Н.Я. Марр был крупнейшим ученым ХХ в., прославившимся «Новым учением об языке» — так называемой яфетической теорией, которая в 1950 г. была развен­чана И.В. Сталиным. Ныне яфетидологию трактуют как лжеучение, ее основные положения критически рассмотрены современными историками лингвистики, точка зрения которых получила широкое распространение^[1].

Книга Б.С. Илизарова посвящена создателю яфетической теории и его оппо­ненту. Некоторые фрагменты книги ранее публиковались и были удостоены от­вета^[2]. Теперь же под грифом ИРИ РАН вышла монография, от которой, как от прошедшей горнило научной критики, можно было бы ожидать объективности в интереснейшем вопросе истории науки ХХ в.

У Марра были достижения, которые принесли бы славу любому ученому, но с приходом советской власти он воспользовался политической ситуацией для на­вязывания другим своего учения. Критика же сравнительно-исторического язы­коведения согласовывалась с духом времени. «Марр явился возмутителем спо­койствия, которое царило в обычной научной жизни, где все текло привычным темпом, где уважались традиции и никто ничего не хотел менять, а тут буря, ре­волюция в науке», — писал И.В. Мегрелидзе^[3].

Попытки заменить сомнительной теорией взгляды представителей сравни­тельно-исторической школы до 1917 г. были бы в стенах Академии наук обречены на провал, а в первые годы революции, когда начинало осознаваться созвучие тео­рии Марра с идеологией, «Новое учение» еще не сформировалось. Но в тот мо­мент оно и не имело бы возможности инфицировать Академию, поскольку там уже был «главный лингвист» — А.А. Шахматов. Его высочайшая лингвистиче­ская квалификация была бы непреодолима для Марра; да и в административном плане А.А. Шахматов был «в силах» даже при большевиках.

Но в 1920 г. А.А. Шахматов скончался; гуманитарная часть Академии наук ока­залась во многом под властью востоковедов; академик С.Ф. Ольденбург — индо­лог, непременный секретарь Академии наук с 1904 г., поддерживал все начинания Марра, а в 1920-е гг. становится одним из наиболее горячих сторонников «Нового учения». Яфетидологию приветствовали как «старые» академики-востоковеды, в том числе В.В. Бартольд, так и вновь избранные — китаист В.М. Алексеев, ара­бист И.Ю. Крачковский и др. В 1921 г. возник Яфетический институт, превра­тившийся к концу 1920-х г. в центр академической лингвистики. В 1931 г. он был переименован в Институт языка и мышления Академии наук. Поскольку яфети­ческая теория оказала серьезное деструктивное воздействие и на исторические науки (особенно на археологию), то выступление Сталина в 1950 г. стало спаси­тельным для всех гуманитарных наук.

Хотя Б.С. Илизаров и пишет: «Я не являюсь ни идейным сторонником, ни на­учным противником Марра или других ученых» (с. 324), однако он выступает с позиций адепта яфетической теории, становясь адвокатом Марра: «При жизни он колдовал и ворожил над своей "яфетической теорией" так, что для некоторых на всю жизнь становился божественным логопедом, дарующим немому прачеловечеству осмысленную выразительность жеста, членораздельный язык и зачатки мышления. Но другие за это же научное колдовство презрительно приравнивали его к шарлатанам и мошенникам, под стать средневековым алхимикам, претен­дующим к тому же на дар левитации. И он действительно обладал способностью "взлетать" над миллионами лет человеческой праистории или же искусно делать вид, что владеет таким даром» (с. 45); Марр «в большей степени был марксистом, чем рациональный, но творчески ограниченный» Сталин (с. 308).

