Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №122, 2013
Больных зубами много, у всех от страха сосет под ложечкой.
В.Я. Шишков. Зубодерка, 1923
Если размышлять о зубах в мировом масштабе, то получаются весьма обнадеживающие цифры.
Вадим Шефнер. Записки зубовладельца, 1967
В 1924 году Максим Горький, поминая недобрым словом русскую литературу, назвал ее «самой пессимистической литературой Европы»:
...у нас все книги пишутся на одну и ту же тему о том, как мы страдаем, — в юности и зрелом возрасте: от недостатка разума, от гнета самодержавия, от женщин, от любви к ближнему, от неудачного устройства вселенной; в старости: от сознания ошибок жизни, недостатка зубов, несварения желудка и от необходимости умереть[1].
Алексей Толстой, дописывая в том же году авантюрную повесть «Похождения Невзорова, или Ибикус», тоже вспомнит о зубах — в залихватски идиотическом шансоне, который пытается пропеть ее главный герой в константинопольской кофейне:
Я пошла к дантисту
И к специалисту,
Чтобы он мне вставил зуб.
Трам па, трам па, трам па...
Дантист был очень смелай,
Он вставил зуб мне целай,
И взял за это руп...
Трам па, трам па.[2]
Пропетые Невзоровым «диким голосом» в надежде заработать, куплеты объявляются «национальной русской песней», что в контексте травестийного повествования, галопирующего зарисовками исторического крушения России, хаоса и бандитизма Гражданской войны, нищеты и абсурда белой эмиграции, придают «стоматологическому» сюжету песни не только пошленький (и тоже напрашивающийся на психоаналитическое истолкование), но и прямо-таки провиденциальный смысл: если у Горького старорежимная русская литература полна сожалений о потерянных зубах, то отныне она может рассказать о том, как их вставляют.
В отличие от Алексея Толстого Горькому не довелось застать расцвета оптимистически целеустремленной литературы. Но идеологическая «действительность» последующих десятилетий превзошла своим оптимизмом мечтания главного соцреалиста страны. В 1920-е годы об экзистенциальном отчаянии или просто о житейских горестях напоминают разве что писатели из редеющего лагеря «попутчиков» советского режима. Писать о зубных страданиях на фоне революционного преображения страны малоперспективно, а редкие примеры таких описаний могут служить иллюстрациями инерции предшествующей литературы. Таков, например, рассказ Вячеслава Шишкова «Зубодерка» (1923), в целом прочитывающийся как вариация стоматологической чеховианы. Место действия рассказа — сельская больница, время действия — «зубодерный день»: фельдшер с говорящей фамилией Быкобразов принимает страдающих зубами пациентов и, не изощряясь в стоматологических премудростях, привычно рвет зубы. Перед читателем проходит вереница героев, которые — будь они представлены на сцене или в кино — стали бы находкой для трагикомических гэгов (замечу попутно, что в современном Шишкову американском комедийном кинематографе персонаж, страдающий зубной болью, уже стал к этому времени героем сразу нескольких фильмов)[3]:
Первая очередь старика Шумейко, у него щека подвязана красным огромным платком, он безостановочно, монотонно и размеренно охает.
- Иди, дедка, иди... — подбадривают его больные.
Шумейко усердно перекрестился: — Ох-ох-ох-ох!.. — и, шоркая старыми ногами, входит, как на лыжах, в кабинет.
- Рот! — командует фельдшер. — Ширше! Еще ширше... Открывай на полный ход!
Клещи хватают за больной клык. Дерг-дерг — на месте, крепко. Фельдшер недовольно крякнул. Дерг-дерг-дерг. Старик закатил глаза, затопал, как в барабан, в пол пятками.
- Не грызи струмент! Ты конь, что ли.
Фельдшер вновь тужится, на воловьем лбу наливается жила.
- Тьфу! — плюет он и бросает клещи. — Это не зуб, а свая. Конечно, я мог бы рвануть еще сильнее, но тогда совместно с зубом вся скула вылетит. Ф-у-у-у.
Старик, заохав, хватается за щеку, мотает, как пудель, головой и не торопясь подвязывает платок.
- Ох, ох, ох. К седьмому к тебе, кормилец, к седьмому. В Харьков ездил, шестеро тянуло. Ау, не взять. Ну, и зубище по грехам моим бог послал. Ох, ох, ох, ох.
Фельдшер посмотрел ему вслед сконфуженно-удивленным взглядом и крикнул в приемную:
- Следующий!
Держась за руки, как в хороводе, вошли три девушки.
- Зубы у нас. Дырки. Как соленое попадет в рот, аминь. Кронька с фабрики толковал, быдто заделать можно дырки-то.
- Ну, уж извините, — развел Быкобразов руками, пригнув голову к левому плечу. — Я не спец, чтобы с вашими дырками валандаться. Пускай выписывают дантиста, сто разов им говорено. А я по своей специальности: нарыв вскрыть — пожалуйте, брюхо схватило — милости прошу, глиста ежели — и глисту долой. Что касаемо зубов — рвать и никаких. Садись в порядке живой очереди!
Маньке высадил зуб легко, даже прозевала крикнуть и заорала, когда зуб уже валялся на полу. Таня же стала кричать спозаранку, когда Быкобразов засучил повыше рукава и взял в руки клещи. Несчастной Ксюше по ошибке вырвал ядреный крепкий зуб, сказав:
- Эх, черт. Осечку дал, темно. Ну, не ори, новый вырастет. Этот, что ли? — второй зуб высадил легко.
- Следующий!
Рассказ продолжается в том же духе. Решительный фельдшер с переменным успехом рвет зубы у напуганных пациентов, последний из которых удирает из кабинета прямо во время операции:
...словно царь-пушка, прогромыхала самокатом вниз по лестнице толстобокая тетка.
Она молча понеслась вдоль вечерней безлюдной улицы, отчаянно суча локтями. Глаза ее вытаращены и безумны, из крепко стиснутого рта торчала, как рог, стальная загогулина.
За теткой, задыхаясь и пыхтя, гнался фельдшер Быкобразов, за фельдшером, угловато подпираясь согнутой ногой, — Вавилыч.
- Тетка, тетка. Мироновна! — взывал фельдшер. — Струмент отдай!.. Казенный. Тетка!
Ополоумевшая тетка, добежав до середины моста, выплюнула закушенные клещи и на весь свет истошно:
- Ка-ра-уууул…
Рассказ Шишкова, при внешнем комизме, обнаруживает в целом те же нарративные особенности, что и рассказы А.П. Чехова, в которых описывались смешные в своих деталях типажи и ситуации, но подразумевались также убожество сопутствующих им социальных условий — невежество и грубость врачей, запуганность и бесправие пациентов. Михаил Булгаков делился в «Записках юного врача» (1925) наблюдениями и переживаниями, которые также едва ли обнадеживали читателя гарантиями скорого социального благоустройства. Будничный труд сельского врача высвечивал в историях, составивших цикл «Записок» (писавшийся Булгаковым по воспоминаниям о своей полугодовой работе в качестве земского врача в 1917—1918 годах в селе Никольское Сычевского уезда и городской больнице Вязьмы Смоленской губернии), все те же изъяны русской действительности. Вынужденный приниматься за операции без надлежащего опыта герой Булгакова каждодневно рискует причинить своим пациентам не пользу, а вред — в большинстве случаев этого не происходит, но читатель понимает всю ненадежность самого положения дел с медицинской помощью на селе. Стоматологический сюжет в рассказе «Пропавший глаз» свидетельствует о том же. Врач удаляет сложный зуб, но по неосторожности вместе с зубом выламывает зубную лунку, которую он принимает за кусок челюстной кости:
«Я сломал ему челюсть...» — подумал я, и ноги мои подкосились. Благословляя судьбу за то, что ни фельдшера, ни акушерок нет возле меня, я воровским движением завернул плод моей лихой работы в марлю и спрятал в карман. Солдат качался на табурете, вцепившись одной рукой в ножку акушерского кресла, а другою — в ножку табурета, и выпученными, совершенно ошалевшими глазами смотрел на меня. Я растерянно ткнул ему стакан с раствором марганцевокислого калия и велел: — Полощи.
Это был глупый поступок. Он набрал в рот раствор, а когда выпустил его в чашку, тот вытек, смешавшись с алою солдатской кровью, по дороге превращаясь в густую жидкость невиданного цвета. Затем кровь хлынула изо рта солдата так, что я замер. Если б я полоснул беднягу бритвой по горлу, вряд ли она бы текла сильнее. Отставив стакан с калием, я набрасывался на солдата с комками марли и забивал зияющую в челюсти дыру. Марля мгновенно становилась алой, и, вынимая ее, я с ужасом видел, что в дыру эту можно свободно поместить больших размеров сливу ренглот[4].
История заканчивается благополучно, но итог рассказа — как и пафос всего цикла в целом — психологически и социально тревожен: герою, который уже значится земским доктором, по его собственному признанию, «нужно покорно учиться» (мысль о недостаточности образования, получаемого на медицинском факультете, роднит Булгакова и автора нашумевших в начале века «Записок врача» В.В. Вересаева, на знаменитую книгу которого Булгаков сознательно ориентировался и с которым он впоследствии познакомился и дружески общался, а также в соавторстве написал пьесу «Александр Пушкин»).
