Но алмаз в роскошном венке ближайших к Дерпту окрестностей — это, по общему сознанию всех видевших, — Карлово, мыза Ф.В. Булгарина, великолепное уединение, под сенью которого проводит каждое лето ветеран нашей литературы, сохранивший всю свежесть и энергию молодости.

Д.И. Мацкевич, 1848

В русских литературных кругах топоним Карлово (Дерптского уезда Лифляндии) появился в конце 1820-х годов и долгое время оставался в центре внимания историков журналистики и литературы как символ противоречи­вой фигуры Фаддея Венедиктовича Булгарина, который был владельцем и «певцом» этого имения. В эстонском краеведческом биографическом спра­вочнике «1000 tartlast labi aegade» («1000 тартусцев через все времена»), на­ряду со статьями об известных русских профессорах Тартуского/Дерптского/Юрьевского университета, есть статья, посвященная Булгарину и его внуку^[1], а на сайте научной библиотеки Тартуского университета имеются сканированные книги из библиотеки Булгарина и обширный обзор на рус­ском и эстонском языках (автор Борис Вейзенен), в котором есть специ­альная главка, посвященная Булгарину-помещику^[2].

Из современных литературоведов изучением Карлова на основе мемуар­ных, эпистолярных и архивных свидетельств серьезно занимались А.И. Рейтблат и М.Г. Салупере^[3]. Архитектурную историю этой мызы кратко изложил Антс Хейн^[4]. Имение Карлово, давшее название одной из частей города Дерпт/ Тарту, как литературный топос в связи с эстонской литературой рассматривал Март Вельскер в работе «Karlova kirjanduse pohijooned» («Основные черты литературы Карлова»)^[5]. Наконец, булгаринское видение Карлова отражено в его статьях, письмах и записках^[6].

Тем не менее остаются некоторые вопросы, требующие дополнительного изучения. Например, А.И. Рейтблат и М.Г. Салупере расходятся в важном вопросе: в какую сумму обошлось Булгарину приобретение Карлова. Перво­начальная история возникновения мызы Карлово как самостоятельной ад­министративной единицы и ее экономическая оценка восходят к работам прибалтийских историков Генриха фон Гагемейстера «Материалы к истории земских имений Лифляндии»^[7] и Леонгарда фон Штрика «Статьи по истории рыцарских (помещечьих) имений Лифляндии»^[8]. А.И. Рейтблат берет в дан­ном случае за основу «Записки» Ивана Головина^[9], вышедшие в Лейпциге в 1859 году: «Об Карлове Булгарин писал всю свою жизнь столько^[10], что мне довольно будет сказать об ней несколько слов. Имение это пустое, в двух шагах от города, куплено за 60 000 руб. ассигнациями]^[11], сад ничтожный, но дом хорош. Кабинет Булгарина даже был убран с роскошью книгами, труб­ками, палками и ружьями. В гостиной между прочими картинами был порт­рет Булгарина офицером польских уланов, во французской службе в Испа­нии. Мне отвели комнату возле биллиардной»^[12].

Приведем полный перевод статьи «Carlowa mit Ruhenthal» Л. фон Штрика, основанной на рукописи «История лифляндского дворянства» К. Гадебуша, опубликованных грамотах Э. Пабста и Р. Толля, а также рукописи рижского губернского фискала Андреаса Готлиба Киллани «Сообщения о частных имениях Лифляндского герцогства по документам этих имений» из архива лифляндского рыцарства:

Деревня Аллеве (Allewe, Alewe) была присоединена герцогом Карлом фон Зюдерманландом к Дерпту 13 июня 1601 года, позже она отошла к мызе Техельфер^[13]; 7 октября 1793 года владелец имения Техельфер полковник граф Иван фон Сиверс заложил тогдашнюю деревню Алеве и некоторые приле­гающие к ней земли под названием Карлова за 13500 серебряных руб. кол­лежскому асессору Карлу Густаву фон Крюденеру, этот залог был преоб­разован в купчую 7 июля 1794 года. Через посредство наследственного трансакта 20 января 1827 года мызу унаследовал его сын, действительный статский советник и дворянин Отто фон Крюденер^[14]и заложил ее 19 апреля 1828 года за 150 000 руб. коллежскому асессору и дворянину (Ritter) Та­деушу фон Булгарину (корраборационный акт 23 июля. 1828. № 74), кото­рый 14 октября 1828 года (sub Ко 2851) залог юстировал (adjucirt wurde).

В соответствии с завещанием от 20 августа 1857 года Булгарина (корра­борационный акт 16 марта 1862 г. № 18) Карлово с Руэнталем перешли в собственность его вдовы Хелены, урожд. Иде^[15].

