Gottschall J. LITERA TURE, SCIENCE, AND A NEW HUMANITIES. — N.Y.: Palgrave Macmillan, 2008. — XVI, 217 p. — (Cognitive Studies in Literature and Performance).

 

Книга молодого американского литературоведа Джонатана Готшелла посвящена проблеме, которая уже успела стать привычной, — кризису гуманитарного зна­ния, и в частности литературной теории. Однако, в отличие от многих других ра­бот на эту тему, в этой книге не только констатируется кризис, но и предлагаются определенные пути решения задач, которые, по мнению автора, стоят перед со­временным литературоведением. Автор полагает, что общее решение заключается в придании гуманитарным дисциплинам большей научности, в приближении их к социальным или даже естественным наукам.

Суть кризиса, в котором находятся гуманитарные науки, по мнению автора, становится понятной, если сравнить их с более точными дисциплинами. Послед­ние основаны на принципе «сужения поля возможностей» (с. 7), то есть на по­степенном приближении к правильным ответам за счет отбрасывания возможных неправильных ответов. Этот принцип, по большому счету, в гуманитарных науках не работает: ученые здесь часто задают одни и те же вопросы, увеличивая количество ответов и обычно не имея возможности проверить, какие же из них яв­ляются верными. Очень часто все сводится к «вечным» вопросам, впервые задан­ным еще во времена Древней Греции (ответы на которые, впрочем, часто тоже не слишком отличаются от предложенных древними греками). Здесь нужно сделать уточнение, которое позволит избежать возможных недоразумений. Несмотря на то что в книге говорится о «гуманитарных науках» (humanities) или «литерату­роведении», на самом деле речь идет о более узкой дисциплине — литературной теории. Автор не касается вопросов истории литературы, и некоторые из описы­ваемых им проблем не имеют к ней отношения. Объектами критики Готшелла являются, прежде всего, постмодернистские и постструктуралистские подходы. Автор полагает, что работы, принадлежащие к этим направлениям, написаны слишком сложным и запутанным языком, а идеи, которые в них излагаются, остаются при этом банальными и малоинтересными. Хуже всего, что такие ра­боты подрывают саму идею позитивного знания и прогресса в науке. Распростра­нение постструктуралистских теорий, не сопровождаемое продвижением в лите­ратуроведческих исследованиях, привело к тому, что литературовед в последнее время стал постоянным объектом насмешек в прессе, литературе и кино. Кризис литературоведения становится более очевидным на фоне прогресса современной технологии, не перестающей удивлять новыми изобретениями и открытиями.

Выход из этого кризиса, по мнению автора, состоит в заимствовании научного подхода. Этот ответ, на первый взгляд, может показаться не очень оригинальным: научность собственных исследований подчеркивали структуралисты, семиотики, нарратологи, некоторые психоаналитики, марксисты и др. Но, хотя они исполь­зовали научные теории и терминологию, всем им, по мнению Готшелла, не хватало главного — научного метода. Чтобы давать позитивные результаты, любая наука должна не ограничиваться качественными подходами, но также использо­вать количественные методы^[1]. Идея важности количественных методов, в сущ­ности, — основная в книге. Их применение является главной особенностью «но­вых гуманитарных наук», необходимость которых провозглашает автор в своей книге-манифесте. Именно они могут помочь определить, какие же из многочис­ленных теорий, предложенных теоретиками литературы, правильные, а какие — ошибочные. В качестве примера дисциплины, существенно выигравшей от ис­пользования количественных подходов, автор приводит социологию, которая до введения статистических методов была в приблизительно таком же неопределен­ном состоянии, как и современное литературоведение.

Как обычно доказываются гипотезы в литературоведении? Исследователи на­ходят определенное количество примеров явления, существование которого они хотят подтвердить. Проблема такого подхода, по мнению Готшелла, в том, что, во-первых, исследователи в большинстве случаев склонны находить только «по­зитивные доказательства», то есть те примеры, которые подтверждают их теорию, а не опровергают ее. Во-вторых, та небольшая подборка примеров, которую исследователи обычно приводят, не может быть достаточным аргументом за или против определенной теории. Часто трудно сказать, что же подтверждают приве­денные примеры — правило или исключения из правила. Единственное решение этой проблемы состоит в существенном увеличении количества примеров — именно на этом настаивает Готшелл. Нужно сделать исследования литературы более масштабными — только тогда мы сможем подтвердить или опровергнуть существующие теории и, возможно, увидеть новые закономерности в развитии литературы, обычно незаметные при изучении небольшого количества текстов. Вместе с тем, автор далек от «количественного радикализма» — он не отрицает важности качественных методов, рассматривая количественный и качественный методы как дополняющие друг друга.