Сатирическое обыгрывание «зубных» сюжетов встречается также в рассказах Михаила Зощенко конца 1920-х годов. Зощенко, вообще испытывавший обсессивный интерес к медицинской тематике и при этом не слишком жаловавший врачей, в рассказе «Зубное дело» (1927) представляет в абсурдном свете систему стоматологического страхования. У героя рассказа, Ивана Егорыча Колбасьева, стали выпадать зубы («зубное дело покачнулось»), но герой не унывает, так как имеет страховку на протезирование. Потеряв шесть зубов, он наконец решается «устроить себе капитальный ремонт. Захватил он с собой документы и пошел, кажется, что в клинику». Но все оказывается не так просто, как он думал: в клинике ему говорят, что по страховке бесплатные искусственные зубы вставляются только тем пациентам, у которых не хватает восьми зубов и больше, тогда как у Егорыча недостает только шести («А мелкими подрядами клиника не занимается. Такой закон для застрахованных»). Герой возвращается домой и ждет, «когда выпадут у него эти лишние незаконные зубы. Вскоре один выпал. А другой Егорыч начал рашпилем трогать — подчищать и тоже сковырнул со своего насиженного места». В радостной надежде Егорыч бежит в клинику — и снова неудачно: в правилах для застрахованных значится, что зубы вставляют подряд, а если зубов не хватает в разных местах, то «такой зубной гражданин жевать еще может».
Ничего на это Егорыч не сказал, только заскрипел остатними зубами и вышел из клиники.
- Эва, думает, какие неожиданности. Такое было аккуратное душевное состояние, а теперь ничего подобного.
Сейчас Егорыч живет тихо, пищу ест жидкую и остатние свои зубы чистит щеточкой три раза в день. В этом отношении клиническое правило обернулось выгодно[5].
О том, что отсутствие зубов не мешает жевать, повествуется и в рассказе «Социальная грусть» (1927), читатель которого узнает, как Гриша Степанчиков, вставивший себе сразу три золотых зуба, оказывается изгоем в комсомольском коллективе и как этот самый коллектив принимает постановление, чтобы золотые зубы были отданы в фонд безработных.
Тут председатель от себя еще подбавил жару. <...> Наговорил много горьких слов.
- Я, — говорит, — даром, что председатель, и то, — говорит, — не замахиваюсь на золотые безделушки. А у меня, — говорит, — давно заместо задних зубов одни корешки торчат. И ничего — жую. А как жую — один бог знает. Пальцами, может, помогаю, жевать, то есть. Но не замахиваюсь.
Всплакнул, конечно, Гриша Степанчиков. Грустно ему отдавать такие зубы в фонд безработных. Начал объяснять: дескать, припаяны, выбивать трудно.
Так и не отдал.
А поперли его из союза или нет — мы не знаем. Сведений по этому делу больше не имели. Но, наверное, поперли[6].
Как в этих, так и в других рассказах внимание Зощенко к властным функциям медицины и идеологическому контексту социальной медикализации подразумевает один вывод — не иметь дела с медициной вообще и зубоврачеванием в частности. Их «басенная» мораль (а рассказы Зощенко всегда строятся как своего рода притчи) — та же, что в поговорке об утопающих: лучшее лечение — это самолечение[7].
Давняя традиция литературной сатиры и социальной критики, небезразличная к теме зубоврачевания, к концу 1930-х годов сходит на нет. Пафос соцреализма и публицистические реляции об успехах советской власти делают неуместными досужие сожаления о перечисленных Горьким страданиях прошлого — «от недостатка зубов, несварения желудка и от необходимости умереть». Образ зубного страдальца становится комичен — в вышедшем в 1937 году на экраны страны фильме Михаила Ромма по сценарию Алексея Каплера «Ленин в Октябре» сам творец революции и вождь пролетариата (в исполнении Бориса Щукина), скрываясь от выслеживающих его филеров, изображает дурашливый типаж старорежимной стоматологии: человека с перевязанной платком и страдальчески перекошенной физиономией. Но и более того: недостаток зубов (как в рассказах Зощенко) и даже готовность их потерять отныне свидетельствуют о мужественном долготерпении «настоящего советского человека». Так, в романе Василия Ильенкова «Большая дорога» (1949 год; в следующем году роман был удостоен Сталинской премии) один из положительных героев в доказательство самозабвенной стойкости, свойственной советскому народу (и отличающей его от других народов), рассказывает поучительную притчу на стоматологическую тему:
Живы будем, опять всего понастроим, — убежденно ответил старик. <...> Наш народ терпением силен. Приходит это раз к доктору француз, криком кричит: зуб болит, скорей, мол, рвать надо, помираю. Ну вырвал ему доктор больной зуб, полегчало. Приходит тем разом и наш мужичок. И у мужичка зуб разболелся. Ну, доктор, посадил его, рванул. А мужичок выплюнул зуб, да и говорит: Эх ты, доктор, рви уж и тот, который рядом. «А зачем?» — спрашивает доктор. «А затем, — смеется мужичок, — что ты мне здоровый зуб выдернул»[8].
Из истории будней советского ГУЛАГа известно, впрочем, что заключенные из стоматологов имели шанс устроиться лучше других. Зубная боль была достаточной причиной для начальства и охраны, чтобы предоставлять таким зэкам бытовые послабления[9].
В фольклоре начала 1950-х годов — особенно в студенческой и экспедиционной среде — широкое хождение получает песня «Четыре зуба», известная в нескольких вариантах:
Цилиндром на солнце сверкая,
Надев самый модный сюртук,
По Летнему саду гуляя,
С Марусей я встретился вдруг.
Гулял я с ней четыре года,
На пятый я ей изменил.
Однажды в сырую погоду
Я зуб коренной простудил.
От этой мучительной боли
Всю ночь, как безумный, рыдал.
К утру, потеряв силу воли,
К зубному врачу побежал.
Врач грубо схватил меня за горло,
Завязал мои руки назад,
Четыре здоровые зуба
Мне выдернул с корнем подряд.
(Вариант:
Врач грубо схватил меня за горло,
И в кресло свое усадил,
Четыре здоровые зуба
Мне мигом одним отхватил.)
Лежат в тазу четыре зуба,
А я, как безумный, рыдал.
А женщина-врач хохотала.
Я голос Маруси узнал.
«Тебя так безумно я любила,
А ты изменил мне, палач.
Теперь я тебе отомстила,
Изменщик и подлый трепач.
Пшел вон из мово кабинета.
Забирай свои зубья в карман.
Носи их всегда при жилету
Да помни Марусин роман».
Чилиндром на шолнце шверкая,
Иду я домой без жубов
И, как отомстить ей, не жнаю
Жа эту жа проклятую любовь.
(Вариант:
Чилиндром на шолнце шверкая,
По Летнему шаду брожу
И память об этой ижмене
В жилетном кармане ношу.)[10]
О времени ее создания и авторе слов судить приходится гадательно.
Песня исполнялась на музыку Владимира Сабинина, написанную в 1914 году к песне «Оружьем на солнце сверкая» (другое название «Гусары»), ставшей исключительно популярной в годы Первой мировой войны (песня была гимном 5-го Александрийского гусарского Е.И.В. Государыни Императрицы Александры Федоровны полка, а в 1916 году легла в основу одноименной мелодрамы Георгия Азагарова)[11]. В жанровом и тематическом отношении она связана с рядом популярных городских и «блатных» баллад о Марусе, восходящих к тем же, 1910—1920-м годам (прежде всего к песне «Маруся отравилась»)[12]. Можно предположить поэтому (хотя у нас и нет непосредственных документальных свидетельств), что она возникла в то же время. Многие мемуаристы отмечают ее популярность в 1950-е годы; в 1960—1970-е годы «Четыре зуба» распространяются в магнитофонных записях Аркадия Северного, а позже — братьев Жемчужных.
Поклонник психоанализа определенно нашел бы в этой песне аналогию к идее Фрейда о том, что удаление зубов равно символической кастрации[13]. Соответственно, страх перед удалением — это страх кастрации (по Фрейду, наказание за онанизм), приобретающий в «мифологической» перспективе дополнительный «стоматологический» смысл в образе vagina dentata[14]. В качестве литературной иллюстрации к психоаналитическому контексту, связывающему истолкование кастрации у Фрейда с сюжетом нашей песни, был бы уместен, например, эпизод девятой новеллы седьмого дня из «Декамерона» Боккаччо, в котором Лидия, жена Никострата, в доказательство своей страсти к возлюбленному Пирру вырывает здоровый зуб у своего престарелого мужа (убежденного ею в том, что это избавит его от отвратительного запаха изо рта). После душераздирающей операции жена показывает мужу якобы вырванный у него гнилой зуб, а здоровый зуб посылает будущему любовнику (как бы передавая ему тем самым отнятую у мужа потенцию). Песня о мстительной Марусе вообще дает простор любителям интертекста: так, в последнем куплете, где воспроизводится шамканье беззубого героя и упоминается о зубах в его кармане, можно услышать перекличку с описанием визита к дантисту в «Даре» Владимира Набокова, которое заканчивается четверостишием о выдернутом зубе в кармане Федора Годунова-Чердынцева:
Нащупывая поминутно
с брезгливой нежностью платок,
в который бережно закутан
как будто костяной брелок[15].