Как видим, у Головина, который жил в доме Булгариных с лета 1833 года, речь идет о 60 тысячах, в другом источнике, основанном на документах, — о сумме более чем в два раза большей, причем, как мы покажем ниже, ближе к истине находится источник М.Г. Салупере.

Напомним, что сам Булгарин в записке по поводу отказа ему в государст­венной ссуде 25 тысяч серебром на издание задуманного им сочинения о царствовании Николая I писал Л.В. Дубельту 23 апреля 1845 года: «...по­чему <...> не датьвзаймы мне, под верный залог именья, за которое граф Канкрин давал сперва 300 000 руб. ассигнациями] для университета (Земледель­ческого института), а после хотел купить для себя за 350 тыс. ассигн.»^[16].

Откуда же такие разночтения в оценках Карлова? Как в действительности обстояло дело? В книге записей закладов земских имений Дерптского округа (Pfandbuch des Dorpatschen Kreises) в фонде Исторического архива Эстонии «Тартуское крепостное отделение» («Tartu Kinnistusamet») имеются ориги­налы и копии актов по имению Карлово вместе с Руэнталем^[17] (№ 135, 335— 339), из которых выясняется, что 19 апреля 1828 года Булгарин получил от дворянского банка в Риге под залог имения Карлово с Руэнталем 88 000 руб­лей ассигнациями, а на 63 000 рублей купил облигаций номиналом 10 000 руб­лей. Долг этот банку он обязался погасить до 23 июня 1829 года. Позднее, 15 февраля 1833 года, Булгарин оформил новую ипотеку в Лифляндском дво­рянском банке, а затем наследники оформили еще один заем 11 июня 1887 го­да. Полностью ипотека по Карлову была погашена в 1906 году^[18].

Что же это означает? Во-первых, реальная стоимость имения повысилась со 150 000 до 151 000 рублей. Во-вторых, становится ясно, откуда взялась сумма в 60 тысяч рублей (вернее, 63 тысячи). По-видимому, о ней шла речь в домашних беседах, которые мог слышать И.Г. Головин. При этом с процен­тами долг банку к 1833 году — 88 тысяч рублей — вырос до 90 тысяч^[19]. Далее, в феврале 1833 года Булгарин оформил в дворянском банке новую ипотеку под залог имений. Напомним, что позже, узнав об отказе в ссуде от казны, где процент брали меньше, чем в дворянском банке в Риге, Булгарин пишет, что он человек не без кредита и речь идет только об экономии в 2%, которые все же при значительном займе в 25 тысяч серебром давали приличную сумму. Вполне возможно, что одной из причин отказа в государственной ссуде было именно то обстоятельство, что у Булгарина был кредит в Лифляндском дворянском банке, о чем было известно в Петербурге, где лифляндцы были «своими» во многих высших инстанциях.

В книге «Видок Фиглярин» записки и письма Булгарина в III отделение А.И. Рейтблатом тщательно откомментированы, но есть некоторые детали, которые можно прояснить только с помощью эстонских архивов. Обратимся к сохранившимся современным Булгарину документам по имению Карлово и попытаемся воссоздать историю его в планах экономическом и социальном. Для этой цели нами из общего массива документов разных инстанций и уч­реждений Национального архива Эстонии^[20] с 1781 по 2000 год отобраны дела Исторического архива, преимущественно до 1859 года^[21], и дело из Филиала Государственного архива Эстонии (Eesti Riigiarhiivi Filiaal=ERAF) послед­него владельца мызы Карлово, внука писателя, Вячеслава Болеславовича Булгарина, арестованного 19 августа 1940 года и расстрелянного 18 февраля 1941 года^[22].

Прежде всего нас интересует, каким образом Булгарин мог узнать о воз­можности приобрести землю в Лифляндии, где с 1819 года не было крепост­ного права, а право на землю было привилегией узкого круга местного не­мецкого дворянства. На основе его письма управляющий III отделением М.Я. Фок сообщал главному начальнику III отделения А.Х. Бенкендорфу в середине мая 1827 года: «Булгарин едет на три месяца в Остзейские губер­нии. Он имеет к тому следующие побуждения: 1) Отвезть больную жену к морским водам в Поланген, поблизости коего, в 30-ти верстах, находится имение дяди его, Булгарина же, Мишуцы, полученное по последнему про­цессу. 2) Кончить фамильные дела, т.е. денежные расчеты, и быть миротвор­цем между дядею и графом Платером. <...>»^[23].

