ИНТЕЛРОС > №123, 2013 > Державность по-советски: ИМПЕРСКОЕ ПРОСТРАНСТВО СОВЕТСКИХ 70-х

Екатерина Болтунова
Державность по-советски: ИМПЕРСКОЕ ПРОСТРАНСТВО СОВЕТСКИХ 70-х


24 ноября 2013

Популярный в свое время образ нового советского государства, выросшего на обломках Российской империи, как ни парадоксально, достаточно точно отображает историю формирования советского властного дискурса. Речь идет о нежеланном наследстве, полученном новой властью и состоящем из огром­ного пространства власти, создававшегося на протяжении нескольких столе­тий истории Российской империи. Это был целый комплекс пространствен­ных структур и ориентиров, направленных на трансляцию соответствующих идей и позиций: памятники царям и государственным деятелям, дворцы с го­сударственно-представительскими помещениями разного порядка, бесчис­ленные административные сооружения и другие объекты, участвующие в ре­презентации власти. С этим огромным и, казалось бы, ненужным наследством пришлось иметь дело. Но за полвека вокруг них сложилась уже целая исто­рия — история советской рецепции имперского властного пространства.

Процессы апроприации разворачивались на протяжении всего советского периода, меняя и видоизменяя формы на каждом следующем этапе.

Первое послереволюционное десятилетие (конец 1910-х — 1920-е годы) было отмечено агрессивным маркированием присутствия новой власти в этом пространстве. Здесь следует отметить многочисленные переименования, а также появление революционных захоронений у императорских дворцов и на площадях. При этом символическое вторжение в чуждое пространство сопро­вождалось активной ритуализацией, которая должна была способствовать как закреплению новой символической образности, так и прямой апроприации завоеванного «места силы». В 1920-е годы в дискурсивно значимых имперских зонах власти регулярно проводились празднования революционных событий, шествия, парады[1]. Устраивались здесь и достаточно многочисленные рекон­струкции, например повторение штурма Зимнего дворца в 1920 году, ставшее частью празднования трехлетия революции. Вероятно, в этом же контексте следует рассматривать и превращение площади Урицкого (Дворцовой) в свое­го рода огромную шахматную доску для проведения партии между И. Раби­новичем и П. Романовским летом 1924 года. К подобной акции по попу­ляризации шахмат были привлечены моряки и красноармейцы, исполнявшие соответственно роли белых и черных фигур, а также кавалеристы и пулемет­чики. Очевидно, что шахматы — игра, исключительно популярная в Совет­ском Союзе, — предоставляли уникальную возможность выражения целого ряда символических смыслов и контекстных рядов. Ведь — особенно в данном случае из-за стремления не просто представить фигуры в натуральную вели­чину, но сделать их живыми — каждый из шахматистов, по сути, оказывался военачальником, ведущим вперед свою маленькую армию. То, что «воевать» Рабиновичу и Романовскому предстояло на бывшей Дворцовой площади, де­лало партию прямой отсылкой к событиям осени 1917 года, а равным образом и противостоянию в годы только что закончившейся Гражданской войны.

С другой стороны, в это десятилетие имперское властное пространство, как, впрочем, и находящиеся в нем объекты, зачастую репрезентировалось как трофей. Символический компонент как таковой не отвергался. Напротив, он оказывался востребованным для демонстрации иных (зачастую обратных) смысловых коннотаций. Как правило, это были перекодировки по принципу палимпсеста — один символический текст за ненадобностью уничтожался, чтобы освободить место для другого, правильного и нужного. Именно так, например, в эти годы часто поступали с памятниками, особенно с монумен­тами царям. Так, в 1919 году был изменен постамент памятника Александ­ру III (скульптор П.П. Трубецкой), стоявшего у Николаевского вокзала. Как известно, вместо надписи-посвящения «Державному основателю Великого Сибирского пути» на нем было выбито стихотворение Демьяна Бедного «Пу­гало», отражавшее советскую идеологию: «Мой сын и мой отец при жизни казнены, / А я пожал удел посмертного бесславья. / Торчу здесь пугалом чу­гунным для страны, / Навеки сбросившей ярмо самодержавья»[2]. Известен и проект установки памятника «Освобожденному труду» с использованием трона от снесенного памятника Александру III (скульптор — А.М. Опекушин, архитектор — А.Н. Померанцев), стоявшего перед храмом Христа Спасителя в Москве[3].