К последнему автор явно не расположен: «Сталин в семидесятилетнем воз­расте решил, что с ходу освоил языковедческую науку (включая не простые [так!] писания Марра), всего за три-четыре месяца» (с. 25); его работы имели «обычно блеклый публицистический стиль» (с. 111), «деревянный язык» (с. 177); «Ста­реющий генералиссимус явно скучал без будоражащих кровь страстей и нестраш­ных теперь опасностей мировой войны. И вот, пусть и языковедческий, но все же фронт» (с. 223). Даже тогда, когда автор, рассматривая статью «Марксизм и на­циональный вопрос», привлекает внимание к «ясности и четкости сталинских формулировок, к логичности и оригинальности теоретической части этой статьи» (с. 119), он вскоре одумывается: «Статья Сталина поражает своими противоре­чиями. Создается такое впечатление, что в ней совмещены два плохо сочетаемых принципа...» (с. 125); «Действительно, Сталин в своих лингвистических писаниях часто опускается до пустопорожней риторики» (с. 179). И как итог — Сталин был «человек, лишенный подлинно творческих способностей» (с. 367), который оста­вил в области языкознания «труды-брошюрки» (с. 379).

Если со Сталиным все предельно ясно, то Марр окутан таинственностью: «За­гадка происхождения языка и мышления равнозначна проблеме происхождения нашей Вселенной; это та загадка, к которой человечество будет возвращаться раз за разом и век за веком» (с. 7). Описывая впечатления Сталина от письма Марра, в котором «содержится загадка личности Марра, его литературного стиля и квинтэссенция яфетической теории», автор предлагает и отгадку: «Одной-двумя фразами его закидывают из сталинского настоящего в какую-то самую далекую прорву прошлого, затем, как головой в грядку, вновь сажают в бытие настоящего, но, не дав укорениться там, швыряют в будущее. В нескольких строчках письма перемешаны времена и субъекты: и вчера, и утро, и завтра, и минута; вождя, ав­тора, древнейшего примата, для которого, между прочим, время оказывается "не­различимо"» (с. 159).

В авторских построениях «толща глубины» еще непроглядней: «Как здесь не вспомнить захватывающе таинственную древнейшую библейскую историю о пире нечестивого царя Валтасара <...>. Тогда начинающий пророк Даниил, на­деленный, как и Марр, особо проницательным лингвистическим даром, с легко­стью расшифровал послание Бога, также состоящее из четырех таинственных "словоформ" (так ошибочно названы первоэлементы. — П.Д.). Для нас остается неизвестным, было ли Марру откровение свыше, или он своим гениальным слу­хом ученого-лингвиста каким-то образом уловил в современном общечеловече­ском многоязычном "рёве" эти первичные комплексы, эти первоэлементы, эти че­тыре звуковые формы, якобы породившие все мыслимые слова. Ни он, ни его последователи не смогли толком объяснить, из какой языковой толщи и каким способом их извлекли на поверхность современности» (с. 45). «Уже сейчас ясно, что этап будущего глобального этнического "схождения" неизбежно и как бы сам собой перейдет в очередной этап "расхождения", но на ином, межпланетарном уровне. Рано или поздно на других начнут развиваться новые, по формулировке Сталина "исторически сложившиеся, устойчивые общности людей", со своими этно-планетарными типами, языками, культурами. Устоявшийся земной тип че­ловечества выбросит из своих недр "веера", "пучки" родоначальников новых рас, на которые будут наслаиваться волны колонизаций» и т.д. (с. 341—342).

«Не будучи специалистом-языковедом» (с. 24), Илизаров претендует на роль первопроходца: «В библиотеке Сталина я обнаружил книги на грузинском языке <...>. Насколько я знаю, эти источники и их публикация не подвергались серьез­ной и независимой научной критике» (с. 84—85); говоря о стремлении Марра «создать универсальный способ описания всех языков мира» — «Мне кажется, что для этой грандиозной цели он пытался на свой лад воплотить идеи пазигра­фии, точнее пазилалии — универсального письма с фонетическим эквивалентов [так!] символов. Надеюсь, когда-нибудь и здесь наступит ясность» (с. 94); при упоминании статьи Сталина «Национальный вопрос и социал-демократия» — «...до настоящего времени ни эта, ни другие произведения Сталина не подверга­лись научному анализу» (с. 112); то же о статье «Марксизм и национальный во­прос» — «.несмотря на то, что работа Сталина широко известна, серьезному ис­следованию она до сих пор не подвергалась» (с. 125). Илизаров утверждает: «Ни одного критического научного исследования, посвященного языковедческим пи­саниям Сталина, нет <...> хотя, казалось бы, именно сталинские работы следовало бы наконец-то подвергнуть строгой научной критике» (с. 259).