Из Петербурга Булгарин выехал 17 мая. Добравшись до Дерпта 20 мая^[24], Булгарин пробыл там три дня, встречался с поэтом Н.М. Языковым, профес­сорами Дерптского университета, в том числе с ректором Г. Эверсом, дирек­тором библиотеки профессором К. Моргенштерном, дерптским полицмей­стером — «человеком почтенным и всеми любимым»^[25]. В 5-м письме о Дерпте Булгарин пишет: «Что до меня касается, то я, отвыкнув от светской рассе­янности, нашел в Дерпте то, чего искал и ищу в жизни, а именно, людей про­свещенных, добрых, образованных»^[26].

Далее он едет в Ригу и завязывает отношения с богатейшими местными гражданами, которые помогают ему изучить конъюнктуру местного земель­ного рынка. В течение второй половины 1827 года он получал известия о по­ложении в Остзейских губерниях и Жемайтии (в письмах именуется Самогитией) от своих знакомых из Риги и Полангена^[27].

Наконец, в рукописной «Секретной газете» для императора появляется «Письмо из деревни близ Дерпта 11 июля 1828», на котором Фок приписывает по-французски: «От Булгарина, что купил небольшое поместье в Ливонии»^[28].

В 1829 году состоялось знакомство Булгарина с ландратом Р.И.Л. Сам­соном фон Химмельштерном и попечителем Дерптского учебного округа М.И. фон Паленом^[29].

В июне 1830 года название булгаринского имения Карлово становится из­вестно каждому подписчику «Северной пчелы». Булгарин писал: «Ты, верно захочешь знать, где живет здесь друг твой. Я уже сказал тебе, что самый город лежит в долине, как в котле. На полуденной стороне возвышения, окружаю­щего город с Рижской стороны, находится мыза Карлово. Небольшая рощица отделяет ее от города, который прилегает к самой стене сада сей мызы. Стоит только спуститься с горы, пройти полтораста шагов, чтобы быть в городе. Здесь живет друг твой. Из окон своего дома он видит город, лежащий у под­ножия возвышения, видит Эмбах, по которому медленно движутся огромные ладьи с белыми парусами, идущие из Чудского озера; видит почтовую малопосещаемую дорогу Псковскую, и оживленную Рижскую дорогу, по которой беспрерывно мчатся великолепные экипажи, тяжелые дилижансы и курьер­ские тройки. Здесь столько движения, как на городской улице. Если хочешь отдохнуть душою, поспеши сюда! Здесь ты не увидишь ни вздорных Журна­лов, ни скучных, глупых книг, предназначенных для разбора: не услышишь сплетней, смутных вестей, клеветы. Здесь у твоего друга нет других врагов, кроме прожорливых гусениц и завистливых жуков, стремящихся истребить его плодовые деревья. Они, исподтишка, все подлезают к корням... О лите­ратурных гусеницах и жуках друг твой здесь вовсе не помышляет: он бросил им свои сочинения — пусть грызут на здоровье!»^[30]

К 1830 году относится и начало коренной перестройки мызного дома. Хотя в письме к А.Я. Стороженко от 22 сентября 1845 года Булгарин писал: «Возвратясь из любимого моего Карлова (произведенного, как видишь на рисунке^[31] из Лифляндского сарая в замок)»^[32], дом этот никак нельзя было назвать са­раем. Он был выстроен в 1810 году известным дерптским строительным ма­стером И.Г. Кранхальсом^[33], возводившим многие университетские здания. Обновление и перестройка мызного дома продолжались довольно долго. Специалисты утверждают, что дом Булгарина — одна из немногих мыз в лифляндской Эстонии, выстроенных в неоготическом стиле. В связи с этим не­безынтересно отметить, что образцом такого стиля считают замок Фаль (по-эстонски — Кейла-Йоа)^[34], принадлежащий Бенкендорфам, строительство которого велось с 1830 по 1850 год по проекту архитектора А. Штакеншнейдера, то есть почти одновременно с перестройкой Карлова^[35]. Со слов Булга­рина обычно пишут, что он сам разработал проект перестройки^[36]. К сожале­нию, в отличие документов, относящихся к главному зданию, по которому Дерптским магистратом в 1810 году была произведена таксация строитель­ства карловского мызного дома, документы о перестройке дома конца 1820— 1840-х годов не обнаружены. В черте города по таксации 1828 года оказался лишь один дом Булгарина^[37]. Все же известно, что новый хозяин Карлова в не­сколько приемов почти в два раза удвоил первоначальную площадь дома. Ле­том 1828—1829 годов был произведен небольшой ремонт и построен флигель. В 1830 году старый дом был украшен неоготическими элементами, средняя часть расширена за счет выступа на ширину трех сводчатых окон^[38]. Правая, L-образная часть дома была возведена в 1844 году. Она представляла собой двухэтажную пристройку в неоготическом стиле. Ее украшали ступенчатый фронтон, башенки и сводчатые окна. Зубчатые стены, деревянная обзорная башня-обсерватория из дерева имитировали средневековую крепость. Впе­чатление усиливали ворота с высокой зубчатой оградной стеной, сложенной из булыжников, со стороны парка на склоне долины^[39]. Видимо, по окончании строительства и были сделаны рисунки В.Ф. Тимма, призванные продемон­стрировать размеры проделанной работы и удостоверявшие, что план пере­стройки разрабатывал сам Булгарин. Искусствовед А. Хейн считает, что в старом здании мызы просматривается общая симметричная классицисти­ческая схема, тогда как поздние пристройки, образующие внешний двор, на­рушают ее за счет башни-обсерватории и апсиды жилого блока. Он отмечает также неоднородность декора здания (наряду с «готическими» деталями ис­пользованы классицистические карнизы, лизены, розетки, часть которых вы­полнена не из штукатурки, а из дерева). Все это не позволяет отнести мызу Карлово, как, например, имение Фаль, к чисто неоготическому стилю^[40]. Хейн отмечает, что в эстонской части Лифляндии этот стиль был мало распростра­нен, зато в латышской части — весьма популярен. Возможно, план пере­стройки Карлова найдется в рижских архивах.