Готшелл — не первый, кто высказывается в пользу количественных методов в ли­тературоведении. Важные попытки применять их были и раньше. Многочисленные количественные исследования на пересечении литературоведения и психологии проводились представителями так называемого «эмпирического литературоведе­ния»: Вилли ван Пиром, Дэвидом Мяллем, Доном Куикеном, Соней Зынгер и др.^[2]Основной идеей этого направления, возникшего еще в конце 1980-х гг., была про­верка определенных теорий (в частности, теории остранения Шкловского) с помо­щью психологических экспериментов. Похожий подход характерен для стилистики в ее британском варианте — в частности, для работ Кэтрин Эммотт или Майкла Тулана^[3]. И все же наиболее продуктивными и оригинальными примерами количест­венных исследований представляются работы итальянского литературоведа Фран­ко Моретти, в частности две его резонансные книги: «Атлас европейского романа 1800—1900» и «Графики, карты, деревья»^[4]. На основе обширного материала Мо- ретти делает убедительные выводы об особенностях эволюции литературных про­изведений, их повествовательной структуре, закономерностях их распространения.

Хотя количественный метод — самая важная составляющая «новой гумани­тарной науки», но все же не единственная. Другое необходимое условие, по мне­нию автора, — это использование гуманитариями правильной теории. Такой теорией, которая должна стать фундаментом нового литературоведения, является эволюционная психология. Центральная гипотеза этого направления, получив­шего признание в 1990-х гг., состоит в том, что человеческий мозг следует изучать с точки зрения эволюционных процессов, так как именно они привели к тому, что мозг является таким, какой он есть. По мнению эволюционных психологов — Леды Космидес, Джона Туби, Дэвида Басса^[5] и других, — множество когнитивных механизмов, призванных улучшить приспособленность человека к окружающей среде, до сих пор активно работают, влияя не только на физиологические, но и на культурные аспекты нашей жизни. Другими словами, если имеет место какой- либо психологический феномен (например, страх змей, мужская ревность или удовольствие от калорийной пищи), то это значит, что он в некотором смысле выгоден для человека или же был выгоден на определенном этапе его эволюции. Использовать эволюционную психологию в литературоведческих исследованиях начал уже в середине 1990-х гг. Джозеф Кэрролл. В 2000-х гг. этот подход полу­чил распространение и приобрел сторонников^[6], одним из которых и является ав­тор рецензируемой работы. Некоторые из последователей этого подхода назы­вают себя «литературными дарвинистами», а само направление — «литературным дарвинизмом»^[7], другие же выступают против такого самоназвания, предлагая тер­мин «эвокритика»^[8]. Кроме того, представителей этого направления можно раз­делить на тех, которые поддерживают эволюционную теорию, используя при этом традиционные качественные методы, и новаторов, занимающихся преимуще­ственно количественными исследованиями. Суть эволюционного подхода к ли­тературе состоит в попытке показать, что действия некоторых персонажей в про­изведении (обычно рассматривается именно тематический, а не формальный пласт текста) мотивированы потребностью в адаптации. К примеру, Готшелл в другой своей книге — «Уничтожение Трои»^[9] — доказывает, что причиной Тро­янской войны стало неравномерное распределение женщин между мужчинами в обществе и, соответственно, попытка компенсировать недостаток женщин за счет получения их силой. На основании анализа, опирающегося на эволюционный подход, обычно делается вывод, что: а) текст отображает особенности социаль­ного (или, скорее, экологического) устройства своего времени и/или б) текст яв­ляется моделью для подражания, призванной укрепить в обществе определенный тип поведения, выгодный с точки зрения адаптации.

Хотя Готшелл позиционирует количественный метод и эволюционную теорию как две необходимые составляющие нового подхода в гуманитарных науках, все же представляется, что они совсем не обязательно должны сопутствовать друг другу. Однако перед тем, как попытаться оценить эти два основных нововведе­ния, стоит сказать несколько слов о собственно исследовательской части книги. Описанные выше идеи высказаны в первой, «манифестной» части. Вторая же со­стоит из четырех исследований, призванных продемонстрировать правильность и целесообразность утверждаемых принципов. Эти исследования схожи как ме­тодом, так и материалом, поэтому для примера приведем только одно из них.