«Открытия америк» сопровождают автора с завидным постоянством: «До войны несколькими изданиями вышла обширная монография Мещанинова "Новое учение о языке", пропагандировавшая идеи Марра. Объективную научную оценку она не получила до сих пор» (с. 239); «Архив И.И. Мещанинова хранится в Петербургском отделении Архива Академии наук РФ [так!], и, насколько я знаю, никем всерьез не исследовался» (с. 240). Стоит ли говорить о том, что архив И.И. Мещанинова с 1975 г. активно используется исследователями, а книги с указанным названием, кроме единожды изданного в 1936 г. курса лекций, не существует в природе. Письма Сталина и Марра 1932 г., «обнаруженные» в архиве Сталина (с. 157—158), Б.С. Илизаров приводит с архивными ссылками и вос­производит в качестве иллюстраций, тогда как они были напечатаны М.А. Леушиным более десяти лет назад^[4]. Итогом служит следующий тезис: «С 60-х годов ХХ века, то есть с хрущевской "оттепели", именно лингвисты время от времени поднимают вопрос о реабилитации Марра, и именно лингвисты, построившие свои карьеры после дискуссии 1950 года на "развенчании" марризма, активно про­тивятся восстановлению его имени в науке. За шесть последних десятилетий я, наверное, первый из профессионалов историков пытаюсь системно рассмотреть эту проблему» (с. 23).

Лучший способ «системного рассмотрения проблемы» по Б.С. Илизарову — привлечение равновеликих. Практически все, связанные с Марром, оказываются «великими и выдающимися». И даже Е.Д. Поливанов, один из самых блестящих лингвистов ХХ в. и непримиримый оппонент «Нового учения», оказывается его сторонником: «Если смотреть из сегодняшнего дня, то без труда обнаружива­ется, — в главном взгляды Поливанова и Марра не противоречили друг другу, а, напротив, имели много общего» (с. 151). Д.С. Лихачев, вынужденный случайно иметь дело с Марром как руководителем Института языка и мышления, оказался среди его учеников: «О.М. Фрейденберг, И.Г. Франк-Каменецкий, Н.Ф. Яков­лев, Д.С. Лихачев, В.М. [так!] Абаев и другие молодые и вполне зрелые ученые, словно семантический "пучок", выпущенный Марром, дали науке новые смыс­лы» (с. 108).

Отметим и оригинальность трактовки взглядов О.М. Фрейденберг, которая названа «племянницей крупнейшего поэта России ХХ века Бориса Пастернака» (с. 89), хотя она была его двоюродной сестрой. Из ее текстов цитируются лишь те, которые можно интерпретировать как написанные в духе Марра. Мнение са­мой Ольги Михайловны было иным: «Мне легко показать, исходя из хронологии работ Марра, свою собственную самостоятельность. <...> Марровское толкование имен Атенэ—Этаны, сделанное в 1924 году, имело предшествие в моей "Одиссее", где я устанавливала то же самое в 1922 году на сюжетном материале. Открытая мною область сюжетосложения была вобрана Марром и влита в его общее учение о семантике слова и "речевой культуры". <...> Весь мой труд тонул в Марре, а сама я причислялась к его ученикам»^[5].