Акции схожего порядка могли затрагивать и более значительные про­странственные структуры. Так, в Георгиевском зале Зимнего дворца, главном тронном зале империи, в 1924 году открылась выставка западноевропейского оружия XV—XVII веков[4]. При этом центральная часть экспозиции была раз­вернута непосредственно на месте, где прежде находился императорский трон. Тронное место как таковое было частично разобрано — в запасники отправились тронное кресло, навершие балдахина в виде императорской короны, элементы убранства с символами империи (герб и двуглавый орел). Однако значимые конструкционные элементы: ступенчатое возвышение под трон, мраморные колонны, балдахин, а также барельеф с изображением св. Георгия — были сохранены. Таким образом, лишившись атрибутов импе­рии, тронное место не перестало существовать, по-прежнему оставаясь цент­ральной точкой огромного по площади зала. Именно здесь была устроена экс­позиция «Крестьянское оружие Крестьянской войны в Германии 1525 года»[5]. В этом случае символическая функция не была отторгнута, а оставшееся в на­следство пространство становилось перекодировано. Крестьянская война XVI века, осмысленная в категориях международного революционного дви­жения, берущего свое начало в Германии, оказывалась в абсолютной точке Российской империи — на императорском троне Романовых. Так экспозиция стала воплощением лозунга борьбы за мировую революцию.

В это время переоценки, перекодировки, переосмысления зачастую носили характер вполне творческий. Показательны попытки интегрировать красный цвет Зимнего дворца в революционный контекст в эскизах Н.И. Альтмана к оформлению площади Урицкого в преддверии празднования годовщины Октябрьской революции в 1918 году, а также в работах Б.М. Кустодиева «Де­монстрация на площади Урицкого в день открытия II Конгресса Коминтерна в июле 1920 года» (1921) и В.В. Купцова «АНТ-20. Максим Горький» (1934)[6].

Приемы агрессивной, но творческой переработки имперского материала к началу 1930-х годов были в значительной степени свернуты. На первый план вышла (характерная до определенной степени и для XIX столетия) установка на ослабление предшествующей символической нагрузки за счет акценти­ровки функционального назначения предмета или пространства. Согласно этой позиции дворец воспринимался не более чем жилая площадь, место, предназначенное для проживания; равным образом любой символический осмысленный предмет, некогда важный для реализации дискурса власти, ста­новился утилитарным. Так, в Зимнем дворце были устроены квартиры, а ко­лыбель Александра I из Оружейной палаты отправилась в музей мебели[7]. Здесь интересно, впрочем, некоторое стремление до определенной степени со­хранить прежнюю функцию. Например, Грановитая и Золотая палаты Кремля были местами, где помимо прочего устраивались многочисленные «столы», т.е. обеды в честь того или иного важного события (рождение, крестины, име­нины, коронации и т.д.)[8]. В определенном смысле появление советской сто­ловой именно в этих стенах, так же как выбор здания Сената для заседаний Совнаркома, возможно, казался новой власти естественным продолжением функционального назначения этого пространства.

В это же время уничтожаются постаменты имперских памятников, кото­рые первоначально предназначались для создания новых советских мону­ментов. Так, в 1932 году был разобран постамент памятника Александру III, который должен был превратиться в монумент «Освобожденному труду»[9]. Кроме того, пространство власти в это время начинает закрываться. Так, при Сталине Кремль полностью закрыли для посещения.

После войны, однако, ситуация изменилась, что было связано с пересмот­ром целого ряда трактовок. О грядущих переменах свидетельствовали уже документы Нюрнбергского процесса, в которых применительно к разрушен­ным фашистами императорским дворцам и резиденциям активно использо­валось понятие «культурное достояние»[10].

Здания и монументы, составлявшие пространство власти Российской им­перии, с этого времени репрезентируются не как трофей, а как наследие.

Послевоенное открытие отреставрированных тронных залов императорских дворцов даже приурочивали к датам революционных праздников. Например, Петровский (Малый тронный) зал бывшего Зимнего дворца был открыт 7 но­ября 1947 года, а Георгиевский (Большой тронный) зал — 1 мая 1948 года. В Георгиевском зале была разобрана упоминавшаяся экспозиция средневе­кового оружия. На месте бывшего трона установили карту «Индустриали­зация социализма» из самоцветных камней (лазурит, яшма, опал), выпол­ненную уральскими мастерами в 1937 году и выставлявшуюся в Париже и Нью-Йорке. Карта была создана к 20-й годовщине Октября. Инициатива ее создания принадлежала Г.К. Орджоникидзе, наркому тяжелой промышлен­ности, что и предопределило форму, в которой материал был представлен. Но к моменту установки в Георгиевском зале карта была изменена: с нее убрали обозначения промышленных пунктов и нанесли новые границы, превратив, таким образом, в современную административную карту[11].

