22 марта 2014 года состоялась уже пятая по счету Межвузовская научная конфе­ренция «История русской неподцензурной литературы: одиночки, сообщества, выработка новых форм и канонов». Некогда научная секция в составе общеву­зовской конференции, уже второй год она организуется автономно^[1]. Конферен­ция проводилась кафедрой русской новейшей литературы и читательских прак­тик Института гуманитарных наук Московского городского педагогического университета и собрала (пусть и отчасти виртуально — при помощи скайпа) спе­циалистов не только из Москвы, но и из Петербурга, Перми, Минска, Мюнхена, Франкфурта-на-Майне, Иерусалима.

Как и в прежние годы, на конференции доминировали две магистральные ли­нии: исследования индивидуальных поэтик авторов неподцензурной словесности и исследования литературной жизни культурного «подполья». При этом важно, что в большинстве докладов так или иначе затрагивалась проблема границ и их проницаемости — границ между подцензурной (советской) и неподцензурной по­лями отечественной словесности, границ межкультурного взаимодействия в син­хронии (с мировой, прежде всего западной, традицией) и диахронии (с предше­ствующими этапами русской культуры). Анализ самих этих границ, а также опыта их преодоления — важнейшие предпосылки для создания единой истории русской литературы советского периода, включающей в себя все ветви отече­ственной словесности ХХ века и рассмотренной в контексте мировой литературы и смежных художественных систем.

Доклад Ильи Кукулина (НИУ ВШЭ) «“Триптих” Саши Соколова и традиция поэмы в неподцензурной литературе» начался с обсуждения жанра поэмы, кото­рый в русской литературе ХХ века развивался по двум траекториям: с одной сто­роны, этот жанр был канонизирован в социалистическом реализме в качестве ана­лога романа-эпопеи, «неподцензурная» поэма избегала такого сценария, хотя и учитывала отдельные достижения наиболее «либеральных» из «официальных» авторов (например, Давида Самойлова). В этом контексте докладчик предложил анализ недавнего произведения Саши Соколова «Триптих» (2007—2011): про­странное стихотворное сочинение было рассмотрено на фоне «неподцензурных», прежде всего ленинградских, поэм (Виктора Сосноры, Анри Волохонского и дру­гих), а его генезис был возведен к традиции «стернианской болтовни». По мнению докладчика, этот текст, одновременно легкомысленный и предельно усложнен­ный, свидетельствует в том числе о важной проблеме — невозможности репрезен­тации прошлого через механизмы его припоминания: когда культура понимается как игра, мы не можем рассчитывать на культурную память как на устойчиво дей­ствующий механизм — вместо этого мы имеем дело с «микроперформансами па­мяти», заменяющими прошлое содержимым сознания вспоминающего.

Доклад вызвал бурное обсуждение. Большинство вопросов касались уточне­ния и расширения контекстов рассматриваемого произведения — от поэм мос­ковских поэтов-«лианозовцев» и «больших стихотворений» Иосифа Бродского до поэтических перформансов Романа Осьминкина.

Другая проблема перехода границ — на этот раз границ не столько между про­шлым и настоящим, сколько между различными видами искусства в рамках еди­ной творческой практики — была затронута в выступлении Ильи Кукуя (Уни­верситет Людвига-Максимилиана, Мюнхен) «Трансфер как стилеобразующий принцип неоавангарда (на примере творчества трансфуристов)», посвященном памяти ушедшей 10 марта 2014 года поэтессы, художника и издателя Ры Ни­коновой (А.А. Таршис). Докладчик остановился на трансфере как центральном моменте поэтики группы трансфуристов («транспоэтов»), основателем и членом которой была Никонова. Проследив, насколько это понятие применимо к твор­ческим практикам других членов группы (Б. Констриктора, А. Ника, С. Сигея и одно время близкого к транспоэтам Вл. Эрля), докладчик привел ряд примеров, демонстрирующих не только преемственность «транспоэтов» по отношению к ис­торическому авангарду, но и эту ключевую, по его мнению, черту их поэтики — трансфер как перенос (в самом широком смысле слова), вызывающий неизбеж­ную трансформацию системы художественных ценностей и приемов авангарда. При этом, отвечая на вопрос Ильи Кукулина об источниках термина «трансфер», докладчик пояснил, что речь идет не о терминологии создателей теории культур­ного трансфера Мишеля Эспаня и Михаэля Вернера, но об окказиональном по­нятии в русле собственной эстетической теории трансфуристов (наряду с такими понятиями, как «система», «вакуум», «платформа», «метамтекстоз» и другие).