Находясь в кругу великих, Б.С. Илизаров и сам переходит с ними на «ты», ведь «над тайной Начала начал и Слова задумывались многие великие умы человече­ства» (с. 12). Мы встречаем такие фразы: «Я рассматриваю мировую религию как основу, из которой выросла вся современная наука» (с. 11); « Вслед за Кантом я не вижу непреодолимых противоречий...» (с. 11); «Перечитывая великого Витгеншейна, я не могу согласиться с его афоризмом: "Границы моего языка определя­ют границы моего мира"» (с. 382); «Еще не так давно (вначале [так!] ХХ века) наука была уверена, что атом — мельчайшая и конечная частица бытия, но очень скоро выяснилось — существуют не только еще более элементарные, но и более глубинные структуры материи. Я думаю, так и в познании основ познания…» (с. 389) и т.п.

Перед авторитетами Б.С. Илизаров также не робеет. По поводу книги Б.А. Се­ребрянникова «О материалистическом подходе к явлениям языка»: «С моей точки зрения книга достаточно легковесна и догматична»; биография Марра В.А. Миханковой, выдержавшая три издания, «написана удивительно безала­берно и очень странно, что она вообще смогла увидеть свет» (с. 291, пунктуация автора); отзывы о работах Сталина особенно резки: «В целом языковедческие публикации Сталина с научной точки зрения — один большой ляпсус» (с. 331); «До революции (да и после нее) Сталин не написал ни одной оригинальной и тем более выдающейся работы» (с. 27); а после этого еще и похлопывает его по плечу: «Нельзя не отдать должное хваткости ума Сталина. Немолодой уже человек, вторгшийся в совершенно чуждую ему научную область, искренне пытался вник­нуть в сложнейшие философские проблемы языка. Но ум, изощренный в поли­тических интригах и дипломатических хитросплетениях, оказался недостаточно ухватистым» (с. 319). Хотя он утверждает, что «Сталин был слаб в диалектике, как и в философском мышлении вообще» (с. 285), это говорится после признания в собственном неведении: «Я так и не понял, что собой представляет "диалектический метод" и тем более не представляю, каким образом он может быть применен в какой-либо науке» (с. 227).

Неожиданны и рассуждения «не лингвиста» о яфетической теории: «На каком-то этапе я, подобно многочисленным недоброжелателям Марра, пытался представить эти четыре элемента плодом безудержной фантазии авантюрного академика. Но по здравом рассуждении понял, что трудно свести к примитивной выдумке ни на что не похожие звуки-первоэлементы и целую систему доказа­тельств, при помощи которой Марр пытался обнаружить их во всех языках. <...> Что-то в идее первоэлементов есть здравое.» (с. 104).

Обратим внимание на беспрецедентный для академического издания русский язык: изобилие орфографических ошибок доходит до того, что мы встречаем в тексте «терра инкогнито» (с. 16), «гендарное исследование» (с. 69) и др., а читая сочетание «Васка да Гамма» (с. 396), только из пояснения об открытии Индии возможно понять, что доктор исторических наук так именует великого мореплавателя Васко да Гаму; своеобразие в понимании значений слов приводит автора к постоянным тавтологиям: «колдовал и ворожил», «шарлатаны и мошенники», «таит много таинственного», «обмельчание глубины», «познание основ познания» и т.д.

Историко-биографическая канва работы также удивляет: Э. Дюркгейма автор именует «Дюргеймом» (с. 230, 425), путает инициалы таких ученых, как В.А. Се­ребрянников, В.И. Абаев, Ф.П. Филин; при упоминании ректора ЛГУ марриста В.Б. Томашевского автор принимает его за пушкиноведа Б.В. Томашевского (с. 64, 427); определение специализации также часто ошибочно: археолог Б.Б. Пиотров­ский назван лингвистом (с. 312), хотя «с языками у него всегда было плоховато»^[6]; академик Н.С. Державин — «известным лингвистом» (с. 105), тогда как В.В. Ви­ноградов охарактеризован с точностью до наоборот: «…был не столько лингвистом, сколько литературоведом» (с. 248); говоря о представителях «сложившейся в конце XIX — начале ХХ века российской филологической и лингвистической школы» (с. 17), он причисляет к ней умершего в 1891 г. А.А. Потебню; популярная работа археолога и сотрудника ЦК ВКП(б) превращается в «фундаментальный труд одного из талантливейших советских этнографов П.Н. Третьякова "Восточ­нославянские племена"» (с. 243).