С 1955 года Московский Кремль частично открылся для посещения, став музеем под открытым небом. Сохранившиеся Георгиевский зал Большо­го Кремлевского дворца и Грановитая палата оказались востребованны­ми для проведения ряда представительских мероприятий. Если в первом теперь проходили Кремлевские елки и большие приемы (в честь победы в Великой Отечественной войне 24 мая 1945 года, в честь участников Пара­да победы 25 июня 1945 года и т.д.), то Грановитая возвращает себе одну из основных утраченных функций — место приема послов иностранных государств.

История открытия советским дискурсом имперского властного простран­ства достигает своего пика в 1970-е годы. При этом, говоря о семидесятых, следует иметь в виду более широкий контекст, т.е., по сути, весь брежневский период (середина 1960-х — начало 1980-х годов). В это время можно зафик­сировать взлет интереса к государственно-представительскому пространст­ву империи, которое становится ценным само по себе, зачастую вне каких бы то ни было попыток приспособить его под себя практически или даже символически.

Показательно, например, отношение к Грантовитой палате. Судя по со­хранившимся источникам, уже во время войны зал служил определенным представительским целям. Об этом говорят сохранившиеся коллективные фотографии, на которых в палате происходят награждения орденами воен­нослужащих. Судя по изображениям середины 1950-х годов, к этому времени щиты, закрывавшие росписи стен и сводов Грановитой палаты, были сняты. Так, на фотографиях с приема в честь Джавахарлала Неру, состоявшегося здесь в 1955 году, росписи стен уже открыты[12]. В 1967—1968 годах зал отре­ставрировали. Были восстановлены даже рельефы центрального столба и дверного портала. Для этого был осуществлен широкомасштабный поиск щи­тов с рельефами столба, один из которых в итоге и был обнаружен в фондах Румянцевского музея[13]. Реставрация в это время в целом затрагивает значи­тельную часть Кремля (особенно соборы и башни). Здесь также начинаются масштабные археологические раскопки[14].

Исключительно показательным в оценке нового этапа может стать сопо­ставление роликов кинохроники, посвященных визитам зарубежных делега­ций в СССР. Посещение столичного Кремля в таких случаях было обяза­тельным. Прием делегаций и переговоры зачастую проходили в помещениях Большого Кремлевского дворца, основной резиденции российских монар­хов в Москве с середины XIX века. Культурная программа также всегда включала осмотр Кремля. Способы, какими иностранным гостям стремились показать центр власти и при этом главную достопримечательность советской столицы, менялись с течением времени, демонстрируя, таким образом, кор­реляцию отношения к имперскому представительскому пространству как та­ковому и выделение приоритетов.

Кинохроника помимо прочего позволяет оценить выстраивание визуаль­ного контента, адресованного советскому зрителю. Конечно, следует учиты­вать существующий зазор между собственно действием (в нашем случае это программа мероприятий, последовательность передвижения делегации, со­держание экскурсий и т.д.) и передачей всего произошедшего режиссером видеоряда. Но учитывая, что речь идет о хронике событий с участием высших руководителей Советского Союза и членов иностранных делегаций, можно предположить, что перед нами выверенный и одобренный на разных уровнях материал, своего рода официальная версия событий.

Мы ограничимся рассмотрением передвижений делегаций по территории Московского Кремля. Прежде всего речь будет идти о Большом Кремлевском дворце, Грановитой и Оружейной палатах, т.е. о главном императорском дворце, тронном зале и музее Московского Кремля периода империи. Именно такая выборка кажется наиболее репрезентативной, учитывая коннотации, связанные с Кремлем как в дореволюционное, так и в советское время.

Важно указать тем не менее, что деловая и культурная программа таких визитов никогда не ограничивалась посещением Кремля и редко — посеще­нием одной лишь Москвы. Зарубежным делегациям стремились показать именно страну, а не столицу. Так, посетивший в 1955 году СССР премьер- министр Норвегии Э. Герхардсен после пребывания в Москве отправился в Грузию (Тбилиси и музей И.В. Сталина в городе Гори), а затем в Сталин­град[15] и Ленинград[16]. В том же году французская парламентская делегация посетила Москву, Сталинград, Киев, Тбилиси, Магнитогорск и Ленинград[17]. В 70-е делегациям часто показывали Среднюю Азию, особенно Душанбе, Ташкент и Бухару[18], в начале 80-х — Прибалтику (Таллин, Тарту)[19].

Интересно, что в первые годы после смерти И.В. Сталина и по крайней мере до XX съезда места, так или иначе связанные с фигурой Сталина (Гори и Сталинград), часто составляли основу маршрута. В брежневское время про­грамма того или иного визита непременно включала в себя места памяти о Великой Отечественной войне. При этом Ленинград и Волгоград не утра­тили своего значения. Некоторые позиции, однако, были скорректированы: к образу революционного Ленинграда добавился статус города-героя, пере­именование Сталинграда в Волгоград перемещало акцент с абсолютной фи­гуры вождя на историю борьбы с фашизмом.