В разделе «Романтическая любовь: литературная универсалия?» Готшелл пред­лагает рассмотреть, насколько широко распространено понятие романтической любви. По мнению автора, вопрос явно не лишен смысла, поскольку в гуманитар­ных исследованиях традиционным уже успел стать ответ, что романтическая лю­бовь — явление, имеющее культурное происхождение, и что она отсутствует во многих культурах. Для того чтобы проверить этот тезис, автор решает проанали­зировать сказки разных народов мира, при этом использовав как можно большее количество текстов. В основе этого анализа лежит следующее предположение: если удастся показать, что романтическая любовь описана в большинстве из них, то тезис о сконструированности этого чувства будет опровергнут. Объем охвачен­ного материала действительно непривычно велик для гуманитарных исследова­ний: 75 сборников сказок. Для того чтобы определить, в скольких из них встре­чаются описания романтической любви, Готшелл выбрал около сорока слов и словосочетаний, обычно встречающихся в описаниях этого чувства (такие как «не­веста», «любовь», «страсть», «жених» и т. д.), после чего с помощью компьютера выделил все случаи использования этих слов в исследуемых сборниках. Чтобы выяснить, в каких из них эти слова использованы в смысле, действительно имею­щем что-нибудь общее с любовью, нужно понять контекст их употребления, и по­этому Готшелл воспользовался помощью 18 «кодировщиков» (coders) — студен­тов, которые читали необходимые сказки и решали, соответствует ли описание некоторого чувства в сказке определенным критериям понятия «романтической любви». Причем каждую из сказок читало несколько «кодировщиков», и вывод в пользу того, что описывается действительно любовь, делался лишь в том случае, когда все они, независимо друг от друга, приходили к такому заключению. Общий результат показал, что в большинстве сборников действительно упоминается ро­мантическая любовь (Готшелл приводит статистические данные), хотя, что инте­ресно, этому чувству могут даваться крайне различные оценки. На этом основании Готшелл делает вывод, что любовь — отнюдь не сконструированный феномен, а универсальное психологическое явление, функция которого, по-видимому, — по­высить успешность продолжения рода.

Приведенное исследование является примером использования обоих важных для Готшелла принципов: в нем задействованы и количественные методы, и эво­люционная теория. Тем не менее кажется, что оба эти принципа вовсе не обяза­тельно должны идти рука об руку. Наверное, в некоторых случаях эволюционная психология действительно может помочь литературоведению (или же наоборот: литературоведение — эволюционной психологии), однако круг тем, охватывае­мых «литературными дарвинистами», довольно узок. Обычно они показывают, что некоторое явление, описанное в литературном произведении, способствует адаптации, то есть сводится к узкому набору заданий: выживанию, спариванию, выращиванию потомства и т. д. И хотя такие выводы редко можно опровергнуть, все же вряд ли они существенно увеличивают наши знания о культуре, и в част­ности о литературе.

А вот поле применения количественных методов в литературоведении пред­ставляется значительно более широким. В них нет ничего провокационного или радикально новаторского. Начать использовать количественный метод следовало уже давно, и трудно сказать, почему этот мощный инструмент так долго оставался без внимания. Одним из возможных объяснений является его трудоемкость. Одно — делать выводы на материале пяти—десяти текстов и совсем другое — на материале нескольких сотен. Правда, использование оцифрованных текстов, как показывает пример Готшелла, может существенно упростить эту задачу. Трудо­емкость количественных исследований литературы (и, шире, культуры) — суще­ственная преграда, однако это та цена, которую стоит заплатить за переход на принципиально новый уровень научной работы. Этот переход уже сделан линг­вистикой, опережающей литературоведение на насколько шагов. Именно он помог превратить лингвистику в дисциплину, которая смогла существенно утвердить свой научный статус и начать сотрудничать с такими науками, как нейропсихоло­гия или генетика. Вполне возможно, что то же самое может произойти и в случае литературоведения. Более массивный, более неоднородный материал часто делает количественные литературоведческие исследования более сложными, чем линг­вистические, однако хочется вместе с Готшеллом воспринимать это скорее как вы­зов, чем как причину отказаться от новых подходов.

Ответ на этот вызов представляется необходимым, и он будет вполне созвучен переменам, назревающим в современных гуманитарных науках. Во многих дис­циплинах заметны сдвиги в сторону подходов, применяемых в естественных и точных науках. К ним можно причислить нейроэстетику, клиодинамику, систем­ное музыковедение, некоторые направления в нарратологии^[10], не говоря уже о лингвистике. Поэтому «сциентизация» литературоведения — не что-то исклю­чительное, а, скорее, один из элементов более масштабного процесса обновления гуманитарных наук.