Остап Бендер, вспоминающий в «Золотом теленке» о своей любовнице, акушерке Медузе-Горгонер, судя по дневникам Ильи Ильфа, был в шаге от знакомства с дантисткой с тем же смерти подобным именем[16]. А рассказ Михаила Зощенко «Не надо спекулировать!» (1929, печатавшийся также под названиями «Спекуляция», «Рассказ про одну корыстную молочницу») венчается поспешным и, как кажется, не слишком крепким мезальянсом интеллигентной вдовы, зубной «врачихи», и монтера, «довольно красивого сукина сына с усиками», которого она переманивает, заплатив пять червонцев его жене-молочнице[17]. Окупив страдания предшествующих песенных Марусь, история о Марусе-дантистке обнаруживает также невольную перекличку со стихотворениями Александра Тинякова («У дантистки» (1910); сцена зубоврачевания в нем окрашена садомазохистским вожделением пациента) и Саши Черного («Ошибка» (1910), с эротическими сетованиями о несостоявшейся связи с дантисткой) — в назидание о том, как опасно заводить близкие отношения с зубными врачами[18].
Идеологический спрос на оптимизм, характерный для литературы эпохи сталинизма, давал о себе знать и в контексте самой стоматологии, призванной к решению масштабных задач государственного здравоохранения. Уже в 1918 году Наркомздрав утвердил первые нормативные акты об изменениях в системе стоматологического образования и частнокабинетного зубоврачевания[19]. В 1922 году была утверждена важная для дальнейшей истории советской стоматологии «Инструкция зубоврачебной секции лечебного отдела Наркомздрава о проведении санации зубной системы у детей», закрепленная в 1925 году постановлением II Всесоюзного одонтологического съезда о том, что государственная зубоврачебная помощь населению должна базироваться «на широком профилактическом охвате подрастающего поколения с перенесением центра тяжести в область систематической санации полости рта». Исключительно важную роль в пропаганде стоматологического образования и совершенствовании самой стоматологии как государственно значимого инструмента социального характера в 1920-е годы сыграл Павел Георгиевич Дауге (1869—1946), стоматолог, ученый и активный революционер-большевик, инициировавший создание московского Государственного научно-практического института зубоврачевания (впоследствии — Государственный институт стоматологии и одонтологии), организатор журнала «Одонтология и стоматология» (1923), неутомимо выступавший в научной и партийной печати[20].
Реформы в области профессионального стоматологического образования и специализация связанных со стоматологией научно-медицинских дисциплин изменили и, несомненно, значительно расширили зубоврачебную помощь населению страны. К середине 30-х годов такая помощь оказывалась в нескольких типах стоматологических учреждений, включавших специальные зубоврачебные амбулатории, зубоврачебные кабинеты при больницах и общих амбулаториях, частные зубоврачебные кабинеты и самостоятельные зубопротезные учреждения. В эти же годы начинается выпуск первой производственной модели отечественной бормашины педального типа с ножным приводом, созданной в ОКБ Сталинградского завода медицинского оборудования, которая станет со временем главной приметой советских зубоврачебных кабинетов (ее серийный выпуск продолжался до 1963 года). По приказу Наркомздрава от 1935 года во многих крупных городах СССР были открыты стоматологические институты и факультеты, а также курсы переквалификации зубных врачей в стоматологов, а в 1940 году коллегией Наркомздрава СССР было принято решение о подготовке специалистов стоматологического профиля только через систему стоматологических институтов. Война помешала последнему начинанию и переориентировала задачи самой стоматологии, вынужденной в условиях военного времени экстренно развивать направления, связанные с челюстно-лицевой хирургией[21], но не изменила общей тенденции к системной унификации зубоврачебного образования и зубоврачебной помощи[22]. В послевоенные годы эта тенденция выразилась в организации крупных стоматологических поликлиник и росте статистических показателей оказания населению зубоврачебной помощи[23].
В публицистическом обиходе советской поры положение дел в стоматологии, как и во всех других отраслях государственного здравоохранения, предсказуемо описывалось с акцентом на ее прогрессе, но в исторической ретроспективе этот прогресс не может заслонить того факта, что по сравнению с развитиемпрактической и массовой (а не экспериментальной и теоретической) стоматологии Европы и США советские успехи в области зуболечения кажутся очень относительными, несмотря на обилие посвященных ей диссертаций и научных работ[24]. Бытовая, «повседневная» сторона советской стоматологии изредка находила своих критиков — например, в лице Самуила Маршака. В напечатанном в 1955 году в журнале «Крокодил» сатирическом стихотворении «Зубная быль» поэт рассказывал о том, как пациент, пришедший с острой болью на прием к стоматологу, но вынужденный терять время в волоките бюрократической регистрации, с помощью шпагата делает операцию сам себе:
Вопросов двадцать задала
Особа, сидя у стола.
Когда ж спросила наконец:
— Болел ли корью ваш отец? —
Больной сорвал с распухших щек
Узлом завязанный платок
И, привязав шпагат к зубам,
Себе два зуба вырвал сам...
Два крайних зуба с двух сторон, —
Как говорится, — с корнем вон![25]
Критика Маршака незлобива и характерна для советской сатиры тех лет, «бичевавшей» безликую бюрократию, мешавшую благому делу. Эффективность работы самих стоматологов критике не подлежала, отмечались лишь отдельные недостатки в организации их работы. Наиболее «принципиальным» и вполне типичным для риторики советской поры стало Постановление Совета министров СССР 1961 года «О мерах по улучшению стоматологической помощи населению», за которым последовали аналогичные постановления 1975, 1976, 1977, 1982 и 1984 годов. Опубликованные в главных газетах страны, все они начинались с перечня грандиозных успехов советской стоматологии, контрастирующих с рядом негативных фактов. Так, например, в Приказе Министерства здравоохранения «О мерах по дальнейшему улучшению стоматологической помощи населению» 1984 года говорилось:
Вместе с тем, состояние и уровень оказания стоматологической помощи в ряде республик, краев и областей продолжает оставаться неудовлетворительным (Казахская, Туркменская, Киргизская, Грузинская ССР; Чувашская, Татарская, Северо-Осетинская АССР; Новгородская, Черновицкая, Одесская, Гродненская области и др.).
В ряде стоматологических учреждений система организации и качество оказания стоматологической помощи населению продолжает отставать от достижений медицинской науки и возможностей практики.
Не выполнено Постановление Совета Министров СССР № 916 от 5 ноября 1976 г. «О мерах по дальнейшему улучшению стоматологической помощи населению» по организации стоматологических поликлиник для взрослых в Белорусской ССР, Узбекской ССР, Латвийской ССР и Таджикской ССР.
Министерства здравоохранения ряда союзных республик не уделяли должного внимания развитию стоматологической помощи детскому населению. До сих пор не открыто ни одной детской стоматологической поликлиники в Литовской ССР, Эстонской ССР. Крайне мало детских поликлиник в Туркменской ССР и Таджикской ССР.
Неудовлетворительно выполняется план организации хозрасчетных стоматологических поликлиник. Из запланированных 54 построено только 19. Серьезные недостатки еще имеются в профилактике кариеса зубов и заболеваний пародонта, в результате в большинстве республик имеет место высокий уровень их распространенности.[26]
Одни постановления сменяли другие, за приказом следовал приказ — и тонул в новых приказах[27]. В середине 1960-х годов на экраны страны вышло два фильма на «стоматологические» темы, почти сразу снятые с проката: «Тридцать три» и «Похождения зубного врача».
Поставленная Георгием Данелией в 1965 году кинокомедия «Тридцать три» «рассказывала» историю фантастического научного открытия: зубной врач из города Верхние Ямки Аркадий Борисович Шереметьев (в исполнении Геннадия Яловича) обнаружил у своего пациента, технолога Ивана Сергеевича Травкина (Евгений Леонов) тридцать третий («сверхкомплектный») зуб. Шереметьев рассказывает о своем открытии, и Травкин в глазах окружающих превращается в уникум, приковывающий к себе всеобщее внимание. Но у него есть завистник Прохоров (Николай Парфенов), уверенный, что у него тоже тридцать три зуба — тридцать два во рту и один, давно выпавший молочный зуб, в кармане. Напутствуемых начальницей Облздравотдела Галиной Петровной Пристяжнюк (Нонна Мордюкова) Травкина и Шереметьева приглашают в Москву, где воодушевленному дантисту предлагают написать диссертацию о небывалом случае в истории человечества, а все еще мучающийся зубной болью Травкин становится звездой всесоюзного масштаба: газеты и журналы печатают его фотографии, у него берут интервью и автографы, писатель выдает на-гора книгу «Жизнь и подвиг Ивана Травкина», модный поэт (Савелий Крамаров) посвящает ему поэму «Больному зубу, зубу твоему». Суматошная история развивается crescendo: съемки в «Голубом огоньке», почетное право первого удара по мячу, посещение именитого профессора (Фрунзик Мкртчян) и директора областного музея (Владимир Басов), намеревающегося после смерти героя заполучить его череп или хотя бы челюсть. Травкин пребывает в ореоле славы и слухов («Говорят, в каких- то ямках снежного человека поймали! Трубы водопроводные перегрызал!»), но его завистник не дремлет, и благодаря его проискам Травкин попадает в сумасшедший дом, где ему грезится, что он — представитель научной международной конференции и посланец к марсианам. Сновидческий полет героя-космонавта завершается митингом возле поставленного ему памятника под песню «На речке, на речке, на том бережочке мыла Марусенька белые ножки... » (любители интертекста могут здесь вспомнить о Марусе-дантистке из песни «Четыре зуба»), а наяву — после выписки из клиники (куда, в свою очередь, попадает его завистник) — возвращением к прозаической реальности: врачи в конечном счете выясняют, что у него не тридцать три, а обычные тридцать два зуба — для этого было достаточно сделать рентген.