В качестве примера можно сопоставить хронику хрущевского и бреж­невского периода, в частности, рассмотреть освещение визитов в СССР упо­минавшегося выше премьер-министра Норвегии Э. Герхардсена (1955)[20] и американского сенатора Э. Кеннеди (1974)[21]. С одной стороны, каждый из видеороликов содержит достаточно характерную для своего периода (сере­дина 1950-х и середина 1970-х годов соответственно) подачу материала. С другой стороны, визиты (как и хроника, которую представляли советскому зрителю) разделены двумя десятилетиями, а значит, сравнительное рассмот­рение укажет на произошедшие изменения.

Первый фильм, повествующий о пребывании в СССР делегации из Нор­вегии, сначала кратко демонстрировал зрителю встречу Э. Герхардсена и со­провождающих его лиц в аэропорту, фиксируя затем прием челнов делегации у А.И. Микояна и подписание советско-норвежского коммюнике в присут­ствии Н.С. Хрущева. Встреча проходила в зале приемов, интерьер которо­го, судя по видеоряду, был выдержан в сталинском стиле (стены, выкрашен­ные в белый цвет, деревянные стенные панели, громоздкая темная мебель, карта, портреты Ленина и Сталина). Отметим, что вид зала как та­кового, очевидно, не привлек внимание съемочной группы. Более того, поме­щение выглядит в значительной степени деперсонифицированно. Инфор­мации о нем в фильме нет, все комментарии касаются исключительно про­цесса переговоров.

Впрочем, в 1950-е годы даже в тех случаях, когда прием иностранной де­легации проводился в одном из исторических залов Большого Кремлевского дворца, принцип передачи изображения был схожим. Так, в 1955 году фран­цузских парламентариев в Москве принимали в Екатерининском зале Боль­шого Кремлевского дворца. Во времена Российской империи он был одним из пяти парадных орденских залов дворца (Георгиевский, Владимирский, Александровский, Андреевский и Екатерининский) и исполнял функцию тронной императрицы. Декор Екатерининского зала в этот момент был впол­не аутентичным, т.е. дореволюционным. Однако низкая съемка (на уровне человеческого роста) и обилие крупных планов участников переговоров за­частую не дают возможности не только увидеть интерьер зала, но и даже быстро идентифицировать его. Люстры, массивные столбы с пилястрами, лепнина на потолке, малахитовые вставки на стенах, паркет в кадре отсут­ствуют. Сохранившаяся ампирная мебель показана издали. В документаль­ном фильме есть лишь несколько кадров, когда в поле зрения попадают массивные и чрезвычайно заметные хрустальные канделябры. Определить, в каком зале проходила встреча, можно лишь по случайно попавшей в кадр в конце сюжета двери с орденским знаком св. Екатерины. Информации о зале здесь также нет[22].

Для делегации Э. Герхардсена была разработана и культурная программа: традиционное посещение Московского Кремля, Третьяковской галереи, ВДНХ, МГУ и Большого театра. Однако осмотр достопримечательностей в Кремле не начался сразу после окончания переговоров, как можно было бы ожидать. Согласно хронике, норвежские гости сначала посмотрели балет в Большом театре, посетили экспозицию Третьяковской галереи и ряд других достопримечательностей и только потом снова оказались в Кремле. Без­условно, программа была разработана с учетом разного рода обстоятельств, в том числе, возможно, и пожеланий норвежской стороны. Вместе с тем по­казательно, что при такой расстановке Кремль-музей и Кремль — центр влас­ти страны Советов оказались в определенном смысле отделены друг от друга. Власть и историческое прошлое страны, сосуществующие в одном простран­стве, не были связаны на уровне абсолютных категорий.

Хроника визита, впрочем, явно стремилась восполнить недостающее звено, способное связать «тогда» и «теперь». По фильму посещение Москов­ского Кремля начинается на Соборной площади. Кадров, показывающих Гер- хардсена внутри какого-либо из соборов Кремля, в хронике нет. Визуальный ряд фиксирует лишь осмотр Оружейной палаты и музея-квартиры Ленина.

Приведем полный закадровый текст этого отрывка:

 

Памятники русского зодчества XV и XVI веков гости увидели в Кремле. Оружейная палата — старейший русский музей. Здесь собрана богатейшая коллекция оружия XIII—XVIII веков. Шлем и кольчуга воина. Царский го­ловной убор «шапка Мономаха». Горностаевая мантия, царское одеяние при коронации. В Оружейной палате представлены изделия искуснейших мастеров. Много дорогого сердцу советских людей хранит Кремль. Кабинет Ленина. В этой комнате рождались великие идеи, великие дела. На пись­менном столе свечи. В те времена с электричеством было сложно. Здесь темной осенью 1920 года английский писатель Герберт Уэллс с изумлением слушал Ленина, рассказывавшего о дерзновенном плане электрификации страны. Спальня. Все говорит о скромности жившего здесь человека. На многих языках мира сделаны записи в книге посетителей квартиры Ленина.