Есть и просто ошибки, например, будто Ф.П. Филин — ученик А.М. Селищева (с. 252), причем Б.С. Илизаров ссылается на статью С.Д. Никифорова: «Автор от­метил, что как научный противник Марра покойный профессор А.М. Селищев, так и его ученик профессор Ф.П. Филин "одинаково объясняют возникновение известного единства славянских языков как результат схождения человеческих коллективов"» (с. 252); однако обратимся к источнику цитаты; там читаем: «Проф. А.М. Селищев, отрицательно относившийся к теории Н.Я. Марра, и ученик Н.Я. Марра [так!] проф. Ф.П. Филин одинаково объясняют.»^[7]

Такое обращение с цитатами — не случайность: приводя будто бы фрагмент ра­боты Ленина «Что такое друзья народа…» (с. 335), автор в действительности ци­тирует пересказ Сталина из статьи «Национальный вопрос и ленинизм» 1929 г., притом и его неверно; не понимая смысла оригинала, Б.С. Илизаров упоминает и «Г. Михайловского», помещая его и в именной указатель, тогда как, обратившись к статье Ленина, историк убедился бы, что «г.» — это «господин», а речь идет о народнике Н.К. Михайловском.

В погоне за мнимыми тайнами Б.С. Илизаров описывает, как Сталин работал над статьей: «Без сомнения, готовил он ее наедине и в тайне от всех» (с. 254), тогда как доступен отзыв В.В. Виноградова о настроениях в ЦК: «Участие в дискуссии Сталина для них было полной неожиданностью. Знал только один Берия»^[8]. Да и вообще, роль Берии была современникам очевидна: в 1965 г., после статьи В.И. Абаева в «Вопросах языкознания», И.В. Мегрелидзе писал В.М. Жирмун­скому: «Всех честных людей возмущает линия журнала в вопросе отношения к Н.Я. Марру. Я бы не вспомнил обо всем этом, если бы Вы не знали, что "дискус­сия" 1950 года была спровоцирована бандитом Берия. Провокатор Берия в этом деле сыграл ту же роль, что Яго в убийстве Дездемоны со стороны Отелло»^[9].

Исследуя маргиналии 65-го тома БСЭ (статьи «Язык» и «Яфетическая тео­рия»), Б.С. Илизаров не рассматривает прочие статьи этого издания, ставшего подспорьем Сталина-лингвиста. Из-за этого таинственным выглядит привлече­ние В.В. Виноградова: «Скорее всего, именно Чикобава назвал Сталину будущих антимарровских участников дискуссии, в частности В.В. Виноградова» (с. 218), в другом месте автор говорит, что «в выдвижении Виноградова мы не можем не заметить "след" Берии» (с. 248), тогда как причиной привлечения Виноградова, по-видимому, стала его статья «Русский язык» в той же БСЭ (Т. 49. С. 746—780). Также Б.С. Илизаров берется критиковать статью В.В. Виноградова в «Правде»: академик «проявил нарочитую осторожность (если не сказать — трусость) в своей критике Марра и его последователей» (с. 248), «отделался общими словами и привычными ярлыками» (с. 250), тогда как для современников она была светом в окошке — «Статья Виноградова умна до гениальности», — отметил 10 июня 1950 г. К.И. Чуковский^[10].