Фильм, в котором сыграло созвездие блестящих актеров советского кино (помимо вышеназванных — Вячеслав Невинный, Сергей Мартинсон, Ирина Скобцева, Светлана Светличная, Петр Щербаков), был, однако, снят с показа через несколько недель после появления в кинотеатрах и впоследствии очень редко показывался по телевидению. Причины запрета неясны, возможно, цензорам не пришлись по вкусу пародийные сцены с Травкиным-космонавтом — из опубликованных дневников руководителя подготовки космонавтов Николая Каманина известно, что некоторые его подопечные во главе с Юрием Гагариным и Алексеем Леоновым просили принять меры к запрету фильма, усмотрев в нем оскорбительное принижение их заслуг (добавим от себя, что космонавт Леонов мог еще и счесть себя прототипом героя, сыгранного своим однофамильцем). Сам Каманин их мнения не разделял, никаких мер к запрещению фильма не предпринял и, по его собственным словам, «более часа смеялся и с удовольствием следил за развитием "успехов" Травкина»[28].
Возможно, космонавты жаловались не одному Каманину. Возможно, действия цензуры мотивировались и собственно «стоматологической» стороной дела. По сюжету фильма, научное открытие и поднятый вокруг него ажиотаж демонстрируют абсурд узнаваемо советской действительности, в которой несущественное легко объявляется наиважнейшим, — причем действительность эта рисуется однозначно советской со всеми опознаваемыми приметами ее как пропагандистской, так и бытовой репрезентации (советские врачи и пациенты, начальники и подчиненные, заказные писатели и журналисты, официальные торжества и почести). Дурацкое открытие выступает лишь маркером дурости, царящей повсюду — в том числе и в области зубоврачевания, представители которого, может быть, и одаряют мировую науку диссертациями о «тридцать третьем» зубе, но забывают про рентген. Фольклорист В.Я. Пропп в писавшейся в конце 1960-х годов (и оставшейся незавершенной) работе «Проблемы комизма и смеха» расценил комедию «Тридцать три» как образец сюжетной формулы «много шума из ничего» (еще одно интертекстуальное искушение: этот фразеологизм связан с русским переводом комедии Шекспира, в котором есть знаменитые строки о невозможности терпеть зубную боль), или «пустота вместо предполагавшегося содержания», при этом сама комедия, по его мнению, «страдает некоторыми преувеличениями»[29]. Слово «пустота» в этом случае можно понимать как ключевое: социально и идеологически нагруженная суматоха происходящего в фильме оборачивается вздором и объяснимым желанием главного героя быть наконец оставленным в покое.
Сразу и еще более решительно был запрещен художественный фильм Элема Климова по сценарию Александра Володина «Похождения зубного врача» (1967). Фильм вышел тиражом всего в семьдесят восемь копий, но в кинотеатры так и не попал. Зрители увидели его по телевидению уже в годы Перестройки, двадцать лет спустя. Главный герой картины — зубной врач Сергей Чесноков (первая кинороль Андрея Мягкова), недавний выпускник медицинского института, получает распределение на работу в городскую поликлинику небольшого провинциального города. Робея и сомневаясь, он приступает к работе и, удаляя зуб у своего первого пациента, обнаруживает у себя удивительный дар: он проводит операцию, не причиняя пациенту решительно никакой боли. Слухи о враче-кудеснике разносятся по городу. К Чеснокову выстраиваются очереди, а его коллеги оказываются не у дел, но переживают это по-разному. Ответственный и порядочный Рубахин (Евгений Перов), понимая, что больные предпочитают ему Чеснокова, переезжает на работу в другой город. А возненавидевшая Чеснокова Ласточкина (Вера Васильева) пытается всячески его опорочить, что в конечном счете ей и удается, несмотря на то что Чесноков пользуется всеобщей любовью и благосклонностью начальства. Из-за интриг Ласточкиной чудо-врач теряет свой дар, уходит из поликлиники и становится преподавателем, быстро завоевывая любовь своих студентов — будущих зубных врачей. Но это обстоятельство также раздражает Ласточкину, завидующую таланту Чеснокова. Кульминация наступает, когда студентке-практикантке Чеснокова в присутствии проверяющей комиссии и самой Ласточкиной не удается сразу удалить у пациентки сложный зуб. Преодолевая в себе неуверенность и эмоциональное смятение, операцию проводит Чесноков, и эта операция, как убеждаются все присутствующие, оказывается для пациентки совершенно безболезненной. Но это еще не все: к концу фильма выясняется, что Чесноков умеет передавать свой дар студентам, так что в перспективе, как может заключить зритель, советская стоматология станет самой безболезненной стоматологией в мире.
Как и в случае с фильмом «Тридцать три», о причинах запрета, наложенного на киноленту Элема Климова, судить приходится предположительно. Но если попытаться встать на место советского цензора, то мотивы для критики определенно можно найти. Во-первых, образ Чеснокова, честного и талантливого врача, противопоставлен не отдельным завистникам, но фактически — всей системе советского зубоврачевания. Во-вторых, само напоминание о зубной боли, служа своеобразным лейтмотивом фильма, девальвировало иерархию идеологических ценностей, делая центром внимания не общественное — систему здравоохранения, типических в своей положительности персонажей, — но персональное и уникальное. То, что Чесноков представал в конце фильма героем, способным передавать свой дар студентам, не меняло того обстоятельства, что все, показанное на экране, было своего рода «небывальщиной», сказкой для взрослых, о которой в действительности не приходилось и мечтать. Даже в жанровом отношении фильм казался странным — его комедийность проявлялась не столько в юморе, сколько в сарказме и похвалах несуществующейдействительности, а саундтрек к фильму — «Мелодия в старинном стиле» («Чарльстон») Альфреда Шнитке и две песни Юлия Кима, «Песенка о хорошем настроении» и «Автодорожная», в исполнении Алисы Фрейндлих — подчеркивал этот сарказм нарочитой и «беспредметной» веселостью. Советская цензура допускала сатиру, но это была уже не столько сатира, сколько озадачивающая антиутопия.
Больше повезло сделанному в том же, 1967 году мультипликационному (но рассчитанному преимущественно на взрослую аудиторию) фильму Ефима Гамбурга по сценарию Лазаря Лагина «Шпионские страсти». Сюжет двадцатиминутного и полного остроумных аллюзий мультфильма, пародирующего западные и советские кинодетективы о шпионаже и контрразведке, строится вокруг коварных попыток иностранной спецслужбы похитить сконструированное в СССР уникальное зубоврачебное кресло. Шеф иностранной разведки по фамилии Штампф лично заинтересован в том, чтобы завладеть достижением советской стоматологии — у него сильно болят зубы (остается гадать, сознательно ли создатели фильма наградили Штампфа фамилией, отсылающей к немецкому слову «stampfen», одно из значений которого — «пломбировать»). Но советская контрразведка не дремлет: полковник Сидоров, капитан Сидорин и лейтенант Сидоркин срывают козни врагов. Чудо зубоврачебной техники остается на родине.
В 1972 году появилось еще два мультфильма на стоматологическую тему — «Зубная быль» режиссера Владимира Дахно по сценарию Михаила Татарского и «Выше голову» Льва Атаманова. В «Зубной были» гражданин, напуганный в приемной зубного врача видом больных и звуком бормашины, в страхе бежит из больницы и предпринимает ряд отчаянных попыток избавиться от зуба самостоятельно. Он пытается привязать зуб к поезду, пароходу и даже космическому кораблю, но в конечном итоге попадает-таки в кабинет стоматолога и выходит оттуда осчастливленным. В мультфильме «Выше голову» развеселый герой интеллигентного вида спасает страдальца с перевязанной щекою, который в гибельном порыве улегся на железнодорожные рельсы. Пытаясь его спасти, он сам укладывается перед ним на рельсах, привязывает его к корове, и та вприпрыжку оттаскивает его от приближающегося поезда, цепляет его к рукаву семафора, поднимающего его над путями и над идущим поездом. Наконец, дождавшись, когда по соседнему пути пройдет состав, он имитирует наезд поезда на упорного самоубийцу — вскакивает ему на спину и топчется на нем. Когда шум поезда стихает, больной обнаруживает, что он не только жив, но и здоров: флюс сдулся и даже волосы, стоявшие прежде дыбом, сложились в аккуратную прическу. Взяв по цветочку в руки, спаситель и исцелившийся больной весело идут по железнодорожным путям. Автором музыки к мультфильму также выступил Альфред Шнитке, ранее написавший музыку к художественному фильму «Похождения зубного врача». Не остались в стороне от стоматологических историй и маленькие читатели, получившие вышедшую в том же году в издательстве «Детская литература» сказочную повесть Сусанны Георгиевской «Тетушка Зубная боль» с замечательными иллюстрациями Ильи Кабакова[30]. Дети и их родители узнавали из нее о том, как девочка Маша, приехавшая с папой в Эстонию и обретшая там новых друзей, попала в мир одноименной сказки Ганса-Христиана Андерсена, уже «по-советски» напоминавшей о пагубе чрезмерного поедания шоколада, марципана и тортов.
