* * *

Прежде деревья светились перед закатом,

а теперь все пропало.

Страх стыдный на всем, это страх стыдит,

и нет основанья в вещах,

и вещи топорщатся вокруг страха.

Не темно, но и не рассвело:

рай закрыт, и закрыты вещи, закрыто тело

(то есть ты в него врыт) и находишься (пока)

на безопасном расстоянии от берега.

Череда наваждений под веками, потому что глаза

следует закрывать слоями — до расставанья с собой.

А пока все очерчены линией не-касания здесь-бытия

и, потому, «углубляясь, пустуют».

 

О. Ш.

1

(сон о синестезии)

Мы были на острове, разделяемые веществом облака.

Несчастье состояло в том, что у субстанции чуда

нет и не может быть очертаний,

а значит — прикосновение невозможно.

Стремительно — как «свет из окна приобретает шорох» —

облако сгустилось: поверхность

стала соблазном и сладостью.

 

2

В другой день

мы искали место:

я хотела научить тебя дышать уджайи

и капалабхати.

Это было на Мойке, в конце злосчастного лета,

возле мостов.

Шел ремонт или стройка,

все были измучены,

асфальт был разбит, пахло гарью,

тревога не проходила.

Но что-то,

более интимное, чем дыхание,

случилось, когда

ты встал за моей спиной

и положил руки мне на живот.

 

* * *

Все силы ума ушли в горе, как на войну.

На горé место для плакальщицы: сверху память — кусты и бугры.

Гуси щиплют эту траву с глазами сестриц.

Здесь не место для жалоб: здесь осуществляется работа по сборке тел.

У горящего дома безмятежно закуривает человек,

и только в конце уже понимаешь: это и есть поджигатель, —

когда он страшным шепотом признается в любви.

 

* * *

Вечер пуст и внутренне беден цветом.

Пуст человек перед человеком

и горд — слипаясь.

 

В сладости ты слаб как младенец.

В желании зол — как всякий.

Грозен оборотень в момент превращенья

и жалок.

 

Вечер мертв и труден слепым провалом.

Мокрым стало твое лицо

и бледным.

 

* * *

Тело вышло из ума в боль

и этим спаслось.

Боль придала ему очертания

и постепенно стал виден

весь человек.

Кипятится-сердится чайничек

эта влага и есть

пар жизни

которая суть непрерывное

углубленье печали.

 

* * *

Близнец-урод отъедает мне пальцы и неделикатно пытается прогрызть голову. Я становлюсь неживое и твердое (чтобы меня было сложнее прокусить).

— Сейчас я устраню тебя посредством избегания.

Тычется в область темечка упрямое, но беззлобное (существо).

 

* * *

не дыра в животе — а уключина и санные копылы; скоморохи ворохаются на фантомной набережной: реку какой-то умелец пустил в трубу. мальчик-с-пальчик напаскудил в кармашек и деру — теперь столпники руками разводят, дескать, прощайте мои ноженьки, земля прощай.

 

* * *

Снятся мне сожигаемые на костре: целое семейство. Тлеют, как бумага, посте­пенно становятся рыхлыми и пепельными. Их палач кричит: «Что это так смер­дит? Уберите смердящее тело». Они принесли мертвого предка и положили в ос­новании костра. Они спокойны и верят, что дух предка их возродит. Спокойна и я: сон черно-белый и без запаха (их лица уже осыпаются).