Биография Марра также не свободна в книге от ошибок, в том числе грубых: Марр «в совершенстве изучил армянский язык и его древние наречия, за что в 1902 году получил степень доктора наук» (с. 49). Но это произошло годом ра­нее: «Девятого октября [1901] происходила защита докторской диссертации Н.Я. Марра "Толкование Песни песней Ипполита". <...> Блестящей, конечно, была вступительная речь Н.Я., в которой он развивал владевшую им тогда идею о единстве задач армяно-грузинской филологии. С этого дня я стал поклонником Марра.»^[11]

«Какими-то неведомыми путями Марр оказался на должности цензора армян­ских изданий в Главном цензурном управлении Российской империи» (с. 49), — пишет Б.С. Илизаров. Однако Главное управление цензуры Министерства на­родного просвещения, которое так странно названо в книге, было упразднено еще в 1862 г., а с 1865 г. цензурой ведало Главное управление по делам печати. Более того, и цензором Марр не был: свое «открытие» автор подтверждает документом, смысла которого он понять не смог, — обращением жандармского управле­ния к ректору, в котором содержится просьба о помощи при «проводящемся в сем управлении дознании», то есть речь не о цензуре, а о переводе на следствии.

Присоединяется Б.С. Илизаров к мифу о том, что термин «яфетические языки» был введен его героем (с. 55), как ранее писал и В.М. Алпатов, будто «тер­мин "яфетические языки" ввел Марр»^[12]. Оба следуют марристской традиции — ведь даже Академический словарь русского языка, председателем редколлегии которого был Ф.П. Филин, утверждает: «Яфетические языки. Термин, введенный Н.Я. Марром...»^[13] Тогда как в лингвистике, причем именно в России, термин «яфетические языки» ввел еще в 1854 г. И.И. Срезневский в статье «Обозрение замечательнейших из современных словарей» в «Известиях Отделения русского языка и словесности»^[14]; Измаил Иванович же почерпнул его из предисловия Ноа Вебстера к своему «An American Dictionary of the English Language» (1828) (Веб­стер же, по-видимому, испытал влияние работ англичанина Уильяма Джонса).

Не вносит Б.С. Илизаров ясности и в происхождение ошибки в ответе Сталина Г.Д. Санжееву — «.он привел в полную растерянность русистов, когда объявил, что в основу русского национального языка лег орловско-курский диалект»^[15]. Б.С. Илизаров ограничился выпадом в адрес «корифея науки», притом ошибочно утверждая, что «Сталин в своих статьях несколько раз заявлял» об этом (с. 331). Дело же тут в аберрации памяти у Сталина, как отмечал Ю.М. Лотман, мысль об «областном» происхождении русской классической литературы, «смешавшись с военными впечатлениями от орловско-курского направления (1943 г.), дала ос­нование странной концепции о происхождении русского языка из никогда не су­ществовавшего орловско-курского диалекта, концепции, доставившей лингви­стам в свое время много затруднений»^[16]. Несомненно, Ю.М. Лотман говорит именно об этой версии происхождения русского языка.

Поскольку книга Б.С. Илизарова посвящена более политической, нежели лин­гвистической стороне вопроса, а основным источником служат материалы архива Сталина, то можно ожидать подробностей политической биографии Н.Я. Марра. Увы, этого не происходит.

Говоря о XVI съезде партии, автор рассматривает именно это событие как точку отсчета, тогда как политическую карьеру Марр начал раньше. «Ленинскую премию» он получил не после XVI съезда ВКП(б) (с. 22), а еще 19 мая 1928 г.^[17]как «премию имени В.И. Ленина» Коммунистической академии; и, конечно, сложно согласиться с утверждением, что в том самом 1928 г. Марр пребывал в унынии, «отчаявшись добиться от коллег признания своей обновленной яфе­тической теории» (с. 148). В 1929 г. Марр был избран кандидатом в члены ЦИК СССР, а 3 марта 1930 г., еще до съезда, — вице-президентом Академии наук. На XVI съезде Марр выступил как «беспартийный большевик» с приветствием от научных работников и мог бы оставаться таковым. Но Марр «не только верил в создаваемый им миф, но и вполне целенаправленно добивался его господства в науке»^[18]. А для достижения господства нужно было соединиться с господствую­щим режимом.