В устном бытовании комические сюжеты на темы зубоврачевания и зубной боли множатся за счет анекдотов, фольклоризирующих типажи врачей и их пациентов.
Звонок. Зубной врач открывает дверь. Перед дверью стоят десять мальчиков.
- Мне нужно вырвать зуб, — говорит один из них.
- А твои друзья?
- Они пришли послушать, как я буду орать.
- Какое чудесное пение сейчас передавали по радио!!!
- Да нет же, это в соседнем кабинете удаляли зуб у пациента...
- Это у вас что, циркулярная пила или бор...
- Нет, скорее монтажный пробойник с победитовым наконечником...
- Доктор, мне будет больно?
- Не беспокойтесь, живыми пока что отсюда выходили все...
Зубной врач—женщина — пациенту, настраивая бормашину:
- А помнишь, Федя, в школе ты сидел за мной и без конца колол меня булавкой?
- Бездушный тип, — упрекает своего сына зубной врач. — Транжирить мои деньги, не задумываясь, с какими человеческими страданиями они связаны!
- Встречала ли ты когда-нибудь мужчину, одно прикосновение которого бросало бы тебя в дрожь?
- Вчера я встретилась с таким мужчиной...
- Кто он?
- Зубной врач.
- Что вы делаете, доктор? Мне нужно было выдернуть совсем другой зуб!
- (Зевая) Успокойтесь, уважаемый, постепенно я и до него доберусь!
Хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается[31].
Такое, как сказали бы социологи и фольклористы, «фоновое» знание в известном смысле являлось средством коллективизации, а редкие счастливцы, не нуждавшиеся в стоматологической помощи, были исключениями, подтверждавшими то общее правило, что перед зубной болью и зубными врачами все равны. Рассказ Вадима Шефнера «Записки зубовладельца» (1978) обыгрывает это обстоятельство фантасмагорически: герой-рассказчик ночью, не в силах терпеть зубную боль, решается добраться до стоматологической поликлиники, где есть ночное дежурство. Дело происходит в пору белых ночей в Ленинграде, когда разводятся городские мосты. Герой живет на Васильевском острове, а поликлиника находится на Невском проспекте. Герой спешит к мосту, но опаздывает и решает добраться до следующего, так как мосты в Ленинграде разводятся не одновременно, а с интервалом в несколько минут. По пути он встречает товарища по несчастью, который тоже страдает зубной болью и тоже стремится в ту же поликлинику на Невском, а дальше — не успевая перейти другие мосты через Неву, — знакомится с новыми и новыми страдальцами; их сплотившийся коллектив вынужден переходить от моста к мосту. В конце концов «братство зубных мучеников», претерпев различные испытания, переплавляется через Неву на моторной лодке, добирается до поликлиники и уходит оттуда уже поодиночке — кроме героя-рассказчика, возвращающегося из поликлиники вместе с девушкой, с которой он успел познакомиться за время ночных хождений и свадьба с которой венчает «мемуарное» повествование о том, что «все мы братья по разуму и по зубам»[32].
Вне литературы и кино посетители стоматологических кабинетов были вольны мечтать о чудо-врачах и чудо-технике, как, впрочем, и сожалеть о съеденных сладостях, — в своей массе «простые советские люди» оставались людьми с плохими зубами. Поэтическое признание тридцатилетнего Иосифа Бродского, сказавшего о себе: «я, прячущий во рту развалины почище Парфенона»[33], могли бы повторить многие его ровесники. Помимо портившейся экологии, однообразного питания, дурного качества водопроводной воды и курения, важной причиной этого обстоятельства была тотальная централизация в области здравоохранения и ветшающая стоматология: малообеспеченные и загруженные работой врачи, недостаток нового оборудования и лекарств. В провинции дело обстояло еще хуже: привычное для горожан было часто попросту недоступно жителям сел и деревень[34]. Пациенты, чей «стоматологический опыт» сформировался в 1970-е — первую половину 1990-х годов, с содроганием вспоминают технический арсенал стоматологических кабинетов: бормашины с механическим приводом и ременной тягой без систем охлаждения, на редкость неудобные кресла, слепящие лампы. Сегодня трудно поверить, что подавляющее количество операций на зубах еще в 1980-е годы проводилось без наркоза, что превращало процедуру лечения в пытку, а возможность воспользоваться анестезией (как правило, благодаря знакомству) — в персональную прерогативу[35]. Выразительной иллюстрацией такой практики может служить одна из сцен опубликованного в 1983 году романа Владимира Краковского «День творения», где главному герою удаляют зуб мудрости. Операция делается без наркоза — и по одному тому, что сам этот факт в романе никак специально не оговаривается, ясно, что такой необходимости и не было:
Зубная врачиха ищет нужный инструмент. Берет одни щипцы — кладет обратно. Берет другие, рассматривает — тоже обратно. Берет третьи. <...> Зуб скрипит, как ржавая дверная петля. Он трещит, как сухой хворост — в костре или когда его об колено. Раздается звон, будто выбили стекло. Боль. Треск. Внезапно посреди боли в мозгу начинает метаться слово «вереск». Это растение из рода вересковых, растет в лесу и образует заросли, которые называются верещанники. Когда вереск цветет, опьяняющий аромат его цветов так силен, что пчелы, прилетающие за нектаром, падают в обморок. Однако Верещагину удается совладать с собой, он в обморок не падает, он даже улыбается. Зуб мудрости — в клещах, извлечен на свет божий[36].
Принудительные приводы школьников в стоматологические кабинеты оставили по себе память рутинным садизмом врачей, болью, некачественными пломбами и в конечном счете разрушенными зубами[37]. Бесплатная стоматология, как и бесплатная медицина вообще, оборачивалась халатностью, равнодушием и иногда драматическими последствиями. Поэтому та часть населения, которая имела возможность платить за лечение, такой возможностью пользовалась; оплаченное стоматологическое лечение если не гарантировало отменного качества, то по меньшей мере осуществлялось под местной анестезией.
Существование в Советском Союзе частных зубоврачебных и зубопротезных кабинетов было в определенном смысле историческим курьезом. Врачи-частники воспринимались как своего рода «капиталисты» при социализме, дававшие повод видеть в их работе не столько средство заработка, сколько неправедное обогащение. Догадки и слухи о материальном достатке стоматологов и протезистов (имевших по роду своих занятий дело с золотом и оттого особенно выделенных) множились вместе с распространением привычных с дореволюционного времени этнических стереотипов.
Относительная доля евреев среди стоматологов в советские годы остается высокой: по данным переписи населения 1926 года, она колеблется от 63 процентов в Москве до 93 процентов в Белоруссии. В довоенные годы этот процент незначительно снижается (например, в Ленинграде — с 71 до 69 процентов). Впоследствии такая тенденция становится доминирующей: с конца 1950-х по 1989 год относительное число евреев среди всех врачей сократилась почти в пять раз[38]. Но «фольклорный» образ владельца частного зубоврачебного кабинета даже в 1970—1980-е годы все еще привычно указывал на обеспеченного еврея, достаточно осмотрительного для того, чтобы не выставлять напоказ свое богатство.
«Еврей-дантист» — устойчивый персонаж советской анекдотической традиции. Прецедентные тексты этого времени: «Три еврея — это малый симфонический оркестр, два — шахматный матч, один еврей — стоматолог», «Если с трапа самолета сходит русский еврей, он несет скрипку, а если без скрипки, значит, он пианист или дантист»[39]. Аркадий Северный меланхолично пел в своих знаменитых «куплетах о евреях»:
Скажем, взять зубных врачей —
Тут еврей и там еврей.
Да, не будь таких жидов,
Все б ходили без зубов.
В кинокомедии Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию» (1973), снятой по мотивам пьесы Михаила Булгакова «Иван Васильевич» (написанной в 1936-м, но опубликованной только в 1965 году) и сразу ставшей лидером советского кинопроката, обворованный владелец богатой квартиры Антон Семенович Шпак (в физиогномически характерном исполнении Владимира Этуша) едва ли случайно оказывается дантистом — при том, что у Булгакова Шпак служит в отделе международных перевозок[40]. В повести Василия Белова «Целуются зори» (1975) о похождениях трех приятелей-ротозеев, приехавших из деревни в город, одной из значимых по сюжету городских примет служит вывеска с неизвестным им словом «дантист» и именем этого дантиста: Арон Борисович Фокельман. Под дантистом герои первоначально разумеют адвоката («В этих словах, — по объяснению рассказчика, — есть определенное созвучие, они чем-то и еще похожи друг на друга»), а затем, приходя к нему как к адвокату, искажают его имя на Урон Борисыч[41]. В 1978 году на «Мосфильме» по этой повести был снят одноименный кинофильм в постановке режиссера Сергея Никоненко: роль «дантиста-адвоката» Фокельмана сыграл Сергей Левинсон[42].