 

Обращает на себя внимание то, насколько четкую выборку предметного ряда делает режиссер фильма[23]. Зритель видит: из огромного числа экспонатов Оружейной палаты норвежской делегации показывают предметы, связанные с властью и процессами легитимации (шапка Мономаха и коронационные костюмы), а также (даже в большем количестве) оружие. Культурно-исторический контекст в его идеологическом наполнении («изделия искус­нейших мастеров») также присутствует, но, по всей видимости, не является главным. Акцент сделан на двух взаимосвязанных дискурсивных линиях — власть и война.

Наиболее значительный объем времени видеоролика отведен под посещение музея «Кабинет и квартира В.И. Ленина в Кремле». Зрителю представ­лено достаточно детализированное описание визита: осмотр кабинета, затем спальни, завершающая визит запись в книге посетителей. Автор закадрового текста при этом предпринимает также вполне характерную для ленинского ка­нона попытку указать на абсолютное знание и глубочайшее понимание пер­спективы развития, которыми обладал вождь. Очевидно и стремление опосре­дованно связать гостей музея с самим Лениным. В роли такого посредника здесь выступает другой иностранец — английский писатель Герберт Уэллс.

Масштабная поездка в СССР в 1974 году сенатора Эдварда Кеннеди была представлена в хронике несколько иначе[24]. Сенатора сопровождали супруга и двое детей. Визит начался в Москве, после чего Кеннеди с семьей посетил Ленинград и Тбилиси. Музей Сталина в Гори в программе визита не фигу­рировал, его заменила экскурсия по древнему монастырю Джвари.

Помимо запланированных встреч на государственном уровне (в том числе с Л.И. Брежневым и А.А. Громыко[25]), Кеннеди ждала обширная культурная программа. Ее представительская московская часть включала в себя осмотр Большого Кремлевского дворца, Оружейной палаты и музея «Кабинет и квартира В.И. Ленина в Кремле», а также возложение цветов к могиле Не­известного солдата у Кремлевской стены.

Свой визит в Кремль Кеннеди, приехавший по приглашению парламент­ской группы Советского Союза, начал с приема у Я.С. Насриддиновой, зани­мавшей на тот момент посты председателя Совета национальностей Верхов­ного Совета СССР и первого заместителя председателя парламентской группы СССР. Насриддинова, согласно хронике, принимала сенатора в ис­торических комнатах Большого Кремлевского дворца, а именно залах, в ко­торых до революции находились Парадная опочивальня и Парадная гостиная императрицы. Оба зала в основном сохранили убранство, характерное для них еще в XIX веке. Оба были оформлены в стиле второго рококо и роскошно декорированы (яркая драпировка стен в красном и зеленом тонах соответственно, золоченая мебель, инкрустированные панцирем морской че­репахи столешницы, массивные люстры, фарфоровые канделябры). Несо­мненно, гостей стремились поразить роскошью эпохи Николая I.

Действительно, к началу семидесятых аскетические интерьеры прежних приемных отошли в прошлое. Иностранные делегации теперь принимали в парадных помещениях второго этажа (Екатерининский зал) и примыкаю­щих к ним апартаментах (Парадная гостиная императрицы), а также на так называемой Собственной половине дворца на первом этаже, т.е. в той части резиденции, где прежде располагались жилые покои монархов. На Собствен­ной половине особенно востребованной для представительских целей стала Гостиная императрицы. Здесь в конце 70-х — начале 80-х принимали мно­жество делегаций (например, парламентские делегации из Польши, Финлян­дии и Лаоса[26]).

При этом в послевоенные годы (особенно в 1970-е и в начале 1980-х годов) принимающая сторона, несомненно, уделяла внимание статусу делегации. Так, судя по материалам хроники, делегации первого порядка (с участием членов королевских домов, президентов и руководителей правительств) тра­диционно принимали на втором представительском этаже Большого Крем­левского дворца, тогда как многочисленные парламентские делегации — на Собственной половине, т.е. на первом этаже. Можно предположить, что в дан­ном случае актуализированной оказывалась также и семантическая оппози­ция «верх» — «низ».

В отличие от визита Герхардсена, Кеннеди с семьей отправились осмат­ривать Кремль сразу после приема у Насриддиновой. Хроника не фиксирует никакого перехода или остановки.