Несколько докладов были посвящены отдельным персоналиям «неподцензур­ной» словесности и их значению как для современной им, так и для текущей ли­тературы. Так, еще один докладчик из Германии, как и Илья Кукуй выступавший по «скайпу», Олег Юрьев (Франкфурт-на-Майне) прочитал эссе «Тайный осново­положник нас: О значении М.Ф. Еремина для свободной русской поэзии»^[2]. Доклад­чик коснулся оппозиции между поэтическими практиками Иосифа Бродского и Леонида Аронзона, впервые предложенной Виктором Кривулиным ^[3]: первый из этих поэтов породил большое количество «эпигонов», но опыт второго, по мне­нию докладчика, оказался более существенным для новейшей литературной си­туации, и в этом смысле фигура Михаила Еремина во многом оказывается парал­лельна фигуре Аронзона. Как и Аронзон, стихи которого — «говорение внутрь», Еремин практически не имеет подражателей, его поэзия — поэзия «интеллекту­ального герметизма», исследование закономерностей общего и собственного язы­ка, на уровне риторики чем-то напоминающая Тютчева. По мнению докладчика, из стихов всех поэтов так называемой «филологической школы» стихи Ереми­на — единственные филологические по своей сути. Поэт чувствовал, что занимает особое место в литературе эпохи: по свидетельствам, он всегда называл себя «пя­тидесятником», а не «шестидесятником», указывая на то, что авторы, заворожен­ные либерализмом 1960-х годов, были ему чужды, а к советской культуре он от­носился как к дому врага, в котором можно пользоваться необходимыми вещами, но нельзя оставаться. Таким образом, значение поэзии Еремина можно видеть именно в образцовой автономности его творческой позиции при вполне органи­ческой включенности и в социальные отношения, и в литературную среду.

Татьяна Бонч-Осмоловская (РосНОУ) посвятила доклад «Единство цели и разнообразие приемов в творчестве Дмитрия Авалиани» творчеству одного из классиков отечественной поэтической комбинаторики. Анализируя пять основ­ных жанровых форм, используемых поэтом, — палиндромы, анаграммы, омо­граммы, листовертни и историфмы, — докладчица продемонстрировала, что со­держание подобных текстов у Авалиани структурируется не алеаторически — в силу механического подбора языковых и графических единиц, — но рождается из взаимодействия художественной и формальной задач. Поэту было свойст­венно антитетичное мышление, и его стихи часто основываются на противо­поставлениях духовного и материального, сиюминутного и надысторического, социального и творческого. В то же время одним из излюбленных приемов Авалиани был метонимический сдвиг, смещающий границы привычного представ­ления о вещах и обращающий внимание на то, что различные явления могут быть разными сторонами одного и того же объекта. Во время обсуждения доклада на вопрос о «неподцензурности» творчества Авалиани докладчица заметила, что цензура часто провоцирует игровое отношение к слову, а Дарья Суховей доба­вила, что комбинаторные тексты не поддаются идеологической редактуре — их можно только не допустить к широкому читателю, но нельзя «выправить».