К середине 1980-х годов положение дел в советской стоматологии в целом было плачевным. Устаревшая стоматологическая техника, уже в 1970-е годы отстававшая от аналогичного оборудования на Западе, служила поводом для не слишком веселых шуток (так, в вышеупомянутом фильме Гайдая «Иван Васильевич...» бормашина в руках Шпака грохочет во рту пациента, как отбойный молоток). В 1988 году один из выпусков киножурнала «Фитиль» запоздало напоминал о качестве отечественных стоматологических бормашин волгоградского производства (УС-30, или, как их называли сами врачи, «устрицы» — от «ус-тридцать»), давно заслуживавших того, чтобы быть списанными в утиль[43].
Социальные перемены 1980-х — начала 1990-х годов, получившие название Перестройки, преобразили в конечном счете и отечественную стоматологию. Институциональные особенности современного зубоврачевания и протезирования в России далеки от идеальных — прежде всего это касается дороговизны лечения и отсутствия эффективной системы соответствующего страхования. Но бесспорно и то, что развитие и импорт стоматологической техники, появление новых зубоврачебных материалов и анестетиков (артикаин/ультракаин, скандонест) радикально изменили характер зуболечения.
С историко-культурной и социально-антропологической точки зрения стоматологические новации представляются, однако, важными не только в терапевтическом отношении. Современная репрезентация стоматологии в рекламе, литературе, кино и видеокультуре напоминает не столько о зубной боли, сколько об успехах эстетической и косметической технологии[44]. В благополучных странах Западной Европы и особенно в США последствия этого обстоятельства уже выразились в определенных изменениях, в социальных предписаниях общекоммуникативного и корпоративного порядка. Ослепительно белые зубы и «американская улыбка» считаются не только индивидуальным достижением, но также маркером коллективно одобряемой и подразумеваемо успешной саморепрезентации, условием прохождения корпоративного «фейсконтроля»[45]. Стоматологическая эстетика обретает при этом свои статистически вычисляемые показатели — по длине, цвету, форме зубов и прикуса, линии губ и т.д.[46]
В консюмеризованном обществе внешний вид тех, кто вовлечен в создание и воспроизводство структур потребления, связан с этим потреблением еще и в том смысле, что сам он выступает в нем в роли своеобразного «товара»[47]. Наметившаяся тенденция к «стоматологическим» нормативам обнаруживает, конечно, как собственно экономические, так и политико-идеологические аспекты нового представления о телесности. Отступление от этих нормативов может мотивироваться и восприниматься как безразличие или протест, но теперь это чаще всего примета добровольной социальной маргинализации. В целом, современное западное общество — это уже такое общество, где наличие здоровых на вид зубов не требует усилий, соразмерных с тем, чтобы не иметь таковых.
Вместе с тем возможности современного зубного протезирования вольно или невольно расширяют социально-психологическое представление о будущем самой медицины. С одной стороны, эти возможности осложняют привычные взаимоотношения между зубным врачом и пациентом. Развитие имплантологии (старт которому был дан революционными исследованиями и экспериментами американского дантиста Леонарда Линкова и его итальянского коллеги Стефано Мельчиаде Трамонте в середине 1960-х годов)[48] ознаменовало не только новую эпоху в стоматологии, но и новую эру стоматологического маркетинга. Пациент теперь все чаще выступает в роли заказчика и потребителя эстетического «продукта», который может предложить ему современная медицина, и стоматология в частности[49]. С другой — они воплощают собою антропологическую утопию медикализации человеческого тела как тела искусственного, избавленного от соприродных ему недостатков и боли. Фантазии на эту тему могут завести далеко — к тому же искушение к фантазированию поддерживается в этом случае не только стоматологическими изобретениями, но также техническими прорывами в сфере медицинской инженерии («биомехатроники») по созданию материалов и механизмов, способных заменять собою естественные органы человека и при этом взаимодействовать с его нервной системой. Будущее таких изобретений туманно, но в какой-то степени даже частичная замена естественных органов искусственными позволяет считать их носителя в некотором смысле «человеком- роботом» или «киборгом». Характерно, что само слово «киборг» (cyborg), сокращение от словосочетания «кибернетический организм» (cybernetic organism), было придумано в 1960 году специалистом по космической медицине Манфредом Клайнсом для определения того идеала, к которому стремится человечество в борьбе против боли, болезней и своего природного несовершенства. С этой точки зрения «умные» и прочные протезы, заменяющие человеку то, что дано ему от природы (или дающие то, что ему от природы не дано), могут служить свидетельствами по меньшей мере частичной реализуемости такого идеала. Достижения современной стоматологии свидетельствуют о том же. Давнее предсказание В.В. Вересаева, что представителю «народов высшей культуры» однажды потребуются «какие-то совершенно иные зубы»[50], практически сбылось — это искусственные или почти искусственные зубы. Последнее обстоятельство заслуживает того, чтобы рассмотреть его в семантическом и семиотическом аспектах. В самых разных культурах здоровые зубы традиционно выступали символом жизненной силы, телесной крепости и фертильности (представление, которое в его ретроспективном психоаналитическом «объяснении» получило в современной культуре дополнительную мифологизирующую силу)[51]. Те же коннотации, как показывают медико-социологические опросы, устойчивы и поныне[52]. Семантическая связь зубов с образом смерти дополнительна к этому представлению: зубы — это то, что в наименьшей степени подвержено посмертному разложению. В этом контексте современные и будущие импланты, призванные превзойти настоящие зубы крепостью и красотой, сулят исключительную долговечность самому человеку — хотя бы в качестве археологического артефакта.
[1] Горький М. Собрание сочинений. Т. XXII. М.; Л., 1933. С. 203.
[2] Толстой А.Н. Собр. соч.: В 10 т. М.: Худож. лит., 1982. Т. 3. С. 565. Один из проходных героев той же повести — пугливый «зубной врач в офицерском полушубке», вместе с Невзоровом несущий дежурство в охваченной стрельбой Москве: «Зубной врач шептал из подъезда: — Слушайте, граф, разве возможна нормальная жизнь в такой стране?» (с. 468). Первое отдельное издание повести: М.; Л.: ГИЗ, 1925.
[3] Хронологически первым в этом ряду стал фильм, снятый учеником Гриффитса Маком Сеннетом, «Зубная боль на счастье» («A Lucky Toothache», 1910) с Мэри Пикфорд в главной роли. Фильм, снятый по рассказу «Средство от зубной боли» («Cure for a Toothache») Джорджа Терви- лиджера, был первым фильмом и самого Сеннета, режиссера, характерной манерой которого впоследствии станет использование гэгов и трюков. Последовавшие за ним немые фильмы на стоматологические темы строятся на обыгрывании нелепых и фарсовых событий, происходящих с зубными страдальцами: «У Габи болят зубы» («Hubby's Toothache») (1913 год, режиссер — Вильфрид Норт). В главных ролях — Джон Банни и Флора Финч), «У Чарли болят зубы» («Charlie's Toothache») (1914 год, режиссер — Филлипс Смолли. В главных ролях — Чарльз Де Форест, Вивиан Прескотт), «Энди мучается зубами» («Andy has a Toothache») (1914 год, режиссер — Чарльз Фрэйнс. В ролях — Энди Кларк и Джесси Стивенс).
[4] Булгаков МА. Собр. соч.: В 5 т. М.: Худож. лит., 1989. Т. 1. С. 128. Первая публикация — в журнале «Медицинский работник» (1926. № 36).
[5] Зощенко М. Собр. соч.: В 3 т. Л.: Худож. лит., 1986. Т. 1. С. 403.
[6] Там же. С. 501.
[7] Подробно об отношении Зощенко к медицине как практике властного контроля и телесного насилия см. в: Жолковский А.К. Михаил Зощенко: поэтика недоверия. M.: Языки русской культуры, 1999.
[8] Ильенков В. Большая дорога // Октябрь. 1949. № 2. С. 63.
[9] См., например: Ванеев А А. Два года в Абези. В память о Карсавине. Брюссель: Изд-во «Жизнь с Богом», 1990. С. 81—82.
[10] Фольклорные песни, которые пели на геологическом факультете Московского университета в 1954—1959 годах и позже / Собрал О.В. Дмитров // Публикация на сайте «Geopesni» (http://geo74.narod.ru/pesni/geopesni.html); С. Белецкий отмечает, что эта песня пелась в археологических экспедициях в начале 1960-х годов, см.: Белецкий С.В. Заметки к истории песен в археологических экспедициях // Публикация на сайте «Археология.Ру» (http://folklore.archaeology.ru/ONLINE/belezkiy.html).
[11] Фильм не сохранился. Критические отзывы на него, в которых отмечался успех фильма у публики, см. в: Проектор. 1916. № 13—14. С. 8; Пегас. 1916. № 8. С. 42 («Весьма слабая по содержанию и выполнению картина прошла в Москве с большим успехом, и причина этого — ее лиричность»).
[12] Об этом см. в: Неклюдов С.Ю. Почему отравилась Маруся? // Габриэлиада. К 65-летию Г.Г. Суперфина. Тарту, 2008 (http://www.ruthenia.ru/document/545633.html).