Каковы же были положение Булгарина-помещика и отношения его с формально свободными эстонскими крестьянами, населяющими мызу? Еще до покупки имения (в 1827 году) он писал фон Фоку о первых годах правления Николая I: «Для крестьян еще ничего не сделано; но облегчение военных по­селений и запрещение чинить дороги в проезд Государя произвело спаси­тельное действие. Кажется, надлежало бы постановить что-нибудь общее в обеспечение этого класса людей, многочисленного и сильного братством с солдатами»^[41]. Что же предпринял Булгарин, когда от него стало зависеть довольно много людей, и следовал ли он собственным рекомендациям?

Представление о населении мызы можно получить по результатам подуш­ных ревизий. Они длились два года. По данным промежуточной VII ревизии 1826 года, приписанными к барскому дому оказалось 5 мужчин, включая са­мого управляющего, и 4 женщины. Дворовых людей, плативших подушный налог, и тех, кто еще нес и рекрутскую повинность, в общей сложности была учтена 151 мужская душа^[42].

28 марта 1834 года на мызе Карлово, принадлежавшей к лютеранскому приходу Тарту-Маарья Дерптского уезда Лифляндской губернии, была за­полнена ревизская сказка, в которой хозяин был записан с семьей и челядью, а также переписаны все усадьбы в полном составе с указанием умерших и вновь родившихся со времени VI подушной ревизии 1816 года. Дворянами были владелец имения коллежский асессор Фаддей Булгарин (Thadeus von Bulgarin) 44 лет, его жена Хелене 26 лет, дети Болеслав 1 год и 3 месяца^[43], Владислав в возрасте одной недели. К семье Булгариных была приписана Хе­лена де Видеман (Frau Helene de Wiedemann), 45 лет^[44]. Из мещан в ревизскую сказку Карлова были включены жившие там еще при старом хозяине Кар­лова фон Крюденере Михаил Вейденбаум (55 лет) с супругой Элизой и сы­ном Карлом (16 лет).

Далее значились обитатели мызы по группам и усадьбам. К группе А при­надлежали эстонские крестьяне, обязанные платить налог и поставлять рек­рутов из усадеб. Группу B — платящих только налог — составляла одна семья.

В заверительной подписи говорилось, что к этому времени на землях Кар­лова жило 133 души мужского и 134 женского пола, то есть 267 душ^[45].

В документах Х ревизии 1 мая 1858 года были собраны только ревизские сказки на крестьян имения Карлово, постоянно живущих здесь. На мызной земле насчитывалось 148 мужчин и 166 женщин, всего 314 человек, или более сотни эстонских семей^[46]. Это показывает, что за период владения имени­ем Булгариным население мызы выросло с 267 в 1834 году до 314 человек в 1858 году. Наиболее неблагоприятными в отношении стабильности состава населенности Карлова были 1837/38 год (убыло 22 и прибыло 18) и особенно 1839/40 год (убыло 20, прибыло 8), то есть те годы, когда финансовое поло­жение Булгарина пошатнулось и он снова переехал в Петербург.