Персоналиям, и даже отдельным аспектам их творчества или конкретных про­изведений, посвятили сообщения выступавшие на конференции аспиранты. В до­кладе Вячеслава Захарова (МГПУ) «Вадим Козовой и Александр Карвовский: рус­ские французские поэты» стихи этих двух авторов были рассмотрены сквозь призму феномена двуязычия на фоне как европейского дадаизма, так и француз­ской поэзии середины ХХ века. Эдуард Лукоянов (МГПУ) представил доклад «Аркадий Драгомощенко: школа языка в советском подполье», посвященный соци­альным аспектам литературы советского и западного авангарда на примере твор­ческих стратегий Аркадия Драгомощенко и поэтов «Языковой школы» (Лин Хеджинян, Рона Силлимана, Майкла Палмера и других), которых, по мнению докладчика, сближает своего рода «непроизводительная трата» (по Жоржу Батаю) поэтического высказывания.Ольга Соломатина (МГПУ) в сообщении « “Офици­альные” авторы в литературном каноне Олега Юрьева (на материале книги “За­полненные зияния”)» попыталась описать принципы организации и отбора мате­риалов для сборника критических статей известного поэта и эссеиста, видя в них сознательную установку на пересмотр поэтического канона, сложившегося в позд­несоветское время, за счет как ревизии наследия включенных в него фигур (от Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама — и до Давида Самойлова), так и включения в обновленный канон имен авторов, чьи важнейшие произведения, а то и творчество в целом при жизни не получили широкой известности (Андрей Николев, Павел Зальцман, Алик Ривин, Александр Миронов и другие). В докладе Марии Нестеренко (МГПУ) «Стих и проза в романе Саши Соколова “Между со­бакой и волком”» были рассмотрены особенности прозиметрии в романе писателя (метризированные отрывки, рифма, особенности архитектоники, цитирование, роль эпиграфов и т.д.). Докладчица заметила, что в этом произведении основу мет­ризации составляют трехсложные размеры, чаще анапест и дактиль, реже — ам­фибрахий. Под влиянием метрических фрагментов могут преобразовываться и стихотворные цитаты («...пел отраду, живет, говорил, в терему...» — 4-стопный дак­тиль вместо 3-стопного ямба). Стиховые элементы пронизывают структуру текста, «гармонизируя» его и изображаемый в нем мир.

Доклад Юрия Орлицкого (РГГУ) «На пути к выходу из неподцензурности: ис­тория “Бестиариев” Александра Кондратова», открывавший конференцию, со­вмещал в себе исследование поэтики Кондратова с изучением литературной жизни, среды и быта. Доклад был посвящен двум попыткам одного из предста­вителей «филологической школы» «легализовать» собственные произведения. Первая попытка была связана с издательским проектом Кондратова — коопе­ративом «Велес», который был учрежден в 1990 году и в редакционном портфе­ле которого рядом с произведениями Даниила Хармса, Джорджа Оруэлла, Ага­ты Кристи и Генри Миллера значились оригинальные произведения самого Кондратова. Вторая попытка была связана с адаптацией части книги Кондратова «Бестиарии» для детского чтения, что потребовало от автора отказа как от наи­более радикальных стихотворных форм, так и от смелой тематики отдельных текстов. Хотя обе попытки закончились неудачей, они дают наглядное представ­ление о том, какими путями шло обретение «легального» статуса «неподцензур­ными» поэтами.

О противоположном процессе — попадании изначально существовавшего в «легальном» пространстве текста в неподцензурную зону — рассказывалаОльга Розенблюм (РГГУ) в докладе «Обсудить писателя. Записи обсуждений 1950-хгг.: между журналистикой и самиздатом», посвященном развитию жанра записи об­щественно знакового мероприятия (собрания, суда и т.п.). Докладчица обра­тилась к истории подобных записей, сравнив две записи речи Константина Па­устовского на обсуждении романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», состоявшемся 22 октября 1956 г. в Центральном доме литератора: первая запись циркулировала в самиздате и была сделана, по-видимому, Фридой Вигдоровой, вторая сохранилась только в рукописи в архиве Бремена и принадлежала Сарре Бабенышевой. Сопоставляя эти два текста и имея в виду более поздние записи Вигдоровой (те, что остались в блокнотах, и те, что превратились в газетные очерки — в первую очередь, запись суда над Бродским, ходившую в самиздате) и записи судов конца 1960-х годов, докладчица попыталась проследить формиро­вание принципов, согласно которым делались такие записи. Среди ключевых принципов были выделены достоверность и максимальная полнота записи, ее ху­дожественная выразительность, этичность и т.п. Интересным показалось выска­занное Ольгой Розенблюм в ходе дискуссии наблюдение, что Фрида Вигдорова в своих записях словно бы заново изобретала жанр стенограммы, обращая вни­мания прежде всего на то, что не отражалось в официальных протоколах (распо­ложение говорящих, особенности их мимики и т.п.).