[13] Как это уже сделал Фарино применительно к рассказу А.П. Чехова «Лошадиная фамилия» (FarynoJ. К невостребованной мифологемике «Лошадиной фамилии» Чехова// Literatura rosyjska przelomu XIX i XX wieku / Pod red. E. Biemat, T. Bogdanowicza. Gdansk: Widawnictwo Uniwersytetu Gdanskiego, 1999. S. 30—38). Фрейд несколько раз возвращается к связи утраты зубов — лишения потенции — кастрации. «Особенно замечательно изображение онанизма или, лучше сказать, наказания за него, кастрации, посредством выпадения и вырывания зубов, потому что этому есть аналогия в фольклоре, которая, должно быть, известна очень немногим лицам, видящим их во сне. Мне кажется несомненным, что распространенное у столь многих народов обрезание является эквивалентом и заменой кастрации. И вот нам сообщают, что в Австралии известные примитивные племена вводят обрезание в качестве ритуала при наступлении половой зрелости (во время празднеств по случаю наступления совершеннолетия), в то время как другие, живущие совсем рядом, вместо этого акта вышибают один зуб» ( Фрейд З. Введение в психоанализ / Пер. Г.В. Барышниковой СПб.: Алетейя, 1999 (цит. по:http://www.lib.ru/PSIHO/FREUD/lekcii.txt_with-big-pictures.html)). Ту же идею Фрейд развивает в «Толковании сновидений». Сочувственно относившийся к психоанализу Яков Коган в своем переводе этой работы с сожалением замечает, что в истолковании сновидений о лишении зубов и зубной боли Фрейд «отступает от основного принципа трактовки символов "метафорического отождествления": зуб становится символом мужского полового члена именно потому, что они не имеют никакого сходства. Итак, часть предметов может быть символом гениталий, поскольку эти предметы имеют с ними некое сходство, другая часть может быть символом гениталий, потому что не имеет с ними сходства. Вывод отсюда один: любой предмет может быть символом гениталий» (Фрейд З. Толкование сновидений. М.: Харвест, 2004. Примеч. 75 (цит. по: http://bookz.ru/authors/zigmund-freid/tolkovan_983/page-25-tolkovan_983....)).
[14] По мнению Когана, понимающего образ «зубастой вагины» как результат инфантильной фантазии, зубы «становятся угрозой для стремящегося к половой близости (страх кастрации). Удаление зубов в сновидении может символизировать устранение такой угрозы» (Там же). См. также: Otero S. «Fearing our mothers»: An overview of the psychoanalytic theories concerning the vagina dentata motif F547.1.1 // The American Journal of Psychoanalysis. 1996. Vol. 56. № 3. P. 269—288.
[15] Набоков В.В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 2000. Т. 4. С. 205. Сам Набоков лишился последних зубов в возрасте пятидесяти лет и впоследствии носил зубной протез (Владимир Набоков — Эдмунд Уилсон. Переписка. 1940—1971. М.: КоЛибри, 2013. С. 337, 343).
[16] Яновская Л.М. Почему вы пишете смешно? М., 1969. С. 71— 72. Михаил Безродный связывает это имя с именем женщины-врача Страшунер из «Египетской марки» О. Мандельштама (Безродный М. Пиши пропало. СПб., 2003. С. 39), прототипом которой, как считается, послужили зубная врач Р.А. Страшунская-Хволес и Е.Д. Страшунер (Михайлов АД, Нерлер П.М. Комментарии // Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 412; Лекманов О, Котова М, Репина О., Сергеева-Клятис А., Синельников Е. Пояснения для читателя // Мандельштам О. Египетская марка. М., 2012. С. 168).
[17] Зощенко М. Собр. соч. М., Л.: Прибой, 1929. Т. 1. С. 18.
[18] Рассказы о дантистах, садистически вырывающих зубы своим пациентам, время от времени кладутся в сюжеты кинотриллеров или даже «подлинных историй». В кино первопроходцем в этом жанре стал режиссер Брайан Юзна с фильмом «Дантист» («The Dentist», 1996) о враче-ревнивце, мучающем свои жертвы в зубоврачебном кресле. В 1998 году вышел сиквел «The Dentist 2». Тот же сюжет обретает свою реальность в фольклорных нарративах и сообщениях СМИ. Так, в 2012 году, со ссылкой на сообщение, размещенное 27 апреля на сайте британского таблоида «Daily Mail» за подписью журналиста Саймона Томлинсона, в Интернете и прессе разошлась новость об уголовном деле, возбужденном против 34-летней Анны Маковяк из Вроцлава, работавшей зубным врачом, которая якобы вырвала все зубы своему бывшему сожителю, 45-летнему Мареку Ольшевскому, за то, что тот ушел к другой женщине. В изложении Томлинсона, Ольшевский обратился к Маковяк через несколько дней после расставания с нею с просьбой вылечить больной зуб, так как считал ее хорошим врачом и, несмотря ни на что, хорошей знакомой. Маковяк дала пациенту большую дозу анестетиков и удалила ему все зубы. После процедуры она перебинтовала экс-возлюбленному челюсти и сказала, что ему необходимо обратиться к другому специалисту, так как во время лечения возникли осложнения. Свой поступок Маковяк объясняла эмоциональным срывом. Новая девушка Ольшевского бросила его, не пожелав встречаться с беззубым ухажером (http://rss.novostimira.com/n_2597488.html). Новость активно обсуждалась до тех пор, пока польские журналисты не выяснили, что рассказанное Томлинсоном — выдумка; во Вроцлаве не было стоматолога по имени Анна Маковяк, а у полиции, куда якобы обратился потерпевший, не было никаких данных о происшествии (http://podrobnosti.ua/kaleidoscope/2012/05/03/834694.html).
[19] «Положение государственной организации зубоврачебной помощи в Республике», «О реформе зубоврачебного образования», «Об учете зубоврачебных и зуботехнических материалов», «Об образовании зубоврачебных ячеек при медико-санитарных отделах губсовдепов». См.: Владимиров В. О реформе зубоврачевания // Зубоврачевание. 1920. № 1. С. 3—6; Бассалык Д.А. Реформа зубоврачебного образования в 1918—1920 гг. и ее развитие в РСФСР в годы первых пятилеток // Стоматология. 1961. № 5. С. 82—87.
[20] См.: Даугге П.Г. К пятилетнему плану государственного зубоврачебного строительства // Одонтология и стоматология. 1929. № 10. С. 3—6; Он же. Уроки 10 лет государственного зубоврачебного строительства зубоврачебной подсекции комиссариата и ученой одонтологической комиссии // Труды III Всесоюзного одонтологического съезда. Л., 1929. С. 11—20; Он же. О едином одонтологическом фронте // Одонтология и стоматология. 1929. № 11. С. 5; Он же. Социальные основы советской стоматологии. М.: Гос. мед. изд-во, 1933. О Дауге см. в: Ратнек К. Выдающийся деятель партии // Коммунист Советской Латвии. 1959. № 2; Памяти П.Г. Дауге // Стоматология. 1948. № 3; Lipovecka L. Arsts, filozofs, cinitajs Pauls Dauge. 1869— 1946. Riga, 1968 (русскоязычное издание: Липовецкая ЛЛ. П.Г. Дауге. М.: Медицина, 1973).
[21] См.: Кабаков Б.Д. Советские стоматологи в Великой Отечественной войне // Стоматология. 1975. № 3. С. 1—6; Александров Е.М. Военные стоматологи в период Великой Отечественной войны // Военно-медицинский журнал. 1985. № 12. С. 18—20; Балин В.Н., Иорданашвили А.К. Роль стоматологов в разработке вопросов военной стоматологии и медицинском обеспечении Советской Армии в период Великой Отечественной войны // Стоматология. 1995. № 5. С. 4—6.
[22] См.: Лукомский И.Г. Развитие научной стоматологии в СССР // Стоматология. 1937. № 5; Он же. К истории возникновения отечественной стоматологии // Стоматология. 1941. № 1. С. 3—17; 27—42; Евдокимов А.И. Краткий очерк о развитии и состоянии советской стоматологии (1917—1947) // Стоматология. 1947. № 4. С. 3—8; Троянский Г.Н. История формирования и развития научных направлений в советской ортопедической стоматологии 1917—1970 г. // Троянский Г.Н. Вопросы изучения заболеваемости и организации медицинской помощи населению. М.: Медгиз, 1973. С. 28—33; Рудько В.Ф., Троянский Г.Н. Развитие стоматологического образования в СССР // Стоматология. 1977. № 5. С. 5—10.
[23] См.: Пинский ИХ. Материалы к истории развития советской стоматологии в послевоенные годы. 1946—1958 // Тезисы докладов научной конференции Кубанского медицинского института. Краснодар, 1959. С. 55—56; Бассалык Д.А. Развитие стоматологического образования в РСФСР в послевоенные годы // Стоматология. 1962. № 2. С. 75—78;
Кац М.С. История советской стоматологии (краткий очерк). М.: Медгиз, 1963; Евдокимов А.И. Настоящее и прошлое советской стоматология // Стоматология. 1967. № 5. С. 6— 13; Виноградова Т.Ф. Развитие терапевтической стоматологии детского возраста за годы советской власти // Стоматология. 1967. № 5. С. 40—42; Старобинский И.М. Пути развития высшего стоматологического образования в СССР за 50 лет // Стоматология. 1967. № 3. С. 3—6; Кук- лин Г.С. Организация стоматологической помощи в СССР. М., 1974; Троянский Г.Н. История советской стоматологии. М.: Медицина, 1983; Он же. Социально-экономическая основа стоматологии в годы первых пятилеток // Московская медицина. 1986. № 6. С. 5—6.