В «Прогулках по Ливонии» Булгарин много писал о типах эстонцев и ла­тышей: «Наслышавшись и начитавшись о сих двух племенах и (сказать по совести) наскучив управлять с неукротимыми эстонцами, я с нетерпением ожидал встречи с другим племенем», то есть с латышами^[47]. Он очень расхва­ливал лифляндских латышей: по сравнению с эстонцами у них и девушки бо­лее красивы, и в домах чисто, и одеты опрятно. Но судьба распорядилась иначе, и ему пришлось жить среди эстонцев и немцев^[48]. Купив имение под Дерптом, Булгарин в какой-то степени выучил эстонский язык и руководст­вовался в отношении к эстонским крестьянам сентенцией, высказанной им ранее во время путешествия по Прибалтике: «Но эстонец чувствителен к лас­ковому обхождению. Доброе слово, шутка, стакан вина выводит эстонца из его угрюмости: он весело везет вас, шутит, старается угодить и рекомендует на другой станции доброго господина. <...> Правда, надобно иметь много тер­пения с эстонцами: но человек, который ставит себя выше других умом, дол­жен быть снисходительнее других к слабости и необразованности»^[49].

О положении крестьян в Лифляндии Булгарин высказывался неодно­кратно и довольно резко, например в письме управляющему III отделением Л.В. Дубельту в 1854 году: «Арендатор не может здесь прижимать мужиков, как в Западных губерниях, потому что здесь мужики вольные, исполняют дво­ровые обязанности по писанному контракту, а контракты составляются по количеству земли, которое берет для себя крестьянин. Принудить мужика к чему-либо никто здесь не может, потому что мужик, без церемонии, не послушает! Особенно арендатор не имеет никакой власти над мужиками. Здесь и навоз возят на полена вес, и на вес же свозят хлеб с поля и сено с лугов и перевозят всякие тяжести. Все это обозначено в печатном Вакенбухе^[50], под­писанном Сенатом во время дарования мужикам вольности. Скорее обидит мужика сам властитель земли, чем арендатор»^[51].

Судебных тяжб у Булгарина с арендаторами-крестьянами в течение его тридцатилетнего правления было не так уж много. Выявлено меньше 30 дел, связанных с тяжбами в разных инстанциях (от ратуши, губернаторских кан­целярий до лифляндской прокурорской палаты), причем ответчиком высту­пало, как правило, карловское мызное правление или кто-либо из хозяев- арендаторов мызы Карлово. Непосредственно на Булгарина в дерптскую ратушу в 1830 году жаловались садовник Витте и бывший арендатор Ми- хельсон по поводу уменьшения долга^[52]. Из ратуши дело пошло в Дерптский орднунгсгерихт (местный суд), где вынесли решение в пользу смотрителя над арендаторами Михельсона. Булгарин с этим не согласился и подал апел­ляцию в лифляндский гофгерихт и прокурору. Дело тянулось два с полови­ной года и в конце концов в 1833 году дошло до канцелярии самого лифляндского губернатора, но и это не помогло ускорить процесс. В конце концов дерптский полицмейстер рапортовал в Ригу губернатору фон Палену о том, что дело прекращено 23 октября 1835 года, так как жалобщики Михельсон и Витте находятся в имении княгини Мещерской в Твери^[53].

В 1840 году в канцелярии лифляндского губернатора рассматривалась просьба содержателя воспитательного заведения в городе Дерпте Бернгарда Дитлера об удовлетворении его деньгами за воспитание племянников Булгарина Павла и Иосифа Булгариных, сыновей бывшего пограничного судьи и владельца имений Забяльцина, Фатова и Прудека Могилевской губернии в Климовицком уезде Иосифа Булгарина. Как было указано в жалобе, «по­куда г. Фаддей Булгарин жительствовал неподалеку от Дерпта и действовал в качестве опекуна поименованных мальчиков, Дитлер получал следующие ему за воспитание деньги и вообще ничто не нарушало их положения. Летом 1837 года Фаддей Булгарин, оставив ту страну, передал ему обоих мальчиков в полные пансионеры его воспитательного заведения, за условленную сумму по 1000 руб. ассигнациями] за каждого, каковая сумма должна была быть внесена каждые полгода вперед, по существующему употреблению и сверх того обещал ему некоторые снаряды в собственность заведения, ценою всего на 150 руб. ассигнациями]. С того времени прошло три года, в продолжение которого не доставлено ему, Дитлеру, ни следующих ему за обучение и со­держание мальчиков денег (за исключением 502 рубл. ассигнациями], обо­значенных в приложении), ни чего-либо на покрытие других потребностей мальчиков. Это оказывается тем страннее, что умершая родительница сих детей оставила им имение, более чем достаточное на приличное их воспитание»^[54]. Далее описывается трудное положение мальчиков и прилагается счет на 1871 рубль 85 коп. Любопытно, что претензию переслали не Булгарину, а прямо могилевскому гражданскому губернатору, который передал его в Климовицкую дворянскую опеку для непосредственного разрешения. От­вет пришел 18 января 1841 года с обещанием возместить Дитлеру убытки на содержание мальчиков^[55].

Около полугода тянулось в 1846/47 году дело портного М.И. Блахина (Блохина) против Булгарина по поводу мелких долгов его в Дерптском фохтейском суде, которое тоже кончилось ничем^[56].