Вопрос о вступлении Марра в ВКП(б) до сих пор не решен. Б.С. Илизаров не только обходит его, даже не указав даты выступления на съезде (то было вечернее заседание 28 июня 1930 г. в Большом театре), но и пишет, что академик зачитал «приветствие от имени главы ВАРНИТСО» (с. 148), хотя главой ассоциации был академик А.Н. Бах, а Марр зачитывал коллективное обращение. Но одно то, что именно Марру было позволено подняться на трибуну съезда, — показательно. И академик не упустил шанс. Он, попросив зал учесть, «что рапортует не партиец, а беспартийный (Аплодисменты)»^[19], обозначил свое кредо: «Я твердо стою, в меру своих, омоложенных революционным творчеством, сил, на своем посту бойца научно-культурного фронта — за четкую генеральную линию пролетарской научной теории и за генеральную линию коммунистической партии. Такой беспартийный, я думаю, имеет право быть уполномоченным для высокой чести огласить перед вами, товарищи, ответственный документ»^[20]. На следующий день о позиции Марра как «беспартийного научного работника, разделяющего целиком и без вся­кого ограничения диалектико-материалистический марксистский метод», напи­сала «Правда»^[21]. Е.М. Ярославский, подводя итоги съезда, сказал следующее: «Мы слышали заявление академика Марра <...>. Мы в соответствующем партий­ном органе рассмотрим заявления этих товарищей о вступлении в партию»^[22] — эти слова также напечатала «Правда»^[23]. О каком заявлении идет речь? Обратимся к подлинной стенограмме. Как часто бывает, перед публикацией она сильно из­менилась: кроме исправления странного языка академика текст был сокращен; оказалось удалено и заключение, в котором Н.Я. Марр делает заявление о приеме в члены ВКП(б): «И такой беспартиец, своим бытием и мышлением находящийся в противоречии с этим формальным званием, разрешить которое представляется чуткому суду партии, имеет право быть уполномоченным для высокой чести ра­портовать вам, товарищи». На что Е.М. Ярославский ответил именно ему: «Мы со всем вниманием относимся к таким заявлениям, какое сделал, например, академик Марр. Мы в соответствующем партийном органе рассмотрим их заявления о вступлении в партию»^[24].

Шаг был беспроигрышным. «Ник. Як. Марр вошел в партию, его жена говорит, что его "уговорили" войти, неловко было отказаться. Зачем так говорить? Он сделал логический заключительный шаг. В случае смерти Карпинского теперь он президент Академии»^[25]. Действительно, Марр решил укрепить свое положение партбилетом. Может возникнуть вопрос: зачем это делать на съезде, неужели нельзя было вступить обычным способом? — Именно так, иначе было сделать нельзя! Для вступления кандидатом в члены партии, согласно Уставу, требова­лись рекомендации, причем говорилось, что «рекомендующие несут за рекомен­дуемых ответственность, подвергаясь в случае неосновательных рекомендаций партийным взысканиям вплоть до исключения из партии»^[26]. В тот момент кандидату «из служащих», к которым относилась профессура, требовалось рекомен­дации пяти членов ВКП(б) с не менее чем пятилетним стажем. Найти их быв­шему члену Императорской академии наук, особенно с учетом шедших арестов по «Академическому делу» и только что произведенной партийной чистки, в ре­зультате которой оказалось вычищено более 100 тыс. членов, было попросту не­возможно. И тогда академик использовал трибуну съезда в своих интересах. А принятие Марра в ВКП(б) без кандидатского стажа (такое станет практико­ваться лишь во время войны) можно объяснить как раз исходя из слов Е.М. Яро­славского — обращение Марра было трактовано как заявление академика съез­ду — «высшему органу партии». Также мы можем назвать и дату вступления — она указана в «Личном деле члена ВКП(б) Н.Я. Марра»: он был принят коллек­тивом ВКП(б) Академии наук 29 июля 1930 г. в Ленинграде^[27].