Несколько докладов было посвящено литературным группам, каждая из ко­торых по-своему решала проблему существования в условиях как идеологичес­кого, так и эстетического диктата «официальной» политики и искусства. В док­ладеДмитрия Козлова (РАНХиГС) «“Геологическая школа" ленинградской поэзии: конструирование биографии литературного объединения» на примере литератур­ных кружков 1950-х — начала 1960-х годов проблематизировалась оппозиция между официальным и неофициальным. Исследователь, опираясь на мемуарные свидетельства и архивные документы, описывал процесс возникновения (под воз­действием пережитого коллективного опыта преследований) групповой идентич­ности членов изначально вполне легального литературного объединения Ленин­градского горного института (руководитель Глеб Семенов), осмыслявших свое единство в контексте «оттепельного мифа» со свойственным ему утверждением «легальной» оппозиционности внутри «официального» литературного поля, а не практик «неподцензурной» литературы.

Александр Бараш (Иерусалим) в сообщении «“Эпсилон-салон" — “простран­ство параллельной жизни ": московский альманах и сообщество поэтов в контексте независимой культуры 1980-х годов» рассказал историю одной из четырех групп поэтов, входивших в знаменитый московский клуб «Поэзия». По словам доклад­чика, название альманаха и сформировавшегося вокруг него кружка было про­изводным от значения греческой буквы «эпсилон» в математическом анализе, которая часто означает бесконечно малую величину, соединяя, тем самым, малое с бесконечным. Членами группы «Эпсилон-салон», возникшей вокруг одноимен­ного самиздатского альманаха, были Николай Байтов, Михаил Бараш, Олег Дарк, Игорь Левшин, Владимир Строчков, а также сам Александр Бараш, близки им были ленинградцы Дмитрий Григорьев и Аркадий Бартов. Помимо общения с чле­нами других групп в клубе «Поэзия» (вечера «Эпсилон-салона» выпадали на тре­тий по счету четверг каждого месяца), поэты сотрудничали с лидерами москов­ского «параллельного кино» братьями Алейниковыми (журнал «Сине-Фантом»); устраивали совместные выступления с авангардными музыкантами Сергеем Ле­товым и Аркадием Кириченко (участниками «Три О») — вообще поддерживали тесные творческие связи с представителями смежных видов искусств.

Сообщение Ольги Соболевой (ПНИПУ, Пермь) «На закате самиздата: жур­нал “Тыдыц” в пространстве молодежной субкультуры конца 1980-х — начала 1990-х годов» было посвящено куда менее известному литературному объедине­нию, чем «Эпсилон-салон»: самиздатовский журнал «Тыдыц», выпускавшийся в 1992—1994 годы в Перми неформальной молодежной группой «Максы», при­зван был упорядочить рукописный архив художественных и публицистичес­ких текстов, созданных участниками группы за несколько лет ее существования (с 1988 года). В докладе литературная деятельность «Максов» была рассмотрена в контексте других значимых элементов их культурного мира (графики, музы­кального творчества, попыток создания кинофильмов и радиопостановок и т.д.) и соотнесена с пространством молодежной субкультуры конца 1980-х — начала 1990-х годов (выводы сделаны преимущественно на пермском материале, в не­которых случаях — с привлечением сведений о схожих чертах, характерных для других неформальных молодежных групп). Важно, что в условиях отсутствия цензуры издание, предпринятое группой студентов в начале 1990-х годов, можно воспринимать скорее как форму творческой рефлексии, если не добродушного пародирования практик советской «неподцензурной» литературы.