Комментарий за кадром:

Гости осмотрели Большой Кремлевский дворец, экспозиции Алмазного фонда Советского Союза, Оружейной палаты. Здесь собраны произведения умельцев, мастеров прошлого. Регалии власти русских царей. Каретный зал. 20 апреля Эдвард Кеннеди посетил музей-квартиру Ленина в Кремле. Ос­нователь первого в мире социалистического государства придавал огромное значение развитию советско-американских отношений на деловой и друже­ственной основе, на основе принципов мирного сосуществования. Могила Неизвестного солдата у Кремлевской стены. Советский и американский на­роды плечом к плечу сражались в рядах великой антигитлеровской коали­ции против фашизма.

 

Как видно из приведенной цитаты, аудиоподдержка визита Кеннеди в исто­рическую (дореволюционную) часть Кремля не слишком значительна. Ви­зуальный же ряд, напротив, предоставляет много дополнительных данных. Судя по нему, сенатору показали не только сохранившиеся залы император­ского Большого Кремлевского дворца (Георгиевский зал), но и входящие в его состав помещения, созданные во времена Московского царства (Грано­витая палата). В программу посещения, помимо традиционных Ору­жейной палаты и музея Ленина, вошел и Алмазный фонд. В целом очевидно, что Кеннеди (особенно учитывая, что прием у Насриддиновой также прохо­дил в исторических залах) показали достаточно много представительских по­мещений Кремля.

Несколько иначе по сравнению с визитом Э. Герхардсена в хронике визита Э. Кеннеди было передано качество экспозиционного материала. Американ­скому сенатору, как и прежде, демонстрировали много предметов, связанных с реализацией дискурса власти (троны, короны, скипетры и т.д.), но среди них значительную часть составляли вещи, созданные во времена Российской империи. Создатели фильма[27] не сочли нужным и / или возможным вклю­чить в фильм осмотр оружия из Оружейной палаты, создав своего рода зону умолчания. Напротив, зритель увидел, как Кеннеди с семьей осмотрели от­носительно нейтральный в дискурсивном отношении, но при этом по-имперски яркий Каретный зал.

Обращает на себя внимание устойчивое использование формулировок о про­изведениях умельцев и мастеров прошлого применительно к описанию экс­позиции Оружейной палаты, характерное и для оформления хроники визи­тов прежних десятилетий. Это вполне характерный паттерн символического присвоения, который в еще большей степени актуализировался в брежнев­ское время. В 70—80-е годы ролики, задачей которых было распространение информации, на уровне текста и визуального материала позиционировали имперское пространство как часть культурно-исторического наследия. По­этому редакторы и авторы таких текстов часто стремились, что называется, продемонстрировать связь времен. Здесь фигурировали формулировки типа: «Грановитая палата — парадный тронный зал <...>. Реставрация росписей Грановитой палаты была закончена в наши дни»[28] или: «В наше время здесь (в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. — Е.Б.) вручают пра­вительственные награды. Здесь же происходят торжественные приемы, вечера молодежи»[29]. Достаточно частым был прием перехода от демонстра­ции Георгиевского зала («Построен в XIX веке в честь побед русского оружия над иноземными захватчиками») к церемонии возложения венков к могиле Неизвестного солдата («Народ всегда будет помнить тех, кто отдал свои жизни за свободу Отчизны. Могила Неизвестного солдата у Кремлевской стены — памятник бессмертному подвигу советских воинов в годы Великой Отечественной войны...»[30]). Таким образом, отсылки к дискурсу войны ста­новились универсальными, без непосредственного акцентирования того или иного периода истории страны.

Однако самым показательным в хронике визита Э. Кеннеди, как кажет­ся, стал видеорассказ о посещении ленинской квартиры. Текстовый матери­ал был выстроен согласно устоявшимся нормам и позициям («Основатель первого в мире социалистического государства придавал огромное значение развитию советско-американских отношений на деловой и дружественной основе, на основе принципов мирного сосуществования»). Вместе с тем ви­зуальный ряд достаточно сильно изменился. В фильме посещение музея «Ка­бинет и квартира В.И. Ленина в Кремле» было отражено довольно кратко. При этом во время ролика гости были показаны только в кабинете Ленина, осмотр спальни — вероятно, имевший место — в хронику не вошел. Ненужными стали кадры с записью в книге почетных гостей. В целом же ви­деоряд этого эпизода оставляет впечатление, что музей Ленина как таковой занимает оператора и режиссера относительно мало. Намного более интерес­ной, как кажется, оказывается реакция гостей на увиденное. Именно в этой части хроники зрителю последовательно показывают самого сенатора, его жену, проявляющую явный интерес к экспозиции, а также детей, фотогра­фирующих музей.