Результат не заставил себя ждать: в 1931 г. Марра избирают членом ЦИК СССР, Политбюро ЦК неоднократно утверждает его выезды за границу, когда ученые командировки практически прекратились, а в январе 1933 г. именно парт­организация ГАИМК посылает в секретариаты Сталина и Кирова ходатайства о награждении Марра высшим орденом СССР — орденом Ленина — за выдаю­щиеся заслуги перед советским государством и в связи с 45-летием научной дея- тельности^[28], и в октябре Марр получает этот орден; а 23 ноября 1933 г. А.С. Енукидзе подписывает (еще при жизни академика) постановление Секретариата ЦИК о присвоении Институту языка и мышления его имени^[29]. Смерть Марра становится событием общесоюзного значения: сообщения по радио и в газетах, по­хороны в Ленинграде организованы правительством с особыми почестями и даже отменой школьных занятий в этот день; именно по этой причине завещание ака­демика о погребении урны с его прахом во дворе Тифлисского университета, на исполнении которого настаивали вдова и сын, не было исполнено (вопрос фор­мально решен А.С. Енукидзе)^[30], а 5 января 1935 г. ЦИК даже рассматривал вопрос о переименовании Зиновьевска (б. Елизаветград) в Маррград, но, когда выясни­лось, что он уже будет переименован после убийства С.М. Кирова в Кирово (с 1939 г. — Кировоград), предлагалось переименовать Миргород в Маррград или даже в город Марр^[31].

Фактических ошибок у Б.С. Илизарова масса: ЦК никогда не был «высшим партийным органом» (с. 255), поскольку таким органом по Уставу партии яв­лялся Съезд; «кампания 1947 года, связанная с борьбой против "космополитиз­ма"» (с. 123), происходила в 1949 г.; Е.Д. Поливанов не мог быть вызван в Моск­ву в 1926 г. «академиком Фриче» (с. 151), поскольку В.М. Фриче пополнил ряды Академии наук в 1929 г.; ошибочно мнение, будто «А.Н. Поскребышев — очеред­ной личный секретарь Сталина» (с. 158), поскольку он в тот момент был заве­дующим Секретным отделом ЦК ВКП(б), да и вряд ли его уместно называть «очередным»; И.И. Мещанинов никогда не был «непременным секретарем» (с. 182), а занимал пост академика-секретаря и т.д.

Попытка нелингвиста возродить миф — вполне понятна и ожидаема, поскольку именно дилетанты в свое время оказали лжеучению наибольшую поддержку. Но вызывает неподдельное удивление тот факт, что как во времена Марра, так и се­годня яфетидология находит свое пристанище в Академии наук. Об этом свиде­тельствуют не только гриф «Российская академия наук. Институт российской ис­тории» и положение автора книги. Важнее другое: на обороте титульного листа не просто указаны рецензенты, но и выражается «искренняя благодарность коллегам, взявшим на себя труд прочитать эту книгу в рукописи», — это семь ученых, из ко­торых шестеро — доктора исторических наук, ведущие научные сотрудники ИРИ РАН. Символично, что они дали санкцию на издание книги после того, как пуб­ликации в журнале «Новая и новейшая история» (орган РАН и Института все­общей истории РАН) удостоились серьезной критики; таким образом, Б.С. Илизаров не только не изменил своим методам, но и получил, как видим, полную поддержку ведущего центра РАН в области отечественной истории.

Нам же по прочтении книги остается только согласиться с тезисом Б.С. Илизарова, что «каждый историк-профессионал — это почти всегда дилетант» (с. 25).