Широко известен инцидент 1832 года, связанный с «кошачьим концер­том» студентов возле дома Булгарина^[57]. О нем (с критикой мемуаров Ю. Ар­нольда, который не мог быть свидетелем этого инцидента) подробно писала М.Г. Салупере. Опираясь на дела университетского суда, она сообщает, что весной 1832 года университетский суд разбирал дело литовских князей братьев Казимира и Альбина Гидройцев из Курляндии, причастных к рас­пространению фальшивых ассигнаций на местном рынке. На обеде в имении Ратсгоф у Липгартов Булгарин назвал студентов жуликами и фальшивомо­нетчиками. Слух об этом дошел до студентов, и после вынесения приговора по делу о Гедройцах 12 октября 1832 года в Карлове было разбито окно. Ка­мень влетел в спальню и напугал беременную жену Булгарина, что и побу­дило его обратиться в суд. Двое студентов были исключены из университета. Тогда студенты потребовали разъяснений у Булгарина и Липгарта прямо на улице, и снова было заведено судебное дело^[58].

Интерес представляет также «Дело по просьбе коллежского советника Булгарина о исследовании происшествия о насилии дерптских граждан на его мызе Карлове» 1848/49 года из фонда «Эстляндский, Лифляндский и Курляндский генерал-губернатор». Знаменательна формулировка «по просьбе», то есть Булгарин обратился напрямую к генерал-губернатору графу А.А. Суворову-Рымникскому, внуку генералиссимуса, биографию которого Булгарин написал в 1843 году. В 1848 году князь Италийский занял пост прибалтийского генерал-губернатора, и вскоре после этого Булгарин обра­тился к нему. По секретному рапорту майора Корпуса жандармов Тобизина, дело состояло в следующем. Ремесленная управа Дерпта в составе альтермана (старосты), портного Николая в сопровождении слесарных мастеров Г.К. Литта, И.А. Лозе и К.А. Крёгера явились к Булгарину в Карлово для удо­стоверения, имеют ли находящиеся при его кузнице работники лицензию, паспорта и право заниматься работами в самом городе Дерпте. Майор пишет, что без депутата со стороны орднунгсгерихта депутация не имела права при­ходить в дом Булгарина, и замечает: «...впрочем, насилия никакого учинено не было. В отношение того, принадлежит ли имение Карлово к юрисдикции города или земскому управлению, то по сему собраны мною сведения от здешнего господина юстиц-бургермейстера Гельвига, который уведомил меня, что, по последнему межеванию для точного определения городских гра­ниц, в 1786 году имение Карлово включено в городской округ, но по возник­шим по сему предмету спорам между городскими и земскими судами, кото­рые и по сие время остались не решенными, было определено упомянутое имение, до решения сего спора, подчинить юрисдикции земского суда»^[59]. Дерптский полицмейстер в своем рапорте указал, что 21 июня 1848 года «здешний кузнечный цех со старшиной мещан Николаем вопреки отсоветования частного пристава Фрея^[60] и не будучи вправе, сделали на мызе Кар­лова обыск, кто из нецеховых кузнецов на ней работает». Мызное управле­ние воспротивилось, и произошло столкновение, попавшее на рассмотрение в орднунгсгерихт.

В суд Булгарин не пошел, а 6 сентября 1848 года отправил письмо Суворову:

Светлейший Князь

Сиятельный Граф

Милостивый Государь! Приношу искреннюю душевную благодарность Вашей светлости за велико­душное принятие участия в нанесенной мне противозаконной и тяжкой обиде дерптскими мещанами, и при сем прошу извинения в том, что дерзаю утруждать моими письмами. Но как я в самом скором времени должен от­правиться в Петербург и не дождусь окончания в производстве дела, и как донесение Вашей Светлости будет сделано во время моего отсутствия, то я осмеливаюсь просить Вас обратить внимание на следующие обстоятельства.

1. В орднунгс-герихте секретарь или нотар, управляющий всем, как из­вестно всему уезду, господин Штраух, уже многие годы живет в доме глав­ного виновника, портного Николая, находясь с ним в приятельских отно­шениях.

2. Портной Николай и слесарь Литт, нарушившие закон, а из них порт­ной Николай, оскорбивший честь мою, приводят в свидетели того, будто Николай не грубил мне и не грозил палкою, — двух своих собратий, бывших вместе с ним при противозаконном нападении на Карловскую кузницу.