В заключение научной части конференции прозвучал доклад Геннадия Кузовкина (Международный центр «Мемориал») «Партнерский исследовательский проект “Мемориала” и Оксфордского университета “Опыт чтения и инакомыслия в эпоху “застоя”», в рамках которого были представлены первые результаты мас­штабной историко-филологической работы, нацеленной на создание индекса про­изведений художественной литературы, упомянутых на страницах известного самиздатского правозащитного бюллетеня «Хроника текущих событий»^[4]. В на­стоящий момент формирование этого индекса (составители — Д. Зубарев и Г. Кузовкин) практически завершено: в него включено около 1000 записей о произве­дениях художественной литературы^[5], более половины из которых — поэтические, а около 400 — относятся к самиздату. В рамках доклада демонстрировались диа­граммы со статистикой распределения этих текстов по жанрам (и впервые — для художественных произведений самиздата). Основная задача, стоявшая перед соз­дателями индекса, — сделать самиздатскую активность различимой для тради­ционного архивно-библиографического описания.

Впервые на конференции, помимо заседания научных секций, состоялся и ме­муарно-поэтический вечер непосредственных участников неподцензурной куль­турной жизни 1950—1980-х годов. Леонид Зиман рассказал о поэте, педагоге и правозащитнике Илье Габае (1935—1973), сделав акцент как на его человеческих качествах, так и на особенностях его поэзии. По свидетельству рассказчика, поэ­зию Габая очень ценили поэты-«смогисты», а Леонид Губанов был среди тех, кто посвятил памяти безвременно ушедшего поэта стихотворение. Для Габая было характерно переосмыслять «общие места» и расхожие цитаты, словно выворачи­вая их наизнанку — одним из любимых его приемов был оксюморон. Интересным было свидетельство выступающего о том, как во вполне «легальных» вузовских изданиях — стенгазете «Молодость» и многотиражке «Ленинец» — вызревали зерна будущего свободомыслия поэта и правозащитника и его друзей — Юлия Кима, Марка Харитонова и других.

Поэт и эссеист Михаил Айзенберг продемонстрировал несколько редких самиздатовских книг из собственного домашнего собрания, а свое выступление по­святил осмыслению времени, на которое выпало его становление как поэта, — кругу чтения, в который попадали далеко не все значимые «неподцензурные» поэты, разнице между концом 1960-х и концом 1970-х годов (когда, по словам до­кладчика, перед поэтом стояла задача уже не «завоевания» места, а «создания» этого места — не выработки стиля, а выработки отношения к стилю), между мос­ковской и ленинградской поэтическими школами. Также Михаил Айзенберг про­читал несколько стихотворений тех лет — как своих, так и близких ему поэтов Леонида Иоффе и Евгения Сабурова, прокомментировав некоторые из них.

Завершилась конференция выступлением Татьяны Михайловской, рассказав­шей о трех ленинградских поэтах, занимающих значительное место в истории отечественной литературы, но несправедливо обойденных вниманием публики. Это уже упоминавшаяся на конференции Ры Никонова, не ученица, но «продол­жательница» последнего поэта-обэриута Игоря Бахтерева, одна из ключевых фигур в группе «трансфуристов», которая легко преодолевала границы не толь­ко между различными видами поэтических высказываний и родами литературы, но и между различными видами искусств, в том числе и акционного. Это поэт «Малой Садовой» А. Ник (Николай Аксельрод), выпустивший всего одну книгу в России^[6], интересный не только своими стихами, но и прозой, в частности — за­писями сновидений^[7]. Наконец, это Андрей Тат, ныне проживающий в Лос-Анд­желесе поэт, художник, чью единственную на родине книжку в 2003-м выпустила докладчица^[8]. Главным посылом выступления стала «простая аксиома»: прежде чем что-либо говорить об авторе, надо издать его тексты, и прежде чем делать какие-либо выводы относительно того или иного литературного периода или яв­ления, надо иметь в распоряжении более или менее полный корпус текстов этого периода. Полное и грамотное издание авторов андеграунда — по-прежнему акту­альная задача для профессионального литературного сообщества. Бурным об­суждением судьбы уникальной библиотеки самиздатских поэтических книжек, собранной докладчицей, и закончилась конференция.

Михаил Павловец