ИНТЕЛРОС > №121, 2013 > Апокалипсис: искусство и политические стратегии сопротивления. Международная конференция «ИСКУССТВО ПОСЛЕ КОНЦА СВЕТА». (Киев, 6—8 апреля 2012 г.)

Елизавета Бабенко
Апокалипсис: искусство и политические стратегии сопротивления. Международная конференция «ИСКУССТВО ПОСЛЕ КОНЦА СВЕТА». (Киев, 6—8 апреля 2012 г.)


01 августа 2013

Прошедшая 6—8 апреля Международная конференция «Искусство после конца света» в рамках одноименной «дискуссионной платформы» «Arsenale 2012» объ­единила философов, теоретиков и активистов, заинтересованных в осмыслении конца настоящего времени и грядущего будущего. Массовая культура давно апроприировала апокалиптическую риторику и визуальность, однако научная реф­лексия над ситуацией конца света и будущей ролью искусства была впервые представлена украинской публике. Концептуальная программа конференции ос­новывалась на философско-политическом анализе кризисной современности и возможном, прогрессивно утопическом выходе из нее.

Политическое воображение, о котором говорил один из предыдущих участни­ков «дискуссионной платформы» Саймон Шейх, оживило (пост)апокалиптический дискурс, указывающий на причины упадка существующего мира. Политичес­кое значение апокалипсиса связано с глобальным кризисом капиталистической системы, который уже сегодня приводит к ощутимым социально-экономическим и культурным трансформациям, в том числе в развитии современного искусства. Ввиду усиливающихся низовых движений протеста апокалиптической точкой невозврата может стать событие революции, которое солидарно подразумевали или о котором прямо говорили в своих докладах некоторые участники и участницы конференции. Исторически закономерный, революционный переход от окончания одного мира к созданию другого также нуждается в производстве политически необходимой утопии. Учитывая обозначенную проблематику, задача искусства в (пост)апокалиптических условиях состоит в конструировании художествен­ными средствами политических стратегий сопротивления и альтернативной по­вседневности. О том, насколько искусство способно к подобному конструирова­нию, высказались Зигмунт Бауман, Геральд Рауниг, Оксана Тимофеева, Илья Будрайтскис, Артемий Магун и Василий Черепанин.

«Жизнь в междувластии» — так охарактеризовал нынешнее политическое по­ложение мира Зигмунт Бауман (Великобритания). Эпоха междувластия про­являет себя в разграничении власти и политики, которая в классическом смысле означает искусство управления полисом-государством. Национальное госу­дарство переживает свою апокалиптическую агонию, из чего следует, что фунда­ментальный прежде принцип единства территории, государства, нации, власти и политики отмирает. Подобное институциональное расхождение является резуль­татом того, что власть, выйдя из границ национального государства, переходит на глобальный уровень, в то время как политика остается на локальном. Полити­ческие институции больше не в состоянии ограничивать внегосударственные про­явления власти, а необходимая политическая работа внутри государства все более приближается к полной бездейственности. По мнению Баумана, выход из межвластного режима, приводящего к локальным кризисам и социальным волнени­ям, возможен посредствам учреждения глобального законодательства и восста­новления с его помощью политического регулирования, а также использования инструментария «мягкой власти» (softpower), к которому вполне можно отнести политические стратегии сопротивления современного искусства.

Геральд Рауниг (Австрия / Швейцария), опираясь на лекции Мишеля Фуко «Мужество правды» и его эстетическую теорию конструирования жизни как про­изведения искусства, представил публике «антично-постструктуралистские» стратегии политического и художественного сопротивления. Генеалогия улич­ного протеста от киников до Жиля Делёза ведет к определению понятия моле­кулярной революции, связанного с традицией философского активизма[1]. Прак­тикуемое киниками искусство существования в дискурсе правды (парресия), связанное с оккупацией городских площадей для публичного перформативного высказывания, заново актуализируется в сегодняшних протестных движениях «Occupy Wall Street» в США, «арабской весне» на Ближнем Востоке и в Север­ной Африке, европейских социальных форумах, первомайских движениях прекаризированных трудящихся, феминистских маршах, антирасистских бунтах и т.п. Современные революции следует воспринимать не только как политические, но и как молекулярные, включающие этико-эстетический уровень неподконт­рольных и продуктивных форм коммунитарной жизни. Объектом молекулярной революции является сама повседневность, нуждающаяся в таком искусстве, ко­торое смогло бы выработать альтернативные способы субъективации и обще­ственного сожительства. Философский активизм, таким образом, основывается не на стилизованной индивидуальной жизни «философа» или «художника», а на конструировании принципиально другого общего мира. Использование цент­ральных площадей и университетов, оккупируемых активистскими движениями, возникло как освободительная стратегия переприсвоения публичного простран­ства и времени. Молекулярная революция производит новую политическую по­вседневность, которая уже не имеет связи с подчиненной детерриториализацией машинного капитализма и распространяется на трансконтинентальном уровне.