3. В жалобе моей я не сказал, что квартальный надзиратель Фрей был вместе с мастеровыми в моей кузнице, во-первых, сам не видал его, а во-вто­рых, что квартальный Фрей просил меня убедительно, с низкими покло­нами, не упоминать об нем в моей жалобе. Но управитель мызы, кузнецы мои и другие люди показали в суде, что квартальный надзиратель входил с мещанами на Карловский двор и в кузню. Теперь же этот самый квар­тальный Фрей свидетельствует противу меня, в пользу мещан, с которыми вместе исполнил противозаконный поступок, и показал, якобы я толкнул портного Николая. Свидетельство лиц, бывших вместе при исполнении про­тивозаконного дела ко вреду приносящего жалобу на их поступки, не может быть принято в суде, в силу всех Божеских и человеческих законов. В про­тивном случае честному человеку не было бы места на белом свете, если б люди, действующие противозаконно, оправдывались свидетельством своих сообщников.

Я не толкал портного Николая, что готов подтвердить формальною при­сягою, а сказал ему: «Если б я вас застал в моей кузнице, то велел бы свя­занного отправить в орднунгс-герихт как беспашпортного портного». Это я сказал, потому что имел право исполнить. Кроме законных властей никто не имеет права делать осмотр в жилище дворянина, а портных и слесарей, вошедших в дом мой противозаконно, я бы отправил в орднунгс-герихт как беглых людей, если б застал на месте закононарушения.

Впрочем, если б и было справедливо (что однако несправедливо), что я толкнул портного Николая, то он мог бы на меня жаловаться, а не гово­ритьты (du) и грозить палкою дворянину и штаб-офицеру. Этот портной Николай известен в целом городе своим чванством и высокомерием и гру­бостью, и оскорблял уже многих.

В орднунгс-герихте я подал письменный протест против свидетелей, представляемых портным Николаем, но лично не могу явиться в суд, по­тому что там господа судьи заседают в утреннем своем платье и с длинными бородами, которые в Высочайшем повелении, запрещающем чиновникам носить бороду, названы жидовскими; я же, свято исполняя законы, должен предстать в суде в мундире, из чего вышла бы несообразность, которую ис­пытал уже здешний жандармский майор Тобизин.

Излагаю пред Вашей Светлостью дело, как оно было во всей истине и по совести, но весьма сомневаюсь, что оно было изложено пред Вашей Свет­лостью в точности здешними властями, мне неблагоприятствующими, и по­вергаю решение правосудию Вашей Светлости и сия Вашему милостивому благорасположению.

С высоким высокопочитанием и беспредельной преданностью

Честь имею быть Светлейший Князь Сиятельный Граф покорнейшим слугою Фадей Булгарин

6 сентября 1848 г. Мыза Карлово, возле Дерпта^[61].

В рапорте дерптского полицмейстера от 21 сентября 1848 года говорилось, что в суд Булгарин не явился, а 19 сентября уехал с семьей в Петербург. Этим дело не кончилось. Суворов подключил к расследованию жалобы Булгарина лифляндского гражданского губернатора Л. фон Кубе, который 30 сентября подробно описал все перипетии этого инцидента по донесениям орднунггерихта в записке «О нанесенной коллежскому советнику Булгарину обиде»^[62]. Пояснялось, что цеховые мастера таким образом ищут незаконных конку­рентов по ремеслу. Все началось с допроса подозреваемых в незаконном про­мысле подмастерьев Салло и Вилемсона, живших неподалеку от Карлова в доме вдовы Горн. Подозреваемые сообщили, что работают только в карловской кузнице. Все направились к мызе, хотя квартальный Фрей просил их не переходить городскую черту и не вступать на мызную землю. Это действия не возымело, и альтерманы, войдя в квартиру управляющего Вальбриша, по­требовали объяснения, кто работает у них в кузне. Тем временем Крёгер с Ни­колаем вошли в кузницу, что находилась вблизи ворот. Затем альтерманы стали требовать от управителя представления рабочих в амтгерихте (профес­сиональный (цеховой) суд). Тот, не сообразив, что требование незаконно, по­обещал сделать представление, и «следственная депутация», пройдя через двор усадьбы, дошла до Карловской улицы – границы имения с городом. При этом выяснилось, что мызная кузница была отдана на откуп вдове Горн, у которой как раз жительствовали и работали заподозренные в незаконных подработках подмастерья. Переходя к личной обиде Булгарина, Л. фон Кубе пояснил, что Булгарин, узнав о депутации, выскочил из дома вместе со слугой Василием Шведовым и догнал депутатов уже за чертой имения в малом пе­реулке. Услышав его окрики, Фрей и Николай остановились, при этом пер­вый пояснил, что это не пьяная компания, а «депутация слесарного цеха». Началась перепалка, и Булгарин толкнул Николая в грудь, а тот, защищая себя, выставил перед собой зонтик и ушел вслед Лозе и Литту. На суде сви­детелем Булгарина выступал Шведов, не знавший немецкого языка, что, ес­тественно, не могло прийтись по вкусу дерптскому орднунгсгерихту (поли­цейскому суду), и дело перешло в ландгерихт (земский суд). В результате Суворов признал действия депутации без санкции амтгерихта незаконными и просил ландгерихт подробно еще раз расследовать дело. В донесении от 30 декабря 1848 года дерптский ландгерихт сообщил, что членам депутации поставлено на вид дурное поведение и предписано на будущее избегать по­добных поступков^[63].

