является привычным атрибутом антимо­дерна». Такие же особенности характерны для антиутопического дискурса, про­тиворечащего идее прогресса. Именно представители антимодерна сумели сохра­нить связь с прошлым, убедившись, что понятие «прогресс» в искусстве не имеет никакого смысла.

В каждый из двух вечеров в стенах Женевского университета проходили поэ­тические чтения: стихи читали Т. Буковская, А. Драгомощенко, М. Еремин, С. За­вьялов, Ю. Орлицкий, А. Скидан и П. Казарновский (последние двое также пред­ставляли старших поэтов).

Афиша и эмблема конференции были выполнены Александром Флоренским.

Петр Казарновский



[1] К моменту выхода этого номера журнала в издательстве «Новое литературное обозрение» вышло подготовленное Ильей Кукуем трехтомное собрание сочинений Волохон­ского. — Примеч. ред.


Вернуться назад