Оксана Тимофеева (Москва) применила к анализу возможного будущего диа­лектический принцип единства противоположностей. Интерпретация гегелев­ской диалектики Александром Кожевым, выдвинувшим идею конца истории, указывает на соотнесение апокалиптической участи человека с онтологией жи­вотного. Однако популярная «вульгаризация» философии истории Кожева, проделанная Френсисом Фукуямой[2], предлагает абсолютно иной подход к апо­калипсису. Суть такого подхода заключается в том, что никакой конец света не­возможен, потому как рыночная демократия — конечный пункт идеологической эволюции человечества, в который уже включены перманентные кризисы, лишь укрепляющие систему. Данной позиции противостоит современный марксизм, утверждающий, что история не может завершиться — более того, она еще не может начаться, ведь классовая борьба и победа революции являются только ло­гическими предпосылками для образования коммунистического нового мира. Место современного искусства находится где-то между двумя приведенными подходами — между концом истории и ее утопическим перерождением и продол­жением. Нужно сказать, что человечество всегда опаздывает, диагностируя конец: как только о конце начинают говорить, на горизонте появляется новое начало. Единство этих противоположностей проявляется в их диалектической борьбе, и потенциал искусства после апокалипсиса можно увидеть в попытке выражения этой борьбы. Тем не менее будет ли искусство будущего выражать человеческое, если конец истории по Кожеву предполагает возвращение к ее (истории) началу? Подобное движение по диалектическому кругу означает, что при очередном фи­нале мировой истории человек должен будет вновь стать «животным», чтобы, в свою очередь, стать «человеком».

Илья Будрайтскис (Москва) попытался историзировать событие революции, подчеркивая, что в нем стоит усматривать не разрыв или «конец света», а скорее определенное историческое завершение (как это описывает Алексис де Токвиль в работе «Революция и старый порядок»). Историзирующая линия Великой французской революции, от Ипполита Тэна и Жюля Мишле, в последнее время вновь становится актуальной. Левая традиция отрицания либерального представ­ления о свободе в значительной степени обязана Ханне Арендт, предложившей наиболее радикальное понимание политической воли и революционного действия[3]. Политическая свобода не является чем-то естественным и данным нам от рождения — наоборот, она может достигаться только публично, непрерывно соз­даваться людьми друг для друга. Свобода, тождественная счастью, — это свобода политического участия. Возвращаясь к соображениям Зигмунта Баумана, по­литика сегодня превращается из некой ограниченной властью необходимости в единственный способ реализации человека именно как Человека. Постичь ре­волюционное настоящее следует благодаря непосредственному участию в его тво­рении, ведущему к достижению политической свободы. Революционный опыт как часть всемирной истории, его введение в актуальное политическое положение касается и художественных практик, проявляющих его в настоящем.

Падение СССР, к которому в своем выступлении обратился Артемий Магун (Санкт-Петербург), в исторической повседневности воспринималось как локаль­ный конец света. Фактически же произошло вышеупомянутое «завершение» не­реализованной коммунистической утопии, которая не имела уже ничего общего с коммунизмом. В данном контексте советское прошлое нуждается в критической ревизии для более адекватной оценки сегодняшнего политического кризиса, а также производства новой утопии, вслед за очередным финалом предыдущей.

Василий Черепанин (Киев) проанализировал значение искусства, знания и по­литики после предполагаемого конца света. Своеобразным «концом» для новей­шей украинской истории можно назвать дело о запрете выставки «Украинское тело» в Центре визуальной культуры при Киево-Могилянской академии, за кото­рым последовало закрытие и самой научно-исследовательской институции. Эта ситуация со всей очевидностью показала, что современная критическая теория и политическая практика неэффективны в силу своей разрозненности и разобщен­ности. Формат неправительственных организаций и партий не работает в услови­ях политического, экономического и культурного исключения. Решающее значе­ние в оппозиционной борьбе с цензурой и дискриминацией имеет фактор интер­национального объединения интеллектуалов, художников и активистов с целью, прибегая к определению Зигмунта Баумана, позитивной глобализации: «Таким об­разом, произведением искусства, в котором мы действительно остро нуждаемся, является создание ассоциации политически ангажированных групп, действующих вместе и руководствующихся общими идеями. Именно в этом состоит предна­значение теории искусства, базирующейся на политической практике»[4].

Подытоживая вышесказанное, хочется надеяться, что данной конференции все же удалось побудить собравшихся к осуществлению философски-активист­ского шага на пути к своей молекулярной революции. Эмансипирующий эффект от подобного личного, и вместе с тем политичного, жеста ведет к будущим рево­люционным преобразованиям, создающим само время и пространство жизни как произведение искусства.



[1] Раутг Г. Молекулярный бунт // Полична критика. 2012. № 3 (Секс i тоштика). С. 24.

[2] Фукуяма Ф. Конец истории (1989); Конец истории и по­следний человек (1990).

[3] См. книгу Ханны Арендт «О революции».

[4] Черепанин В. Глобашзувати лiвицю // Полична критика. 2012. № 3 (Секс i гооштика). С. 16.


Вернуться назад