Завершающей частью визита стало уже традиционное возложение цветов к могиле Неизвестного солдата у Кремлевской стены.

В целом в брежневское время документальная фиксация встреч иностран­ных гостей выстраивалась в соответствии с описанными выше позициями: хроника все активнее «замечала» пространство и предметный ряд предста­вительских залов Российской империи, а объем времени, затраченный на де­монстрацию мест, связанных с революционным прошлым, напротив, умень­шался. Особое внимание в материалах такого рода уделялось объектам, связанным с историей Великой Отечественной войны[31].

Очевидно, что эти аспекты — формирование коллективной памяти об им­перии, с одной стороны, и памяти о недавней большой войне, с другой, — взаимосвязаны. Действительно, брежневское время — это еще и начало боль­шого государственного проекта «память о войне». Здесь и выстраивание кон­цепта «Великая Отечественная война» как альтернативного концепту «Вто­рая мировая война», и создание огромных мемориальных комплексов, таких как могила Неизвестного солдата у Кремлевской стены (1967) или Мамаев курган в Волгограде (1967), и положение о государственной награде — звании «город-герой» (1965), и объявление 9 мая общегосударственным выходным днем (1965). Очевидно, что в это время актуализированной оказывается связка «война — империя». Ведь главное, что советский дискурс был готов заимствовать у имперского дискурса едва ли не с первых лет существования Советского государства, — это именно милитарный компонент, а также сим­волика войны, которой было наполнено все государственно-представитель­ское пространство Российской империи.

Немаловажно и то, что 70-е стали временем перехода, если воспользо­ваться терминологией Яна Ассмана[32], от «коммуникативной памяти», т.е. па­мяти одного-двух поколений, основанной на апелляции к непосредственному опыту, к «культурной памяти», где повествование о событиях становится историей в своем абсолютном прошлом, а рассказ ведется языком мифа. В брежневские времена Российская империя изменила целый ряд важных составляющих своего образа. В определенном смысле она стала мифом, про­странством, населенным олимпийскими богами и героями.

Интересно, что изменение в отношении к имперскому пространству, ко­торое наблюдалось в СССР, и серьезнейший интерес, который фиксируется в брежневское время, во многом похожи на взаимоотношения пространства власти Российской империи и Московской Руси. Например, упоминавшаяся выше Грановитая палата, представляющая собой зал, сохранившийся от дворца Ивана III (конец XV века), уже однажды пережила процесс пере­кодировки. Речь идет о начале XVIII века, т.е. о периоде начала империи. Именно в это время наиболее активно проявилось стремление приспособить сложно инвертируемую, но сакрально значимую топографию власти Мос­ковского царства для осуществления идей трансляции империи[33]. Так, рос­писи Грановитой палаты перестали восприниматься как важный элемент символики: уже в петровскую эпоху стены зала закрывали «сукнами», шпа­лерами, а затем и ставшим традиционным темно-вишневым бархатом с изоб­ражением двуглавых орлов[34]. Но в начале 1880-х годов в связи с предстоящей коронацией Александра III палата была вновь расписана. При этом росписи были восстановлены по оригинальной описи С. Ушакова второй половины XVII века. И это, безусловно, было связано с популярностью в это время ис­торизма, с его утверждением значимости традиций и образности древне­русского зодчества, интересом к идее преемственности между Византией и Русью, влиянием славянофильства и, что немаловажно, серьезной правитель­ственной поддержкой.

Такая несколько спекулятивная параллель, как кажется, позволяет уви­деть, что 70-е годы XX века — это расцвет советского историзма. Советская рецепция имперского представительского пространства прошла свой путь от неприятия и деструкции к попыткам пересмотра и перекодировки, а затем к новому узнаванию, даже восхищению, осознанию важности и пониманию логики взаимосвязей, необходимой для трансляции универсальных властных коннотаций.

 

[1] Об этом см.: Матвеев Б.М. Жертвы. Борцы. Герои: Мета­морфозы памятника на Марсовом поле // Памятники ис­тории и культуры Санкт-Петербурга. СПб.: Белое и чер­ное, 2002. Вып. 6. С. 260—275; Болтунова Е.М. Дворец как часть советского / постсоветского городского ландшафта: (На примере дворца Екатерины II в Твери) // Труды Рус­ской антропологической школы. М.: РГГУ, 2012. Вып. 11. С. 127—155.

[2] Шапошникова Л.П. Памятник Александру III (скульптор Паоло Трубецкой). СПб.: Государственный Русский му­зей, 1996. С. 18.

[3] Сокол К.Г. Монументальные памятники Российской им­перии: Каталог. М.: Вагриус Плюс, 2006. С. 156.