[24] См.: Бернадский Ю.И. Советская стоматологическая литература: Библиографический указатель. 1917—1945 гг. Т. 1. М.: Медгиз, 1951; Бернадский Ю.И, Пинский И.Х. Советская стоматологическая литература: Библиографический указатель. 1946-1955 Т. 2. М.: Медицина, 1965.
[25] Маршак С. Собр. соч.: В 8 т. М.: Худож. лит., 1970. Т. 5. С. 519—520. Впервые в: Крокодил. 1955. № 20.
[26] Приказ от 12 июня 1984 г. № 670 «О мерах по дальнейшему улучшению стоматологической помощи населению» // Российский правовой портал. Архив (http://zakon.law7.ru/legal2 /se12/pravo12423/index.htm).
[27] Об этом см.: Данилов Е.О. Правовые основы стоматологической практики. СПб.: Санкт-Петербургский институт стоматологии, 2002. С. 6—10.
[28] Дневники Н. Каманина-2. Запись от 2 февраля 1966 года // Публикация на сайтах «Авиабаза» и «Военная литература» (цит. по:http://www.epizodsspace.narod.ru/bibl/kamanin/kniga2/02-66.html).
[29] Пропп В.Я. Собрание трудов. М.: Лабиринт, 1999. Т. 4. С. 148. Впервые работа опубликована в 1976 году.
[30] См.: Георгиевская С. Тетушка Зубная боль. М.: Детская литература, 1972.
[31] Эти и другие анекдоты о стоматологах см. на многочисленных интернет-сайтах, например: http://smeshno.ucoz. net/news/anekdoty_pro_zubnykh_vrachej/2010-04-16-72; www.ua-inform.com/Anekdot/?categ=19?.
[32] Шефнер В.С. Собр. соч.: В 4 т. Л.: Худож. лит., 1991. Т. 3. С. 499. Впервые рассказ был опубликовав в журнале «Аврора» (1978. № 5).
[33] Бродский И. В озерном краю // Бродский И. Сочинения. СПб.: Пушкинский фонд, 1992. С. 299.
[34] Писатель Юрий Буйда, работавший в начале 1980-х годов журналистом в районной газете, вспоминает, как ему «не раз приходилось быть свидетелем того, как разные партийные и советские начальники уговаривали доярок-телятниц-свинарок-птичниц съездить на какой-нибудь двухнедельный семинар с целью повышения квалификации <...> Женщины, конечно, упирались. <...> И тогда в ход пускался последний аргумент: "Зубы вставите". Это сейчас починка зубов — вопрос денег, а тогда, особенно в провинции, чтобы попасть на протезирование, нужно было обладать знакомствами или справкой о том, что ты являешься работником сельского хозяйства. <...> И сдавалась доярка — ехала на этот чертов семинар, чтобы хотя бы зубы вставить» (Буйда Ю. Про русский дух и вставные зубы // Октябрь. 2010. № 11 (цит. по:http://magazines.russ.ru/october/2010/11/b5.html)).
[35] В 1941 году страдавший зубами Владимир Набоков — еще не прославленный и преуспевающий писатель, а рядовой преподаватель в американском колледже — в письме к Марку Алданову выразительно описывал посещение им американского дантиста: «Хотя, кроме введения шприца в тугую щелкающую десну, операция за операцией проходит безболезненно — и даже приятно смотреть на извлеченного монстра, иногда с висящим у корня нарывом в виде красной кондитерской вишни — но последующее ощущение, когда мерзлый дуб кокаина сменяется пальмой боли, отвратительно» («Как редко теперь пишу по-русски... » Из переписки В.В. Набокова и М.А. Алданова / Публ., подгот. текста и примеч. А. Чернышева // Октябрь. 1996. № 1 (цит. по: http://lib.rus.ec/b/250226/read)). В СССР 1980-х годов одно такое обезболивание многие (и автор этих строк, в частности) сочли бы благодатью.
[36] Краковский ВЛ. День творения. М.: Советский писатель, 1983. С. 378. В самом романе эта сцена прочитывается с оглядкой на традицию «эротических» коннотаций стоматологического садомазохизма: «Только возлюбленные и дантисты — кто еще так близко наклоняет к нам свое лицо? Только дантисты и возлюбленные — кто еще так внимательно смотрит нам в рот? Только возлюбленные, только дантисты способны причинить нам такую боль. Верещагин говорит все это зубной врачихе. Он что-то с утра сегодня настроился шутить. <...> Зубная врачиха подносит клещи к глазам Верещагина — слишком близко. "Можете взять себе, — говорит она о зубе. И смеется: — На память от возлюбленной"» (с. 378, 379).
[37] Мемуаристы обнаруживают на этот счет убедительное единодушие: см., например, заметку «Советская стоматология» и отклики на нее на сайте «Музей "20 век". Назад в СССР» (http://20th.su/2011/07/04/sovetskaya-stomatologiya). Ср. с этими воспоминаниями мнение психотерапевта, сталкивающегося с последствиями того же опыта: «У большинства наших людей буквально в крови страх перед зубными врачами — этакая, если можно так выразиться, стоматофобия <... > Наша советская стоматологическая школа вообще в результате экономики в основном и стояла на том, что пациенту надо будет потерпеть. <...>
И врачи выкручивались, кто как мог: кто обучался кричать на пациента "чего орешь", а кто осваивал навыки анестезии с помощью гипноза <...> Не в том дело, уважаемые коллеги, что пациент вам не доверяет! Ему просто наверняка мама в детстве рассказывала, к примеру, как ей в молодости дюжий стоматолог удалял зуб мудрости сорок минут без наркоза» (Нарицын Н. «Я зубного не боюсь», или Особенности национальной стоматофобии // http://www.naritsyn.ru/zubnoi.htm).
[38] Константинов В. Еврейское население бывшего СССР в XX веке (социально-демографический анализ). Иерусалим: Лира, 2007. С. 185.
[39] Борев Ю.Б. Евреи в исторических преданиях и анекдотах. Тель-Авив: Иврус, 1998. С. 267.
[40] Булгаков МА. Собр. соч.: В 8 т. М.: Азбука-классика, 2002. Т. 7. С. 584.
[41] Белов В.И. Повести. Рассказы. М.: Современник, 1983. Т. 2. С. 387 и след.
[42] Максим Шраер, обвиняющий всех писателей-деревенщиков в заведомом антисемитизме, усмотрел в образе Фокельмана «карикатуру на еврея-дантиста» (Shrayer M.D. Anti- Semitism and the Decline of Russian Village Prose // Partisan Review. 2000. № 3 (http://www.bu.edu/partisanreview/archive/2000/3/shrayer.html)). В тексте книги и в кинофильме такая интерпретация, на мой взгляд, ничем не подтверждается.
[43] См. воспоминания создателя этого выпуска (№ 309) — Владимира Гречанинова «День бормашины» (http:// max- park.com/user/726771930/content/1859961).
[44] О меняющемся восприятии стоматологии в современной культуре см.: Mandel I.D. The image of dentistry in contemporary culture // Journal of American Dental Association. 1998. Vol. 129. № 5. P. 607—613.
[45] Patrick D.L, Bergner M. Measurement of Oral Health Status in the 1990s. // Annual Revue of Public Health. 1990. № 11. P. 165—183; Haywood V.B., Leonard R.H., Nelson C.F., Brun- son W.D. Effectiveness, side effects and long-term status of nightguard vital bleaching // Journal of American Dental Association. 1994. Vol. 125. № 9. P. 1219—1226.
[46] Cons N. C.Jenny J., Kohout F.J. DAI: The Dental Aesthetic Index. Iowa City: University of Iowa College of Dentistry, 1986; Dunn W.J., Murchison D.F., Broome J.C. Esthetics: patients' perceptions of dental attractiveness // Journal of Prosthodontics. 1996. Vol. 5. № 3. P. 166—171.
[47] WoodwardK. Identity and Difference. London: Sage Publications, 1997. P. 88 ff. См. также: Falk P. The Consuming Body. London: Sage Publications, 1994.
[48] Об истории этих работ см.: Mutter K. Die Quintessenz der oralen Implantologie. Berlin: Quintessenz-Verlag, 1980.
[49] См.: Haug M. Consumerism in Medicine: Challenging Physician Authority. London: Sage Publications, 1983; Henderson S, Petersen A. Consuming Health. London: Routledge, 2002.
[50] Вересаев В.В. Записки врача // Вересаев В.В. Собр. соч.: В 4 т. М.: Правда, 1985. Т. 1. С. 342.
[51] См.: Ziolkowski T. The Telltale Teeth: Psychodontia to Socio- dontia // PMLA (Publications of the Modern Language Association). 1976. Vol. 91. Jan. P. 9—22.
[52] См.: Matthias R.E., Atchison KA, Schweitzer S.O., LubbenJ.E., Mayer-Oakes A., De Jong F. Comparisons between dentist ratings and self-ratings of dental appearance in an elderly population. Special Care Dentistry. 1993. Vol. 13. № 2. P. 53—60; McGrath C, Bedi R. A study of the impact of oral health on the quality of life of older people in the UK—findings from a national survey // Gerodontology. 1998. Vol. 15. № 2. P. 93-98; FiskeJ., Davis DM, Frances C, Gelbier S. The emotional effects of tooth loss in edentulous people // British Dental Journal. 1998. Vol. 184. № 2. P. 90—93.