После смерти Булгарина Карлово наследовала его жена, затем имением управлял старший сын Болеслав, у которого, несмотря на выкуп арендато­рами своих участков, оставалось еще около 100 га земли.

Последний хозяин Карлова, Вячеслав Болеславович Булгарин, был до­вольно состоятельным человеком и активным деятелем русской общины Эстонии, правда, в отличие от деда, он был православным, членом правления старейшего в Тарту Успенского прихода. Об имущественном его положении после национализации мызного дома и части земель в 1920 году дают пред­ставление данные советским следователям показания знакомого В.Б. Булгарина по Северо-Западной армии И.П. Корсакова: «До поступления в Северо­Западную армию Булгарин был офицером запаса царской армии в чине корнет. По наследству Булгарин владел имением Карлово в гор. Тарту, где значительная часть города была выстроена на его земле. При образовании са­мостоятельной Эстонии доход с аренды этой земли сократился, но часть земли осталась во владении Булгарина и впоследствии была им продана го­роду за крупную сумму. Таким образом, Булгарин был богатым человеком. После разгрома Северо-Западной армии Булгарин из Таллинна вернулся на постоянное жительство в Тарту. Там он все время занимался общественной деятельностью, принимал активное участие во всех почти русских организа­циях и во многих состоял председателем; кроме того Булгарин состоял глас­ным Тартуской городской думы»^[64].

После государственного переворота в июне 1940 года он оказался в числе первых, кто был репрессирован советской властью. 3 августа он был аресто­ван и охарактеризован следующим образом: «Булгарин Вячеслав Болесла­вович 1881 г., ур. гор. Тарту; женат; 5 детей; все взрослые; служащий банка, имел земли 50 гектар в черте города; землю сдавал в аренду; это был источник существования; проживал Философская ул., д. № 1; из банка <...> получал деньги в сумме 130 крон в месяц; беспартийный; не судился»^[65]. На допросе 19 августа на вопрос, кто были его родители, он ответил: «Мой отец Булгарин Болеслав Фадеевич родился и проживал в г. Тарту. Он был отставным чи­новником и владел имением "Карлово". Имел около 100 гектар земли, кото­рую сдавал в аренду. Умер в 1888 или в 1889 г.^[66] Мать Булгарина Екатерина Николаевна проживала вместе с отцом и занималась домашним хозяйством. Умерла в 1889 или 1890 г.»^[67].

На закрытом заседании судебной коллегии Ленинградской области в го­роде Ленинграде 5 ноября 1940 года был оглашен приговор:

«Судебным следствием суд считает доказанным виновность обвиняемого Булгарина в том, что в 1919 г. явился добровольцем армии Юденича, боролся против Советской власти, после разгрома армии Юденича поселился в Эсто­нии и стал вести активную борьбу против Советской власти, что проявилось в следующем:

Состоял членом монархической организации "Белый крест" в Эстонии, ставившей себе целью восстановление монархического строя в России, под­держивая эту организацию начиная с 1923 г. и до конца ее существования. Состоял членом Русского студенческого христианского движения — антисо­ветской организации. Был членом фашистской организации "Кайтселийт", ставившей целью борьбу с революционным движением. Был председателем "Русского благотворительного общества", библиотека которого содержала антисоветскую литературу. Оказывал материальную помощь как организа­циям, так и отдельным лицам белоэмигрантам.

В силу вышеизложенного суд, учитывая, что обвиняемый активно поддер­живал все антисоветские организации, являясь по своей идеологии сторон­ником всяких антисоветских группировок, чем является социально опасной личностью и руководствуясь ст. 319, 330 УК и ст. 58-4 УК суд приговорил:

Булгарина Вячеслава Болеславовича по ст. 58-4 УК подвергнуть высшей мере наказания — расстрелу»^[68].

Просьбы о помиловании были отклонены, и приговор был приведен в ис­полнение в Ленинграде 8 февраля 1941 года.

В этом обзоре мы лишь бегло рассмотрели архивные источники о жизни Ф.В. Булгарина и его потомков в Дерпте и имении Карлово. На основе этих материалов и опубликованных в разное время других источников еще пред­стоит дать целостную характеристику Булгарина как помещика и деятеля культуры в дерптском контексте.