[4] Пашкова ТЛ. Георгиевский (Большой тронный) зал Зим­него дворца. СПб.: Издательство Государственного Эрми­тажа, 2008. С. 57.

[5] Там же. С. 58—59.

[6] Болтунова Е.М. Имперское vs Советское: Дискуссия кон­ца 2000-х гг. о выборе цвета Зимнего дворца в Санкт-Пе­тербурге // Труды Русской антропологической школы. М.: РГГУ, 2010. Вып. 7. С. 55.

[7] Тутова ТА. Директор Оружейной палаты Д.Д. Иванов и борьба за сохранение музейных ценностей в 1922—1929 го­дах // Сокровищница России: Страницы исторической биографии музеев Московского Кремля / Отв. редактор Н.С. Владимирская. М.: Московский Кремль, 2002. С. 98.

[8] Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII сто­летиях. М.: Языки русской культуры, 2000. Т. 1. Ч. 2. С. 348— 428.

[9] Сокол К.Г. Указ. соч. С. 156.

[10] Нюрнбергский процесс: Сборник материалов / Под ред. К.П. Горшенина, Р.А. Руденко, И.Т. Никитченко. М.: Юри­дическая литература, 1954. Т. 1. С. 744—778.

[11] Пашкова ТЛ. Указ. соч. С. 58—60.

[12] См. фото А. Гостева «Визит Премьер-министра Индии Джавахарлала Неру в СССР. Кремль. Грановитая палата. Прием в честь Джавахарлала Неру. Выступает Николай Булганин. 1955» (www.fotosoyuz.ru/ru/user/basket/picture/?picid=fs-gostev-02/15/Gost-1414... (дата обращения: 15.05.2013)).

[13] Насибова А. Грановитая палата Московского Кремля. Л.: Аврора, 1978. С. 11.

[14] Российский государственный архив кинофотодокументов (далее — РГАКФД). № 2265: Археологические раскопки в Кремле (1966 год).

[15] Сталинград был переименован в Волгоград лишь в 1961 году.

[16] РГАКФД. № 16020: Пребывание Премьер-министра Нор­вегии Э. Герхардсена в Москве (1955 год).

[17] Там же. № 9797: Французская парламентская делегация в СССР (1955 год).

[18] Там же. № 28473: Парламентарии Лаоса в Советском Союзе (1978 год); № 32073: Делегация парламента Фин­ляндии в СССР (1985 год).

[19] Там же. № 32073.

[20] РГАКФД. № 16020.

[21] Там же. № 26839: Визит сенатора Эдварда Кеннеди в Со­ветский Союз (1974 год).

[22] Там же. № 9797.

[23] Режиссер — О. Кутузова, Центральная студия докумен­тальных фильмов (ЦСДФ).

[24] РГАКФД. № 26839.

[25] Кеннеди также встретился с заместителем Госкомитета по науке и технике Д.М. Гвишиани, сотрудниками Института США и Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР и студентами Москов­ского государственного университета. В программе визита значится также посещение конного завода в Успенском и обед у академика А.Н. Фрумкина.

[26] РГАКФД. № 29473: Делегация сейма Польской Народной Республики в СССР (1982 год); № 28473; № 32073.

[27] Режиссер — Л. Кристи, Центральная студия документаль­ных фильмов (ЦСДФ).

[28] РГАКФД. № 27814: Кремль (1982 год).

[29] Там же. № 22029: Исторические памятники Московского Кремля (1955 год).

[30] Там же. № 28473.

[31] РГАКФД. № 20697: Гости из далекой Африки (1964 год); № 24110: Гости из Непала в Советском Союзе (1966 год); № 21116: Большой визит (1970 год); № 25828: Парламен­тарии Бельгии в СССР (1971 год); № 27358: Гости из Лао­са в Советском Союзе (1975 год); № 27673: Визит в Совет­ский Союз делегации Бундестага ФРГ (1976 год).

[32] Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древ­ности / Пер. с нем. М.М. Сокольской. М.: Языки славян­ской культуры, 2004. С. 50—69.

[33] Схожую цель преследовали, но далеко не всегда оказыва­лись способными осуществить Кремлевские дворцы импе­ратриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны (середина XVIII века), а также последующие планы переустройства Кремля архитекторов В.И. Баженова и М.Ф. Казакова.

[34] См., например: «Венчание на царствие Екатерины II. 22 сен­тября 1762. Парадный обед в Грановитой палате» (гравюра А.Я. Колпашникова, последняя четверть XVIII века); «При­ем турецкого посольства 14 октября 1764 года в аудиенц-камере Невской анфилады Зимнего дворца» (гравюра А. Казачинского с рисунка М.И. Махаева и Ж.Л. де Велли, вторая половина XVIII века).


Вернуться назад